Михаил Шолохов - Тихий Дон. Том 2
– Я. Откуда вы?
– Примите в свою часть. Присоединяемся к вам. Наша сотня сформирована за нынешнюю ночь. Это – с хутора Лиховидова, а другие две сотни – с Грачева, с Архиповки и Василевки.
– Ведите казаков на площадь. Там зараз митинг будет.
Вестовой (Григорий взял в вестовые Прохора Зыкова) подал ему коня, даже стремя поддержал. Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки и гривы, вскинул в седло свое сухощавое железное тело, спросил, подъезжая и привычно оправляя над седлом разрез шинели:
– С пленниками как быть?
Григорий взял его за пуговицу шинели, близко нагнулся, клонясь с седла.
В глазах его сверкнули рыжие искорки, но губы под усами, хоть и зверовато, а улыбались.
– В Вешки прикажи отогнать. Понял? Чтоб ушли не дальше вон энтого кургана! – Он махнул плетью в направлении нависшего над станицей песчаного кургана, тронул коня.
«Это им за Петра первый платеж», – подумал он, трогая рысью, и без видимой причины плетью выбил на крупе коня белесый вспухший рубец.
XXXVI
Из Каргинской Григорий повел на Боковскую уже три с половиной тысячи сабель. Вдогон ему штаб и окрисполком слали нарочными приказы и распоряжения. Один из членов штаба в частной записке витиевато просил Григория:
«Многоуважаемый товарищ Григорий Пантелеевич!
До нашего сведения коварные доходят слухи, якобы ты учиняешь жестокую расправу над пленными красноармейцами. Будто бы по твоему приказу уничтожены – сиречь порубаны – тридцать красноармейцев, взятые Харлампием Ермаковым под Боковской. Среди означенных пленных, по слухам, был один комиссаришка, коий мог нам очень пригодиться на предмет освещения их сил. Ты, дорогой товарищ, отмени приказ пленных не брать. Такой приказ нам вредный ужасно, и казаки вроде роптают даже на такую жестокость и боятся, что и красные будут пленных рубить и хутора наши уничтожать. Командный состав тоже препровождай живьем. Мы их потихоньку будем убирать в Вешках либо в Казанской, а ты идешь со своими сотнями, как Тарас Бульба из исторического романа писателя Пушкина и все предаешь огню и мечу и казаков волнуешь. Ты остепенись, пожалуйста, пленных смерти не предавай, а направляй к нам. В вышеуказанном и будет наша сила. А за сим будь здоров. Шлем тебе низкий поклон и ждем успехов.»
Письмо Григорий, не дочитав, разорвал, кинул под ноги коню. Кудинову на его приказ:
«Немедленно развивай наступление на юг, участок Крутенький – Астахове – Греково. Штаб считает необходимым соединиться с фронтом кадетов. В противном случае нас окружат и разобьют», –
не сходя с седла, написал:
«Наступаю на Боковскую, преследую бегущего противника. А на Крутенький не пойду, приказ твой считаю глупым. И за кем я пойду наступать на Астахово? Там, окромя ветра и хохлов, никого нет.»
На этом официальная переписка его с повстанческим центром закончилась.
Сотни, разбитые на два полка, подходили к граничащему с Боковской хутору Конькову. Ратный успех еще в течение трех дней не покидал Григория. С боем заняв Боковскую, Григорий на свой риск тронулся на Краснокутскую. Искрошил небольшой отряд, заградивший ему дорогу, но взятых пленных рубить не приказал, отправил в тыл.
9 марта он уже подводил полки к слободе Чистяковка. К этому времени красное командование, почувствовав угрозу с тыла, кинуло на восстание несколько полков и батарей. Под Чистяковкой подошедшие красные полки цокнулись с полками Григория. Бой продолжался часа три. Опасаясь «мешка», Григорий оттянул части к Краснокутской. Но в утреннем бою 10 марта вешенцев изрядно потрепали красные хоперские казаки. В атаке и контратаке сошлись донцы с обеих сторон, рубанулись, как и надо, и Григорий, потеряв в бою коня, с разрубленной щекой, вывел полки из боя, отошел до Боковской.
Вечером он допросил пленного хоперца. Перед ним стоял немолодой казак Тепикинской станицы, белобрысый, узкогрудый, с клочьями красного банта на отвороте шинели. На вопросы он отвечал охотливо, но улыбался туго и как-то вкось.
– Какие полки были в бою вчера?
– Наш Третий казачий имени Стеньки Разина. В нем почти все Хоперского округа казаки. Пятый Заамурский. Двенадцатый кавалерийский и Шестой Мценский.
– Под чьей общей командой? Говорят, Киквидзе [10] вел?
– Нет, товарищ Домнич сводным отрядом командовал.
– Припасов много у вас?
– Черт-те сколько!
– Орудий?
– Восемь, никак.
– Откуда сняли полк?
– С Каменских хуторов.
– Объяснили, куда посылают?
Казак помялся, но все же ответил. Григорию захотелось проведать о настроении хоперцев.
– Что гутарили промеж себя казаки?
– Неохота, мол, идтить…
– Знают в полку, против чего мы восстали?
– Откеда же знать-то?
– Почему же неохотно шли?
– Дык казаки же вы-то! А тут надоело пестаться с войной. Мы ить как с красными пошли – и вот досе.
– У нас, может, послужишь?
Казак пожал узкими плечами.
– Воля ваша! Оно бы неохота…
– Ну, ступай. Пустим к жене… Наскучал небось?
Григорий, сузив глаза, посмотрел вслед уходившему казаку, позвал Прохора. Долго курил, молчал. Потом подошел к окну, стоя спиной к Прохору, спокойно приказал:
– Скажи ребятам, чтоб вон энтого, какого я зараз допрашивал, потихоньку увели в сады. Казаков красных я в плен не беру! – Григорий круто повернулся на стоптанных каблуках. – Нехай зараз же его… Ходи!
Прохор ушел. С минуту стоял Григорий, обламывая хрупкие веточки гераней на окне, потом проворно вышел на крыльцо. Прохор тихо говорил с казаками, сидевшими на сугреве под амбаром.
– Пустите пленного. Пущай ему пропуск напишут, – не глядя на казаков, сказал Григорий и вернулся в комнату, стал перед стареньким зеркалом, недоуменно развел руками.
Он не мог объяснить себе, почему он вышел и велел отпустить пленного.
Ведь испытал же он некоторое злорадное чувство, что-то похожее на удовлетворение, когда с усмешкой про себя проговорил: «Пустим к жене…
Ступай», – а сам знал, что сейчас позовет Прохора и прикажет хоперца стукнуть в садах.
Ему было слегка досадно на чувство жалости, – что же иное, как не безотчетная жалость, вторглось ему в сознание и побудило освободить врага?
И в то же время освежающе радостно… Как это случилось? Он сам не мог дать себе отчета. И это было тем более странно, что вчера же сам он говорил казакам: «Мужик – враг, но казак, какой зараз идет с красными, двух врагов стоит! Казаку, как шпиону, суд короткий: раз, два – и в божьи ворота».
С этим неразрешенным, саднящим противоречием, о восставшим чувством не правоты своего дела Григорий и покинул квартиру. К нему пришли командир Чирского полка – высокий атаманец с неприметными, мелкими, стирающимися в памяти чертами лица и двое сотенных.
– Подвалили ишо подкрепления! – улыбаясь, сообщил полковой. – Три тысячи конных с Наполова, о Яблоневой речки, с Гусынки, окромя двух сотен пеших. Куда ты их будешь девать, Пантелевич?
Григорий повесил маузер и щегольскую полевую сумку, доставшиеся от Лихачева, вышел на баз. Тепло грело солнце. Небо было по-летнему высоко и сине, и по-летнему шли на юг белые барашковые облака. Григорий на проулке собрал всех командиров посовещаться. Сошлось их около тридцати человек, расселись на поваленном плетне, загулял по рукам чей-то кисет»
– Какие будем планы строить? Каким родом нам резануть вот эти полки, что потеснили нас от Чистяковки, и куда будем путя держать? – спросил Григорий и попутно передал содержание приказа Кудинова.
– А сколько их супротив нас? Дознался у пленного? – помолчав, спросил один из сотенных.
Григорий перечислил полки, противостоящие им, бегло подсчитал вероятное число штыков и сабель противника. Помолчали казаки. На совете нельзя было выступать с глупым, необдуманным словом. Грачевский сотенный так и сказал:
– Погоди трошки, Мелехов! Дай подумать. Это ить не палашом секануть.
Как бы не прошибиться.
Он же первый и заговорил.
Григорий выслушал всех внимательно. Мнение большинства высказавшихся сводилось к тому, чтобы не зарываться далеко даже в случае успеха и вести оборонительную войну. Впрочем, один из чирцев горячо поддерживал приказ командующего повстанческими силами, говорил:
– Нам нечего тут топтаться. Пущай Мелехов ведет нас к Донцу. Что вы – ума решились? Нас кучка, за плечами вся Россия. Как мы могем устоять?
Даванут нас – и пропали! Надо пробиваться! Хучь и чудок у нас патрон, но мы их добудем. Рейду надо дать! Решайтесь!
– А народ куда денешь? Баб, стариков, детишков?
– Нехай остаются!
– Умная у тебя голова, да дураку досталась!
До этого сидевшие на краю плетня командиры шепотом говорили о подступавшей весенней пахоте, о том, что станется с хозяйствами, ежели придется идти на прорыв, но после речи чирца загорланили все. Совещание разом приняло бурный характер какого-нибудь хуторского схода. Выше остальных поднял голос престарелый казак с Наполова:
