Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон
Цаля посмотрел на нее, словно ждал — сейчас он услышит: «Об этом вас еще Липа предупреждал».
— Вы помните лермонтовскую Бэлу из «Героя нашего времени»? — спросил Этл таким тоном, как будто справлялась о своей давнишней знакомой. — Помните, как Печорин был в нее влюблен? А чем это кончилось? Не прошло и двух-трех месяцев, как ему стало скучно с ней, ему не о чем было с ней говорить. Одной красоты, Цаля, мало. Не знаю, вам, может быть, наскучит не через два-три месяца, а через год или два...
Кажется, то же самое говорил когда-то Дине Иоэл-балагула, а Дина потом, смеясь, пересказала это ему, Цале.
— Я все-таки не понимаю, — Цаля вскочил со скамьи, — почему это вас так волнует и кто вы, собственно, такая, чтобы запрещать, не допускать, вмешиваться... Но вы ошибаетесь, если думаете...
— Ах, как мало вы знаете нас, девушек из местечка, Цаля, — перебила его Этл. — Я вам уже говорила: будь я и сейчас в вас влюблена так, как тогда, когда вы с Диной провожали меня к поезду, вы бы этого от меня все равно не узнали, и я никогда не стала бы Дине поперек дороги. Я говорю с вами так лишь потому, что я ваш и Динин друг.
Они вышли из сквера и спустились вниз по улице.
— Дина особенно дорога нам, — продолжала Этл, беря Цалю под руку, — и это не должно вас удивлять. Вы знаете, как гордятся у нас в местечках своими учеными или другими знатными земляками? Вот так же гордимся мы иногда и нашими красавицами. Не всякую красивую девушку назовут у нас Суламифью. А Дину, как вам известно, все так звали. Мы и сейчас зовем ее местечковой Суламифью, хотя она уже теперь живет в городе. Для нас она осталась той же Суламифью, на которую мы старались походить. Дина ослепила вас своей красотой, своей, сказала бы я, местечковой самобытностью, тем, что она оказалась совсем не похожей на городских девушек, которых вы знали. Вот так и Печорин был ослеплен Бэлой. Но и так же, как Печорин не был счастлив с Бэлой, так и вы с Диной не будете, не можете быть счастливы. Дина этого не понимает, вы же должны, обязаны понять. Мы не можем допустить, чтобы наша Суламифь не нашла своего счастья, вы сами не должны этого допустить. Вот с Лейви, скажем, Дина могла бы быть счастлива, хотя никогда не будет любить его так, как любит вас. Знаю это и все же говорю: с вами она счастлива не будет, она не для вас.
На пустынных ночных улицах, которыми он возвращался домой, гулко отдавались его шаги, и в их отзвуке ему все слышалось: «она не для вас, она не для вас». Но чем дальше, тем отчетливее сквозь мерный стук шагов проступал другой голос, как бы истолковывающий эти слова. Простуженный, будто из охрипшей от мороженого глотки, голос глухо сипел: «Классовая борьба касается и любви, касается и любви...»
Цаля не занавесил окон на ночь. Боялся проспать. Утром, когда Дина пойдет на работу, он будет ждать ее на перекрестке, оттуда до трамвая, которым она едет на чулочную фабрику, довольно далеко, но, если они не успеют поговорить по дороге, Цаля поедет с ней, хоть и знает, что трамваи в эти часы битком набиты и побеседовать там вряд ли удастся. Но он не может ждать Дину, пока она вернется домой с работы, ведь сегодня он уезжает, а поезд, как назло, отходит рано вечером. Знать бы, что Дина еще не легла, он помчался бы к ней сейчас и слово в слово передал все, что говорила Этл. Любопытно, что ответит ему Дина.
Из всего, что сказала Этл, его особенно задели ее слова о Лейви. Кто он, в конце концов, этот Лейви, которого почти постоянно застаешь у Роснеров, и почему именно с ним Дина должна быть счастлива? Цаля, разумеется, верит Дине, что Лейви приходится ей троюродным братом. Но разве родственники не влюбляются друг в друга? Да, но почему, когда Годл как бы в шутку завел разговор о сватовстве, не Дина, а Этл все время краснела? Вообще не понять ее, Этл. Все, что она ему сказала, можно ведь было сказать и в Ленинграде, незачем было приезжать сюда. Нет, что-то другое имела она в виду, приехав следом за ним. Неужели Этл всерьез думает, что он тогда нарочно остался в вагоне? И почему Дина не захотела идти провожать Этл, послала его одного, а когда садились пить чай, сказала громко, так, чтобы подруга услышала: «Правда, Этл очень красивая?»
Он непременно спросит Дину об этом, он не может уехать, не спросив.
Проснувшись среди ночи, Цаля распахнул дверь балкона, чтобы утром его разбудили заводские гудки и звон трамваев.
И все же он проспал. В час, когда Дина выходит за ворота своего дома, его не могли добудиться ни ярко светившее в окно солнце, ни городской шум и гомон. Он проснулся, когда Дина давно уже была на работе.
Он знал, что Ханця будет, как обычно, ждать его к завтраку, но, выйдя из дому, свернул не к Роснерам, а совсем в другую сторону. На этот раз он найдет чем оправдаться, скажет, что укладывал вещи. Он ведь действительно упаковал чемодан, вечером некогда будет, хотя, по правде говоря, это заняло всего несколько минут. Зачем ему идти теперь к Роснерам? Ханця, конечно, ждет, что сегодня наконец он ей скажет то, что должен сказать парень, который уже второй раз приезжает к девушке в гости и кого в доме принимают как родного.
Однажды Годл уже дал ему понять, что пора объясниться. Очевидно желая как-то подготовить Цалю к разговору с Ханцей, он дня два тому назад вдруг начал вспоминать, как стал женихом Кейлы, старшей сестры Дины. У Годла это происходило так: он мигнул Кейле, чтобы она вышла на кухню, сделав вид, будто ей что-то понадобилось там, а когда через несколько минут он привел ее из кухни в комнату, Кейла уже была его невестой. Они с Кейлой, разумеется, обо всем заранее договорились. А Цаля пока еще ни о чем не договорился с Диной. Вот и об этом необходимо условиться сегодня.
Ему было
