За родом род - Сергей Петрович Багров
— Попридержи-ко, — сказал он Леве и, скрипнув дверцей, крикнул с горячим накалом в груди: — Э-э, гусь без перьев! За доски-то сколь заплатил?
Голос его обещал неприятность, и старик обернулся, взглянув на «уазик» с коротким испугом.
— Бутылку с тапками отдал. А что?
— Дай-ко я наведу порядок! — сказал Мигунов, порываясь выбраться на дорогу. Но Слободин не пустил.
— С тобой разговор впереди. Двинули, Лева.
Под колесами то тряской, то выплеском луж отзывалась дорога. Она несла на себе «уазик» от окраины города к складам райтопа, от складов к мусорной свалке, оттуда к забитому мелким осинником перелогу, а там к перемычке через ручей, на коренастых столбах которой чернели пером полевые грачи. Птицы взлетели, заслышав сквозь рокот мотора скандалистый голос.
— Это насилие! Это шантаж! — шумел Мигунов. Его увядшее, с нервным румянцем лицо выражало протест. — Я на вас — прокурору! Я — в суд!
— Твоя вина потяжольше нашей! — сказал Слободин, как прихлопнул. — Так что сиди да не хорохорься.
— Но я пошутил! — Мигунов удивленно повел бровями. — Вы что! Не гонял я трактор в милицию! И в редакцию не гонял.
Машина неслась и неслась. Механик уставился взглядом в затылок шофера. И вдруг встрепенулся:
— Бросьте, ребята! Будьте людьми! — Он пытался пронять колхозников через жалость, и в голос его просочилось тепло. — Ну я виноват! Ну простите! С кем не бывает! Свяжешься с вами, инфаркта нету, да наживешь.
Иван тоскливо поморщился и остыл, не испытав к Мигунову ни ненависти, ни злости, лишь затяжное недоумение осталось в нем, сохраняя около сердца вопрос: «Живут же стервозы, портят всем кровь, и никто почему-то их не проучит?» И решил отпустить Мигунова. Однако не здесь отпустить, где березы да елки, а в первой попавшейся деревушке, какая им встретится на пути.
Уже вечерело. Тени длиннее падали на дорогу. Надлежало спешить: паром работал до девяти, да и важно было понять, где сейчас находится Валя. Слободин торопил:
— Скорее, Лева, скорей!
Но, кажется, зря Иван суетился. Машина шла на пределе своих силенок. Ровно, с подвывом работал мотор. Кокин сидел спокойно и чинно, как человек, с которым век свой ничего не случится. В приуставшем, но свежем его лице, пальцах рук, обхвативших баранку, в том, как он, не снижая скорости, взял из нишицы сигареты, достал коробок, чиркнул спичкой и закурил, была мужская надежность и снисходительность к суете.
Навстречу летели ольхи и сосны, поляна с белеющим стожаром, речка Пе́тенька, деревушка и зеленеющий на разливах приласканный солнцем осоковый луг. Слободин узнавал свою землю, свои перелоги, свои деревья. Все на него надвигалось. Все закруживало в себя. Иван закрыл на минуту глаза и почувствовал волю, будто он человеко-птица, летит и летит и, не зная, где приземлиться, ощущает любовь к перелету, который готов испытать до конца.
Но приятное сдуло, едва машина затормозила и Иван, ступая на землю, увидел голубенький «Беларусь», а за ним, под кустом на разостланном пиджаке, с поллитровкой в руке удобно лежавшего Валю. Валя только было изладился сдернуть головку.
— Стоп! — Иван наклонился, взял поллитровку и тут заметил Валины ноги, обутые в тапочки, на меху.
— Откудова это?
Шишов виновато и вежливо улыбнулся:
— Подарок.
— А это? — Иван подбросил в руке поллитровку. — Тоже подарок?
— Тоже, — признался Шишов и приглашающим жестом похлопал по пиджаку, на котором лежали горбушка, луковка и огурчик. — Давай, е-мое, вздрогнем перед дорожкой.
— Обменял на горбыль? — Иван подтянул тракториста за лямочку майки.
— На горбыль, — согласился Шишов.
— А ты знаешь, что могут за это и под статью подвести?
— Я тут при чем? — изумился Шишов, подбирая нетронутую закуску. — Сам велел где-нибудь по дороге оставить. Я и оставил.
— Рать твою в два рысака! Тут умен!
— Не я, а дедушко с плешкой, — Валя хотел объяснить, при каких обстоятельствах он совершил свой обмен, но Иван поглядел на него угрожающе.
— Мерин что должен делать: рассусоливать или везти?
— Е-мое, — буркнул Валя и недовольно, будто чем-то его обделили, стал забираться в свой «Беларусь».
Мигунов же выбрался из машины и уселся на камень-валун при дороге. Основательно, прочно уселся, намереваясь уже не вставать.
— Я здесь, пожалуй, останусь.
Слободин безразлично пожал плечами, вздохнул и направился было к машине, да услышал смешок.
— Не понял? — остановился.
Механик сидел, широко расставив колени, и усмехался с вызовом зря оскорбленного человека, который желает предупредить.
— Один мой совет, — назидательно улыбнулся, — постарайтесь со мной никогда не встречаться, потому что я долго помню обиды.
Слободин посмотрел на механика с жестким укором. Он и так собирался с ним распроститься, высадив где-нибудь возле жилья. Считал, что слегка наказал его — и довольно. Он даже как бы о нем позабыл. И вдруг этим барственным голосом, этим чванливым намеком механик напомнил, что он еще есть и что он ничего не понял.
Оскорбился Иван. Сделал рукой загребающий жест, забирая им вдольдорожный кустарник, канаву и крупный валун, на котором так ловко пристроился завмастерскими.
— А ну-ко в машину! Быстренько, быстро!
Морошечно-желтым цветом вылился гнев на лицо Мигунова, и тут же к нему примешался испуг.
— Не! Не! Я домой… Вы чего, ребята? Ну зачем это вам? Ну не надо…
— Да ну тебя, — Слободин отвернулся. Залезая в машину, дал себе слово, что механика он поставит на место: «Вот отсеемся. Тут я порядок и наведу. Добьюсь, абы высекли, как поганца…»
Хлопнула дверца, стрекнули песчинки из-под колес. «Уазик» медленно покатился, преследуя трактор, как конвоир. И опять Слободин смотрел за окно, остро чуя в природе шаги уходящей весны и шаги приходящего лета. Иван не заметил, как засвистел мотивчик первой явившейся песни. И под мотивчик этот вспомнил, что дома его ожидает Елизавета, веселая говорунья, с
