Владимир Малыхин - Наследник
целовала его и смеялась, но в конце концов попросила пощады. Усадив ее на диван, Виктор от
полноты чувств попробовал даже походить по комнате на руках, но силенки прежней у него уже не
было, он свалился и начал было просто прыгать от радости, но вдруг услышал:
— Товарищ гвардии старший лейтенант. . может быть... Вы бы все-таки... позвонили Маше...
Виктор "от этих слов сразу пришел в себя. Оглянулся и увидел мать, которая сидела на диване и
смотрела на него с улыбкой. Он засмеялся:
— А, знаешь, мамуля... Ты гений!
Он схватил трубку телефона и стал звонить Маше, а Анна Семеновна подошла к портрету Георгия
Николаевича, сняла его со стены и унесла в свою комнату. Там она обтерла рамку портрета и стекло
рукавом своего халата, поцеловала, вынесла портрет обратно в столовую и повесила на место.
Виктор, разговаривая с Машей, все это заметил и, когда Анна Семеновна вышла на кухню, тихо
сказал Маше:
— Купи где-нибудь живые цветы... На Серпуховской площади бывают. . Маленький букетик.
Ладно? Зачем? Потом, потом, Машенька... Ты зайдешь к нам? Опять нет? Даже сегодня? Ну ладно,
тебя не переубедишь. Встречу гостей и прибегу. .
Скоро к Дружининым приехали гости. Было и радостно и грустно. Выпивали, вспоминали: пели,
смеялись и плакали. В середине дня Виктору позвонил Илья Боярский. Он пригласил его к себе.
— Ты должен быть сегодня у меня. Я был у тебя в первый день войны, а ты у меня должен быть в
последний! Понял? И обязательно с Машей!
Виктор ответил громко, чтобы слышали все гости:
— Я надеюсь, что мама и наши дорогие гости меня поймут и... отпустят. . — он окинул
вопрошающим взглядом всех сидящих за столом родственников. Они, в свою очередь, поглядели на
Анну Семеновну и, увидев, что она благосклонно улыбается, согласно закивали головами.
Виктор побежал к Маше. Она его ждала, в маленькой вазе голубел букетик подснежников. Он
некоторое время задумчиво смотрел на них. Ему вспомнился его первый бой под Ворошиловградом,
где он зачем-то укрыл такой же подснежник под почерневшую корку снега. — Нравится? — спросила
Маша.
— Еще бы! Спасибо... А теперь собирайся, поедем к Боярам. Они нас ждут.
— Я готова, но как же буктик? Я думала, что он для... Анны Семеновны...
И она вопросительно взглянула ему в глаза. Виктор улыбнулся:
— Но конечно же! Ты угадала.
Когда они вышли из квартиры и уже спускались по лестнице, он спросил:
— Маш, а где же Рыжик?
Она искоса быстро взглянула на него и незаметно вздохнула:
— Я его еще вчера отвела к маминой сестре.
Они быстро дошли до его дома.
— Я обожду здесь, — сказала Маша. — Ты сам... Я сейчас не хочу. . Потом когда-нибудь...
Виктор пожал плечами, вздохнул и побежал вручать букетик матери. В прихожей он протянул его
Анне Семеновне:
— Мам, это от нас тебе и... папе.
— А где же Маша? — спросил Анна Семеновна.
— Мы приедем потом... позже...
Анна Семеновна понимающе кивнула головой и прислонила подснежники к губам. Виктор быстро
поцеловал мать и выскочил за дверь. Анна Семеновна вошла в столовую и на глазах у всех приладила
букетик к портрету мужа. Все поднялись и выпили за его память.
* * *
Трамвай, непрерывно звеня и останавливаясь, долго тащился до Трубной площади. В Колобовский
переулок, где жили Боярские, они попали часа через два. Праздничный вечер был в разгаре. Вдруг
раздался салют. Все выскочили из-за стола и побежали к раскрытым окнам. На сверкающем небе
Москвы перекрещивались лучи мощных прожекторов, орудийные залпы сотрясали его, озаряя все
новыми многоцветными гроздьями фейерверков. Из окон противоположного дома незнакомые люди,
обращаясь к ним со словами привета, поднимали бокалы и символически чокались. Ширина узкого
переулка позволяла даже перебрасываться шутками. Неожиданно кто-то запел:
Любимый город может спать спокойно
И видеть сны, и зеленеть среди весны...
Песню подхватили. Следующий куплет пели уже вместе с соседним домом. А потом пел уже весь
переулок... Виктор пел вместе со всеми и вспоминал первую бомбежку Москвы и эту песню, которую
они тогда пели на чердаке школы под его гитару.
Илья воскликнул:
— Аида на Красную площадь! Там сейчас центр Мира!
Сначала они поднялись по бульвару на площадь Пушкина. Остановились у памятника. Пушкин
стоял, как и всегда, наклонив в раздумье свою кудрявую голову. У его ног лежали живые цветы. "Как
тогда, в первый день войны", — подумал Виктор. А кругом ликовала Победа. Молодой высокий и
стройный майор, показавшийся Виктору очень похожим на Блока, зажав в кулаке фуражку, громко
декламировал:
О, весна, без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
Потом они всей компанией шли по улице Горького, где все кружилось и сверкало. На Красной
площади, у памятника Минину и Пожарскому всех их безжалостно распылила толпа.
— Держись за меня! — крикнул Виктор Маше.
Когда они с трудом выбрались из толпы, он, обняв ее плечи, сказал:
— А сейчас мы с тобой направимся в гости к Анне Семеновне. Она нас ждет не дождется.
Маша промолчала. У ворот его дома она остановилась и тихо проговорила:
— Нет, Витя... Я не могу. .
— Ты что, с ума сошла? — оторопел он.
— Я не готова...
— К чему ты не готова?! — крикнул он.
— К этой встрече...
Виктор схватил ее за руку:
— Но ведь это глупо! Это... это... у меня нет слов...
— Нет, нет, нет, — быстро проговорила Маша.
— Она вырвала руку и, быстро перейдя на другую сторону Большой Ордынки, побежала в сторону
Серпуховки.
Пораженный Виктор долго стоял, как вкопанный, и глядел ей вслед. Потом зло выругался, плюнул
и, опустив голову, побрел к своему подъезду.
Гости уже ушли. Анна Семеновна убирала со стола. Услышв звонок, она открыла дверь и, увидев
одного Виктора, спросила:
— А где же... Маша?
Он передернул плечами и криво ухмыльнулся:
— Они не пожелали... Они объявили, что... не готовы к этой встрече...
Анна Семеновна некоторое время молчала. Потом вздохнув, проговорила:
— Я так и думала... Но ничего, перемелется — мука будет. .
— Я не мельник, — буркнул Виктор. — Пусть делает как знает. . Мне мука не нужна...
За окнами сверкал фейерверк и гремели салюты. Москва праздновала Победу.
* * *
Возвращаясь однажды рано утром с работы домой, Виктор неторопливо шагал по еще сонным
замоскворецким улицам и переулкам. Дрожащие круги от уличных фонарей бледно освещали
тротуары, стены домов, дощатые заборы, золотую осеннюю листву на ветвях деревьев. Когда он
вышел на Малую Ордынку, все фонари вдруг разом погасли, но сразу же ярче засветились голубым,
желтым, розовым светом многие окна. Там люди собирались на службу, в школу, в магазин. Кто-то
завтракал, брился, пудрился, красил губки, укладывал тетрадки и учебники в школьный ранец или
портфель.
Под его ногами шуршали опавшие листья, из соседних дворов доносилось разноголосое
щебетанье проснувшихся птиц, широкая, розовая полоса зари постепенно гасила, похожие на лунные
брызги, уже неяркие звезды.
Вдруг Виктор услышал крик женщины. Она звала на помощь. Он прислушался. Крик доносился из
двора одного из соседних домов. Виктор бросился на крик, вбежал во двор ив дальнем углу увидел
двух парней, которые пытались то ли ограбить, то ли изнасиловать отбивавшуюся от них женщину.
Через несколько секунд он с криком "Гады! Подлецы! — уже наносил им удары. Он бил их не целясь,
куда попало: в затылки, спины, лица... От неожиданности они растерялись. Но это длилось недолго. И
вот уже Виктор ощутил сильные удары в грудь, потом в лицо. Ближайший к нему парень дыхнул на
него винным перегаром:
— Ты что? Псих?! Житуха надоела?!
Виктор схватил его "за грудки и, задыхаясь от ярости, зашептал:
— Бандюга! Сволочь! Стрелять вас... гадов!
Почувствовав, что кто-то пришел на помощь, растерзанная женщина вскочила со скамейки и
вцепившись руками в волосы одного из парней, закричала:
— Фашисты! Насильники!
С того мгновенья, когда Виктор набросился на парней, прошло не более двух-трех минут, а на
крики женщины и Виктора уже распахивались многие окна, где-то хлопнула дверь, послышались
