Алексей Бондин - Ольга Ермолаева
— Пора,— сказал Добрушин.— Ну, прощай, Стафей Ермилыч... Не поминай лихом.
— Что ты, бог с тобой, Павел Лукоянович...— залепетал Стафей, торопливо слезая с печки. Голос его дрожал.— Нас не поминай лихом... Береги себя, Павел Лукоянович.
— Ну, я пошел.
— В добрый путь,— Стафей Ермилыч перекрестил Добрушина.
Ольга оделась и проводила его до ворот. Небо прояснилось и вызвездилось.
— Ну...— взяв за руки Ольгу; сказал Добрушин, останавливаясь у ворот.— Прощай... Спасибо тебе... Может быть, не увидимся, а может быть, еще встретимся.— Он притянул ее к себе, обнял.
Ольга почувствовала на щеке горячие губы. Почему-то этот поцелуй ожег ее так же, как ожег когда-то первый поцелуй Гриши Гальцова.
— Прощай...
— Прощай, моя родная... Ну... Еще раз... Ну, еще... Не думай ни о чем. Мы... придет весна.... Мы придем...— задыхаясь, шептал он, потом махнул рукой и решительно вышел на улицу.
Торопливо, держась ближе к строениям, он прошел пустынную улицу и свернул в узкий переулок. Ольга проводила его взглядом, потом вдруг порывисто закрыла ворота и пошла за ним следом. Добрушин прошел к пруду.
Пруд, закованный льдом, был пустынный, как огромное поле, за ним чернела полоска леса. Из-за крутого скалистого выступа из тьмы показались сани, запряженные парой лошадей. 8 санях сидел человек. Добрушин вскочил в сани. Возок тронулся, круто заворотился. Ольга заметила, что Добрушин из передка достал что-то.
Она стояла в тени у каменистого выступа берега под нависшей скалой и с замиранием сердца следила, как быстро удалялся возок. Наконец, он растаял в белесоватой мгле ночи.
Она хотела тронуться обратно, но остановилась и в страхе замерла. По середине пруда, следом за исчезнувшим возком, мчались люди на шести верховых лошадях. Всадники скоро исчезли.
«Неужели!..» — мелькнуло у ней в голове. Далеко треснул выстрел, за ним прозвучал другой. Снова тихо. Еще выстрел. Они, как бичи, хлестнули ей по сердцу, но вот послышалась в ответ громыхающая дробь пулемета. Вдали что-то замаячило. Бежала лошадь без седока, за ней, припав к шее лошади, бешено скакал всадник и прямо к берегу. Ольга прижалась к холодной скале. Всадник стремительно поднялся на берег и ускакал.
Ольга чуть не бегом бросилась домой.
— Это ты, Оля? — спросил Стафей Ермилыч, подымаясь с печки.
— Я, тятенька.
— Ну, как, все ли в порядке?
Ольга не знала, что ответить старику.
— Все благополучно, уехал,— сказала она.
— Ну, вот, до мельницы доедет, а там лес. Эти в лес ночью боятся, там их гостинец ждет...
Она прошла к себе. Ее не покидала тревога за Добрушина. Она представляла себе, как они вдвоем гнали на-лошади и отстреливались от погони. Как во сне пронеслось все, что произошло за эти дни, проведенные с ним. Его тихие речи, раскрывшие перед ней далекие просторы светлого будущего. Как возле него было тепло и радостно. И вот его не стало, точно невидимая стена отделила ее от Павла Лукояновнча. Она закрыла глаза. Образ-его встал перед ней живой. Как будто снова наклоняется он к ней, крепко припадает губами к ее губам и шепчет.
— Мы придем...
ГЛАВА XV
С тех пор, как Ольга Ермолаева рассталась с Добрушиным, прошло около двух лет. И за это время произошло много событий. Сбылось предсказание Павла Лукояновича: «Весной мы придем».
Пришла весна, и вернулись красные. Но Добрушина и Николая Сазонова не было. И о том и о другом Ольга не имела сведений — живы ли они? Но почему-то муж не так часто вспоминался, будто она и не жила с ним. Зато часто с волнением в сердце думала она о Добру-шине. Она чувствовала, что связана с этим человеком сложными обстоятельствами.
Николай возвратился под осень. Ольга его сначала не узнала: он оброс бородой, стал шире, тяжелей и будто ниже ростом. Она обрадовалась ему, но в то же время почему-то испугалась.
— Наверно, думала, что и в живых меня нет? —спросил Николай, обнимая ее.
— Всего надумалась, Коля.
— Знаю я — с глаз долой и с сердца вон,— пошутил он.— А папаша где?..
— На работе он. Тебя все поджидаем.
Под вечер пришел Стафей Ермилыч. Увидев сына, он заплакал.
— Сынок мой... А я... думал... от тебя ведь ни одной, весточки..
Все трое пили чай. Старик и Ольга наперебой рассказывали Николаю обо всем, что было в его отсутствие. Казалось, не было конца всему, о чем нужно было поведать. Потом Николай стал рассказывать о себе, где был.
— Хотел домой, как свернули Колчаку голову, но послали япошек добивать.
Ольга заметила, что в рассказах о боях он хвастливо выставлял всюду себя, а когда расспрашивал об ее жизни, то смотрел на нее каким-то странным испытующим взглядом, точно не верил ее словам.
К полуночи неожиданно разгорелся жаркий спор. Ольга была в кухне, мыла посуду и сначала не обратила внимание, о чем говорят муж и свекор. Потом насторожилась. Ее поразило, что Стафей Ермилыч начал называть сына по имени и отечеству. Это и прежде бывало, но только в тех случаях, когда старик не на шутку осердится.
Ольга вышла из кухни.
— Не с добром ты пришел к нам, Николай Стафеич,— говорил старик.—Мы так здесь не думаем.
Николай ходил по комнате и курил.
Старик подошел к печке и стал устраивать себе постель.
— Не-ет, Николай Стафеич,— заговорил снова он,— мы верим... Уж коли такую политику товарищ Ленин повел, стало быть, так нужно. Он мудрый человек. Всю свою жизнь он отдавал за народ.
Николай сел за стол. Он шумно сдернул с самовара чайник, плеснул в стакан черного, как сусло, чаю и залпом выпил. Стафей Ермилыч разделся, залез под стеганое одеяло и более спокойно продолжал:
— Нас тебе с толку не сбить.
— Ну, ладно, увидим, что дальше будет.
— И смотреть нечего, опричь добра, ничего не будет. Не языком чесать, а за дело надо приниматься. Дела много. Разорили страну-то... Давай-ка ложись, да спи. Умный!..
— Хорошо же вы меня встретили. Нечего сказать.
— По одежке встречают, по уму провожают,— уже спокойно говорил Стафей Ермилыч.— С добром и мы встречаем добром.— Старик смолк.
— Обидел ты тятеньку,— укоризненно сказала Ольга, приготовив мужу постель.
— Никто его не обижал, сам он себя обидел,— мрачно отозвался Николай.
В комнате наступила тишина. Ольга в раздумье присела на стул. Она. посмотрела на мужа. Брови его были опущены, глаза запрятались глубоко, был только виден слабый блеск их.
Николай разделся и глухо спросил:
— А ты чего сидишь, разве не будешь спать ложиться?
— Как не буду?
— Ну, а что не раздеваешься, кого ждешь?
Ольгу будто хлестнули эти слова. Она вспыхнула.
— Кого мне ждать?.. Никого я не жду и никого не ждала.
— Никого не ждала без меня?
— Ты, Коля, с ума сошел?..
— Ну,— ровно прозвучал его голос,— три года меня не было, али все так было? — по лицу его пробежала усмешка.— Все ведь люди, все человеки. Ну, что было, то было, а что не было, значит, не было. А что было, думаешь, я не узнаю?.. Худые вести не лежат на месте.
Ольга встала гневная, прямая, лицо ее горело.
— Как у тебя ворочается язык-то говорить такую гадость! — голос ее дрогнул.— У тебя, должно быть, одни мутные мысли и бродят. Ты умеешь только обидеть человека. Хотя бы первый день встречи не отравлял...
Она вышла из спальни.
— Куда ты? — крикнул он ей вслед.
— Не хочу я с тобой говорить.
— Та-а-к, хорошо-о,— зловеще протянул он.
Ольга эту ночь почти не спала. Ее жгла и приводила в ужас догадка: «Неужели он к тятеньке ревнует».
На утро Николай встал мрачный и молчаливый. Напился чаю и ушел. Возвратился он, веселый и ласковый, а вечером миролюбиво разговаривал с отцом и с Ольгой. Казалось, все пошло гладко, хорошо. Стерлись недоразумения, и ссора, как вспыхнувшая спичка, потухла. Николай снова поступил работать на завод. Но Ольга чувствовала, что в нем сидит какое-то подозрение.
И вот однажды он пришел раздраженный. От него пахло вином. Ольга сразу поняла, что с ним что-то случилось, и не решалась заговорить. И он молчал. Ольга наблюдала за ним из кухни. Он ел и зловеще сопел.
У Ольги снова шевельнулось чувство отвращения к этому человеку.
Пообедав, он вышел из-за стола, закурил, прошелся по комнате и пнул ногой сапог, лежавший у порога.
— Теперь все понятно,— проговорил он раздельно.
Ольга насторожилась.
— Я тебе говорю, Ольга.
— Слышу я. Чего понятно?
— Понятно, почему вы меня так встретили, в штыки, что называется.
Ольга встала в дверях кухни, пытливо смотря на мужа. А тот вышел на средину комнаты и, запустив руки глубоко в карманы штанов, спросил:
— Чего смотришь?
— На тебя смотрю, не понимаю, чем ты опять недоволен.
— Хм. Не понимаешь? Какие вы все стали здесь бестолковые! Слушай, жена. Ты мне по-большевистски должна сказать всю правду.
