Анатолий Рыбин - Трудная позиция
Сейчас, поглядывая издали на Осадчего, Забелин недоумевал: «И какие слова-то придумал... «индивидуализм», «самолюбие». Вот сочинитель». Он с досадой подумал, что слишком зло все-таки поступила с ними судьба, так неожиданно и беспощадно скрестив их пути-дороги. Ведь будь на месте Осадчего другой человек, иначе бы чувствовал себя и он, Забелин. Иначе бы и разговаривал с ним, не терпел бы того, что терпит сейчас, щадя старую дружбу.
Забелин постоял немного, вобрал в себя побольше холодного воздуха и, сохраняя привычную выправку, торопливо зашагал к проходной.
У дома он лицом к лицу столкнулся с выбежавшей из подъезда Надей. Она очень спешила, на вопрос отца: «Куда ты скачешь?» — ответила, не останавливаясь:
— В кино, папочка, в кино.
— Береги ногу-то! — крикнул ей вдогонку Забелин и покачал головой: «Ох и коза».
Екатерину Дмитриевну он застал хмурой и недовольной. Удивленно спросил:
— Чего это ты? Не рада, что дочь бегать стала?
— Пусть бегает на здоровье, — ответила Екатерина Дмитриевна. — Только вот не нравятся мне ее недомолвки. Ты знаешь, полчаса назад слышу один телефонный звонок, другой. Беру трубку — молчание. Потом снова звонок. Подходит к телефону она. «Да, да». Таинственная улыбка. И вдруг срочно в кино. Спрашиваю, с кем? Не говорит. Ну, как тебе это нравится?
Забелин пожал плечами.
— Секрет, значит.
— От кого? От матери? Раньше этого не было. Поссорились, помню, с Крупениным, — сказала сразу. Почему же не сказать, если помирились. Разве я против?
— Крупенин не мог звонить ей, Катюша. Его нет в городе.
— Ну вот, — еще больше забеспокоилась Екатерина Дмитриевна. — Значит, пошла с Вашенцевым.
— Возможно, — согласился Забелин. — А почему же не пойти, если человек пригласил?
— Не притворяйся, пожалуйста. Ты великолепно знаешь, что меня волнует.
— Знаю, Катюша, знаю. Только зря ты всполошилась. Неужели тебе не ясно, что делает она это в отместку Крупенину и только.
— Ты уверен?
— Конечно. Я же вижу, кто у нее на уме. Ведь не успеем мы с тобой заговорить о Крупенине, как у нее ушки на макушке. Только характером она у нас ежиста. Да и он тоже хорош. В чем-то настойчив очень, а тут школьник школьником. Теперь вот друга какого-то нашел. А с Вашенцевым... Нет, Катюша, это ты напрасно.
— Может, и напрасно, — вздохнула Екатерина Дмитриевна. — Только душа у меня болит все же.
— Ох, душа, душа! — в тон ей протянул Забелин. — У тебя болит, у меня болит. И ничего не поделаешь.
— Ты о чем? — насторожилась Екатерина Дмитриевна.
— Да это я о своем, Катюша, о своем. — Забелин подошел к телефону и позвонил Аганесяну на квартиру: — Вы дома, Акат Егизарович? Так вот. С командующим говорить не будем. Давайте в понедельник приглашайте к себе Крупенина и думайте. Если нужна комиссия, создадим.
28
От железнодорожной станции до Усть-Невенки два с половиной километра. Весь этот путь Крупенин шел пешком, не торопясь, чтобы не заявиться в незнакомую часть слишком рано.
На краю степи в белесой морозной мгле вставало солнце. Багровый свет его падал на волнистые увалы, на льдистый накат дороги и растворялся в холодной белизне снега. Было пустынно, как на необитаемой планете. Лишь кое-где на тощих стеблях маячили заиндевелые шары колючки, да поджарые кусты чилиги, будто онемевшие идолы, горбились то слева, то справа между холмами.
Усть-Невенка предстала перед Крупениным сразу, как только взошел он на взгорье, до льдистого блеска исхлестанное злыми жгутами буранов. Он сразу увидел ряды строений, дымы над крышами и шлагбаум с красным зрачком, флажка посередине. Рослый солдат в белой бараньей шубе, с автоматом через плечо проводил его в будку, прилепившуюся тут же, возле дороги. Хмуроватый краснолицый старшина неторопливо расспросил у Крупенина, кого ему нужно, поговорил с кем-то по телефону, затем коротко объяснил:
— Неудача, товарищ старший лейтенант. Саввушкин в наряде, командира роты на месте нет. Придется обождать малость.
— Все ясно. — Крупенин старательно потер озябшие руки. Эта задержка не очень огорчила его, потому что в будке весело потрескивала железная печка, посидеть возле которой после мороза было истинным блаженством.
Старшина выбрал самый крупный кизяковый кирпич и сунул его в печку, старательно пошуровав под ним крючковатой железной палкой.
— Ну, как он тут, Саввушкин? — нетерпеливо спросил Крупенин, приспособившись с другой стороны печки. — Служит, старается?
Старшина отложил палку, хитровато прищурился.
— Всякое бывает, товарищ старший лейтенант.
— А все же?
— Служит, конечно... А вы, извините, кем ему приходитесь? Не родственником?
— Знакомый просто, — сказал Крупенин. — Заехал вот повидаться.
— Из одних мест, что ли?
— Не совсем. Но знаем друг друга хорошо.
— И про то, как он из училища отчалил, тоже, похоже, знаете?
— Так... немного, — пожал плечами Крупенин. — Но то дело прошлое. Интересно, как он теперь. Уж вы-то, наверное, в курсе дела?
Огонь разгорался медленно, и старшина снова принялся ворошить в печке крючковатой железной палкой. Озаренное муаровым жаром хмуроватое лицо его сделалось совершенно пунцовым. Он уселся поудобнее, пристально посмотрел на гостя и, вскинув голову, сказал:
— Мне, товарищ старший лейтенант, по службе знать положено, потому как должность такая: все знай, все ведай.
— Ну-ну, рассказывайте...
— Чего больно рассказывать? Приметы прежние.
— Неужели и здесь натворил что-нибудь? — насторожился Крупенин.
— Да нет, — поправился старшина. — У нашего капитана особенно не разойдешься. А вообще, хотите обижайтесь, хотите нет, товарищ старший лейтенант, но скажу прямо: скользкая личность ваш Саввушкин. Один десятерых стоит.
— Ну а все-таки? Вы уж не таитесь, договаривайте. А то не очень хорошо получается.
Старшина помолчал, раздумчиво потер пальцами под сдвинутой на лоб шапкой, вместо ответа спросил загадочно:
— Вы, товарищ старший лейтенант, рыбу такую знаете — налима?
— А как же! Известная рыба.
— Вот и Саввушкин вроде налима. И так его не возьмешь и этак не возьмешь. А он воду мутит.
— Грубит, что ли? — не понял Крупенин.
— Зачем? Втихую все. больше. Сперва в уме приспосабливается, потом бумагу мучить начинает. Такие послания выводит, в конверт не лезут.
— Кому же, интересно?
— Ясное дело кому, начальству. На снисхождение бьет. Не хочет, как все, в карауле мерзнуть, вот и прицеливается увильнуть куда-нибудь. Вы уж с ним потолкуйте, товарищ старший лейтенант, по-свойски. Может, придет в сознание. Нельзя же на одних собственнических замыслах жить. На службе ведь человек находится.
Крупенину стало душно. Он встал и отступил к двери. С улицы донесся громкий голос солдата:
— Товарищ старшина! На выход!
Пришел капитан Ремешков, костистый, усатый, в туго перепоясанной узкой шинели. Знакомясь с Крупениным, заговорщицки кивнул ему, как старому знакомому:
— Приехали, значит? Правильно, по-братски.
От шлагбаума он повел гостя к себе в роту. Солнце уже поднялось над степью. Нежаркое и все еще расплывчатое в морозной мгле, оно уверенно набирало силу. Дымы над Усть-Невенкой как бы плавились под его лучами и огромным алым шлейфом текли в небо.
— Интересуетесь, значит? — спросил Ремешков, когда солдат с автоматом и старшина остались далеко позади. — Это хорошо. Что бы там ни было, посмотрите, поговорите. А он ведь мне о вас рассказывал, шельмец.
И хотя последнее слово Ремешков произнес как будто мирно, без злобы, Крупенину сделалось не по себе. Он спросил, не скрывая беспокойства, неужели человек и тут не образумился и все еще продолжает колобродить?
— Колобродить? — переспросил удивленно Ремешков. — Что вы имеете в виду?
— Да тут слышал кое-что.
— Аа-а-а! — догадался Ремешков. — Это вам старшина Суслов доложил. Ах, Суслов, Суслов! Опередил. Прыткий, оказывается. — Ремешков скривил губы в усмешке, — У Суслова, видите ли, своя механика. Саввушкин, понятно, переживает, нервничает, а старшина всегда на страже: как бы не вышло худо. Ничего не поделаешь, характер. А я вам другое скажу: хороший солдат Саввушкин, прямой, искренний. Доведись мне сейчас в тыл врага идти, в разведку, и человека с собой взять надежного. Так вот: взял бы Саввушкина не задумываясь. Его только судьба в детстве не миловала. Рос без отца. Мать тоже мытарилась от берега к берегу. Все это, конечно, понять нужно.
Крупенин шел молча. Он слушал капитана и убеждался: уж очень похож этот человек на полковника Осадчего. Не внешностью, нет, а какой-то особенной душевностью.
Пришли в ротную канцелярию, сели за стол. Капитан пригладил свои щетинистые усы, сказал, сдержанно улыбаясь:
