Александр Чаковский - Дороги, которые мы выбираем

Внезапно дверь с шумом отворилась. На пороге стоял бригадир первой бригады бетонщиков, член партбюро Свиридов.

— А-а! — воскликнул Чурин. — Дорогой сосед объявился, конкурирующая фирма! Не обознались ли часом дверью? В коммунизм — следующая направо, а тут живут несознательные, пережитками зараженные…

— Я все слышал, что тут происходило.

— Подслушивал? — крикнул Чурин.

— Перегородки тонкие, — спокойно ответил Свиридов, — а ты орешь так, что и железобетон не заглушит.

— Ну и слушай! — кричал Чурин. — Слушай! У меня от народа секретов нету.

— Есть! — чуть повысив голос, сказал Свиридов. — Тебя, говоришь, за что посадили?

Чурин передернул плечами.

— Опять лагерем попрекнуть хочешь? — взвизгнул он. — Что ж, бей меня, топчи! Я карточки продовольственные на рынке продал, от себя, от брюха своего оторвал, — думал, на деньги по коммерческой больше жратвы куплю… Десятью годами жизни своей за это заплатил! Мало?!

— Нет, ты не карточки продал, Чурин, — неожиданно тихо сказал Свиридов и сделал шаг вперед, — ты три машины продуктов «налево» пустил. Так?

— К-какие машины?

— Трехтонные, в сорок пятом году. Так? А кому те продукты предназначались, знал? Знал, Чурин. Детдому. Ребятам, что отцов-матерей во время войны лишились. На голод хотел их обречь. Ты тогда автобазой заведовал. Верно?

Глаза Чурииа налились кровью. Он тяжелым взглядом обвел присутствующих. Несколько мгновений стояла гнетущая тишина.

— Кто сказал? — хрипло спросил Чурин.

— Честный человек сказал, — глядя на него в упор, ответил Свиридов. — Один из тех, что в лагере с тобой сидел. Пришел ко мне, члену бюро, и сказал. Имеешь претензии?

— Ребята, кореши! — срывающимся на визг голосом неожиданно закричал Чурин. — На испуг нас берут! Только мы пуганые! Лагерники мы! На всю нашу жизнь проклятую ими останемся! Разве не знаете: кто в лагере побывал, хоть бы срок отбыл, хоть по амнистии вышел, — все равно третьего сорта люди! Ни на кого, кроме себя, не надейся!

Невероятный шум поднялся в комнате. Но громче всех кричал Курасов.

— Ты кого, кого в третий сорт переводишь, шкура блатная?! — буквально вопил он, подступая к Чурину с кулаками. — Я свои три года по пальцам считал, зарубки делал, конца ждал! Я человеком, человеком хочу стать, а ты меня опять мордой в старое хочешь поворотить?!

Он перевел дыхание. Все молчали.

— Это я к Свиридову ходил! Я по-настоящему жить хочу, — уже тише и спокойнее продолжал Курасов, и я был уверен, что в этот момент он больше обращается к самому себе, чем к тем, кто его окружал, — опротивела мне вся фальшь эта… Глаза надоело от людей прятать, воротник поднимать, чтобы люди лица не увидели, не узнали… Я дом свой хочу иметь, чтобы с работы прийти, помыться, поесть, книжку почитать, может… Чтобы шагов за собой не бояться, стука ночного не ждать, краденое из угла в угол не перекладывать — авось не найдут… Я как все хочу быть, как все наши люди…

Он поднял голову и посмотрел на Чурина так, как будто впервые увидел его.

— А ты, — снова повысив голос и с каждым словом накаляясь все больше, продолжал Курасов, — думаешь, в лагере паханом был и тут им останешься? А?.. И на воле хозяином стать хочешь, жилы из нас тянуть? — спрашивал Курасов, наступая на Чурина.

— Верно! — крикнул кто-то, и мгновенно тишина раскололась, люди вскочили с мест, крича: «Правильно!», «Верно!»

И в эту минуту Чурин резким движением опустил руку в карман. Но почти в тот же момент Курасов схватил обеими руками полы расстегнутой брезенто вой куртки Чурина и с силой дернул их вниз. Куртка съехала с плеч, руки Чурина наполовину остались в рукавах, и он оказался как бы в смирительной рубашке. И тогда Курасов размахнулся и с силой ударил Чурина в лицо. Тот рухнул. Зазвенел выскользнувший из рукава нож…

В комнате стало тихо.

— Что ж, — спокойно и как бы подводя итог разговору, заметил Трифонов, беря с табуретки свое пальто и накидывая его на плечи, — в некоторых случаях можно и так… — И без всякого перехода продолжил: — Часть бетонщиков в туннеле потребуется. Работать будете с полной нагрузкой. Остальные могут пойти на курсы. Через полтора месяца получат вторую профессию — бурильщика. Захотят — породу будут бурить, штанги устанавливать, захотят — дома строить. В этом месяце в одном Тундрогорске будет шесть новых корпусов заложено. Из вопросов, значит, был только один — Чурин его задавал. Я так полагаю, что ему уже отвечено.

Трифонов посмотрел на Чурина, безуспешно пытавшегося высвободить руки, обвел взором окружавших его людей и сказал:

— Спасибо, товарищи.

…Мы расстались с Трифоновым поздно вечером, договорившись о том, что Павел Харитонович завтра же поставит перед горкомом вопрос о поведении Полесского.

Но Полесский опередил нас.

На другой день в газете «За Полярным кругом» появилась заметка, озаглавленная: «Рабочие ждут ответа».

Вот что в ней было написано:

«На «Туннельстрое» пренебрежительно относятся к нуждам рабочих. Их зарплата падает. Причины в производственных неполадках, в результате которых рабочие не по своей вине не выполняют плана.

Фактов бюрократического отношения к нуждам рабочих у нас достаточно.

Известно, что наша Коммунистическая партия начала сейчас решительную борьбу со всеми этими извращениями. Именно эта борьба — мы возвращаемся к факту, изложенному в начале заметки, — помогла рабочим «Туннельстроя», чьи законные интересы возмутительно игнорировали, ПОТРЕБОВАТЬ обеспечения своих прав. Конфликт на «Туннельстрое» еще не разрешен. Но в наше время мы не сомневаемся в его исходе».

Подписи не было.

Я перечитал заметку. Она было хитро составлена. Прямо-таки «благословляла» Чурииа.

«Полесский! — сказал я себе, — Это его почерк! От задушевных разговоров «с глазу на глаз» он исподволь переходит, так сказать, в наступление. Я был прав. Он не только «комнатный оратор», он прожженный демагог и склочник».

И вдруг он показался мне человеком, вынутым из нафталина. Плохим спизшимся актером, разыгрывающим какую-то старую, провалившуюся и снятую с репертуара пьесу. Мне стало смешно и гадко, когда я подумал об этом.

…Совещание у Кондакова прошло вяло. Я просто не узнавал нашего директора: так он изменился. Он весь как-то обмяк, будто из него вынули стержень, на котором держалось его грузное тело.

Он слушал мой рассказ о совещании в главке и о принятом решении с пассивным, но явным неодобрением. Казалось, он молчаливо говорил мне: «Ну, давай, валяй, крепи свод туннеля своими штангами, если есть такое разрешение, но меня оставь в покое. Не до того мне…»

Ни к какому решению не пришли. Впрочем, это и не входило в цель совещания. Оно собралось лишь для того, чтобы выслушать мою информацию, принять ее к сведению и условиться о технических деталях.

После совещания я вышел на улицу и некоторое время стоял, размышляя. Мне надоела вся эта канитель. Я хотел действовать, делать что-то реальное, осязаемое…

Надо немедленно приступить к изготовлению штанг… Но как? Где?.. Очевидно, в ремонтно-механических мастерских. Значит, надо идти туда.

Ремонтно-механические мастерские обслуживали все хозяйство комбината: рудники, обогатительную фабрику, железнодорожный путь и наше строительство. Начальником мастерских был инженер Гурин, по прозвищу «Зашиваюсь». Таким словом он обычно отвечал на вопрос: «Как дела?»

У Турина — энергичного, хотя и несколько суматошного человека — были основания злоупотреблять этим неблагозвучным глаголом: объем технических работ был давно уже не под силу мастерским, созданным много лет назад, когда рудничное строительство здесь только начиналось. Поговаривали о строительстве на базе существующих мастерских небольшого механического завода; вопрос о нем обычно возникал на всех партийных и профсоюзных собраниях. Но Кондаков тогда, как правило, отвечал, что «вопрос поставлен», «имеется положительное мнение», «сама жизнь подсказывает» и «нет сомнения, что в ближайшем будущем…». Затем брал слово Гурин, говорил, что мастерские «зашиваются», что «так больше продолжаться не может», требовал «положить этому конец». Но дело с мертвой точки не сдвигалось.

К этому-то Турину я и пошел, заранее предвидя, что меня на первых порах ожидает.

В кабинете я его не застал. На большой «заводской площадке», где лежали в снегу ожидающие ремонта огромные колеса — копровые шкивы, электровозные полускаты, скребковые транспортеры, металлическая арматура и просто железный лом, Турина тоже не было.

Я отыскал его у кузнечного горна, где начальник разносил за что-то машиниста пневматического молота, и спросил, скоро ли он вернется к себе в кабинет.

— В кабинет?! — воскликнул Гурин, взмахивая руками и отворачиваясь от машиниста. — А что мне делать в том кабинете? Видишь, зашиваюсь!