Антон Макаренко - Книга для родителей
— Для авторитета бывает нужно.
— Авторитет, авторитет! Это дурак сказал, а ты повторяешь, а еще стахановец!
— Вот пристал! Федор Иванович, чего ты прицепился? Черт его знает, как с ними нужно!
— Пойдем ко мне, посидим. Есть по рюмке, и вареников жена наварила…
— Разве по такому случаю подходяще?
— Подходяще.
Проблему авторитета в семье Головиных подменило развлечение, организованное вокруг навязчивой идеи. Родители и дети должны быть друзьями.
Это неплохо, если это серьезно. Отец и сын могут быть друзьями, должны быть друзьями. Но отец все же остается отцом, а сын остается сыном, т.е. мальчиком, которого нужно воспитывать и которого воспитывает дополнительно отец, приобретающий, благодаря этому, некоторые признаки, дополнительные к его положению друга. А если дочь и мать не только друзья, но и подруги, а отец и сын не только друзья, а закадычные друзья, почти собутыльники, то дополнительные признаки, признаки педагогические, могут незаметно исчезнуть. Так они исчезли в семье Головиных. У них трудно разобрать, кто кого воспитывает, но во всяком случае, сентенции педагогического характера чаще высказываются детьми, ибо родители играют все же честнее, помня золотое правило: играть, так играть!
Но игра давно потеряла свою первоначальную прелесть. Раньше было так мило и занимательно:
— Папка — бяка! Мамка — бяка!
Сколько было раджости и смеха в семье, когда Ляля первый раз назвала отца Гришкой! Это был расцвет благотворной идеи, это был блеск педагогического изобретения: родители и дети — друзья! Сам Головин учитель. Кто лучше него способен познать вкус такой дружбы! И он познал. Он говорил:
— Новое в мире всегда просто, как яблоко Ньютона! Поставить связь поколений на основе дружбы, как это просто, как это прекрасно!
Времена этой радости, к сожалению, миновали. Теперь Головины захлебываются в дружбе, она их душит, но выхода не видно: попробуйте друга привести к повиновению!
Пятнадцатилетняя Ляля говорит отцу:
— Гришка, ты опять вчера глупости молол за ужином у Николаевых!
— Да какие же глупости?
— Как «какие»? Понес, понес свою философию: «Есенин — это красота умирания!» Стыдно было слушать. Это старо. Это для малых ребят. И что ты понимаешь в Есенине? Вам, шкрабам19, мало ваших Некрасовых да Гоголей, так вы за Есенина беретесь…
Головин не знает: восторгаться ли прямотой и простотой отношений или корчиться от их явной вульгарности? Восторгаться все-таки спокойнее. Иногда он даже размышляет над этим вопросом, но он уже отвык размышлять над вопросом другим: кого он воспитывает? Игра в друзей продолжается и по инерции и потому, что больше делать и нечего.
В прошлом году Ляля бросила школу и поступила в художественный техникум. Никаких художественных способностей у нее нет, ее увлекает толь ко шик в самом слове «художник». И Гришка, и Варька хорошо это знают. Они пытались даже поговорить с Лялей, но Ляля отклонила их вмешательство:
— Гришка! Я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь! И что вы понимаете в искусстве?
А что получается из Левика? Кто его знает! Во всяком случае, и друг из него получился «так себе».
Жизнь Гришки и Варьки сделалась грустной и бессильной. Гришка старается приукрасить ее остротами, а Варька и этого не умеет делать. Теперь они никогда не говорят о величии педагогической дружбы и с тайной завистью посматривают на чужих детей, вкусивших дружбу с родителями не в такой лошадиной дозе.
С такой же завистью встречают они и Васю Назарова.
Вот и сейчас вошел он в комнату с железной коробкой под мышкой. Головин оторвался от тетрадей и посмотрел на Васю. Приятно было смотреть на стройного мальчика с приветливо-спокойным серым взглядом.
— Тебе что, мальчик?
— Я принес коробку. Это коробка Лялина. А где Ляля?
— Как же, как же, помню. Ты — Вася Назаров?
— Ага… А вы тот… А вас как зовут?
— Меня… меня зовут Григорий Константинович!
— Григорий Константинович? И еще вас зовут… тот… Гри…ша. Да?
— М-да. Ну, хорошо, садись. Расскажи, как ты живешь.
— У нас теперь война. Там… на Мухиной горе.
— Война? А что это за гора?
— А смотрите: в окошко все видно! И флаг! То наш флаг!
Головин глянул в окно: действительно, гора, а на горе флаг.
— Давно это?
— О! Уже два дня!
— Кто же там воюет?
— А все мальчики. И ваш Левик тоже. Он вчера был в плену.
— Вот как? Даже в плену? Левик!
Из другой комнаты вышла Ляля.
— Левика с утра нет. И не обедал.
— Завоевался, значит? Так! Вот он тебе коробку принес.
— Ах, Вася, принес коробку! Вот умница!
Ляля обняла Васю и посадила рядом с собой.
— А мне эта коробка страшно нужна! Какая ты прелесть! Почему ты такая прелесть? А ты помнишь, как я тебя отлупила? Помнишь?
— Ты меня не сильно отлупила. И даже не больно. А ты всех бьешь? И Левика?
— Смотри, Гришка, какой он хороший. Ты смотри!
— Ну, что же, смотрю.
— Вот если бы у вас с Варькой был такой сын.
— Лялька!
— Вы только и умеете: «Лялька!» Если бы у меня был такой брат, а то босяк какой-то. Он мой зеленький кошелек сегодня утром продал.
— Ну, что ты, Ляля!
— Продал. Какому-то мальчику за пятьдесят копеек. А за пятьдесят копеек купил себе вороненка, теперь мучит его под крыльцом. Это вы так воспитали!
— Лялька!
— Ну, посмотри, Вася! Он ничего другого не умеет говорить. Повторяет, как попугай!
— Лялька!!
Вася громко засмеялся и уставился на Гришку действительно как на заморскую птицу.
Но Головин не оскорбился, не вышел из комнаты и не хлопнул дверью. Он даже улыбнулся покорно:
— Я не только Левика, а и тебя променяю на этого Васю!
— Гришка! О Левике ты можешь говорить, а обо мне, прошу, в последний раз!
Гришка пожал плечами. Что ему оставалось делать?
И на Васином дворе и на «кучугурах» жизнь продолжалась. С переменным счастьем прошла война между северными и южными. Было много побед, поражений, подвигов. Были и измены. Изменил северянам Левик: он нашел себе новых друзей на стороне противника, а может быть, и не друзей, а что-нибудь другое. Когда он через три дня захотел вернуться в ряды северной армии, Сережа Скальковский назначил над ним военный суд. Левик покорно пошел на суд, но ничего не вышло: суд не захотел простить его измену и отказал в восстановлении его чести. Где-то на краю «кучугур» начал он копать пещеру, рассказывал о ней очень много, описывал, какой в пещере стол и какие полки, но потом об этой пещере все забыли, и даже сам Левик.
Война не успела привести к разгрому одного из противников. Когда военные действия были перенесены на крайний юг, там враждебные стороны наткнулись на симпатичное озеро в зеленых берегах, за озером увидели вишневые сады, стоги соломы, колодезные журавли и хаты — деревню Корчаги. По почину южан решили срочно прекратить войну и организовать экспедицию для изучения вновь открытой страны. Экспедиция получила большой размах после того, как отец Васи решил принять в ней участие. Вася несколько дней подряд ходил по двору и громко смеялся от радости.
Экспедиция продолжалась от четырех часов утра до позднего вечера. Важнейшим ее достижением было открытие в деревни Корчаги сильнейшей организации, при виде которой Сережа Скальковский воскликнул:
— Вот с кем воевать! Это я понимаю!
У корчагинцев было свое футбольное поле с настоящими воротами. Экспедиция буквально обомлела, увидев такую высокую ступень цивилизации. Корчагинские мальчики предложили товарищеский матч, но экспедиция только покраснела в ответ на любезное приглашение.
Жизнь уходила вперед. Уходил вперед и Вася. В его игрушечном царстве все еще стояли автомобили и паровозы, еще жил постаревший и ободранный Ванька-Встанька, в полном порядке были сложены материалы для постройки моста и мелкие гвозди в красивой коробке — но это все прошлое.
Вася иногда останавливается перед игрушечным царством и задумывается о его судьбе, но с ним уже не связывается никакая горячая мечта. Тянет на двор к мальчикам, где идут войны, где строят качели, где живут новые слова: «правый инсайд» и «хавбек», где уже начали мечтать о зимнем катании с гор.
Однажды над игрушечным царством сошлись отец и сын, и отец сказал:
— Видно по всему, Вася, будшь строить мост, когда вырастешь, настоящий мост через настоящую реку.
Вася подумал и сказал серьезно в ответ:
— Это лучше, а только надо учить много… как строить. А теперь как?
— А теперь будем строить санки. Скоро снег выпадет.
— И мне санки, и Мите санки.
— Само собой. Это одно дело. А теперь другое дело: за лето ты чуточку распустился.
— А как?
— На этажерке убираешь редко. Газеты не сложены, цветы не политы. А ты уже большой, надо тебе прибавить нагрузку. Будешь утром подметать комнаты.
