Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Выходит, что там, где нам кажется просто, не очень просто… — произнес, вздохнув тяжело, мастер.
— Человечество испробовало все, чтобы побороть преступность. Людям отсекали члены тела, жгли людей на кострах, морили голодом, отрубали головы на гильотинах, бросали на съедение львам, сажали на кол, голыми зарывали их в муравьиные кучи, четвертовали, морили в тюрьмах вечным заключением… А окончились ли преступления?
— Куда там! Еще больше стало.
— Значит, жестокость, месть общества преступнику за злодеяния ничего не приносили. И не принесут, пока мы не создадим новое общество, которое не порождает преступников. Ибо Маркс сказал непреложную истину: преступление преступника есть преступление общества.
Светлов вытер лицо и тяжело вздохнул.
— Как у нас рассуждают? — продолжал Пахарев. — Все видят злое озорство и отворачиваются: «На это есть милиция». Что это за позиция? Милиция одна следи за всеобщим порядком, а «наша хата с краю», это, видите ли, нас не касается. Грабят под окнами, обыватель занавешивает занавеску — «наша хата с краю»; оскорбляют на улице женщину на глазах у всех, а здоровенные парни-верзилы притворяются, что этого не заметили, — «наша хата с краю»; ворует продавец магазина, но он ваш сосед: зачем портить отношения, лучше промолчу; курят подростки, а взрослые проходят мимо — «не мои дети»; издевается бюрократ над подчиненным, а сослуживцы в стороне — «как бы чего не вышло», и покорно улыбаются бюрократу, подхихикивают… Видят вашего Женьку в обществе шалопаев, так торжествуют: мастер Светлов — коммунист, а у него сын-сорванец водкой торгует.
— Упаси боже…
— Вот и «упаси»… родитель чешется, а школе уже известно… Он водкой торгует, а вам и горюшка мало…
Светлов опустил руки вдоль колен и еще тяжелее вздохнул:
— Этого еще недоставало.
Пахарев мысленно улыбнулся: форс сбит. Помолчал.
— Не бойся врага — он только может навредить тебе, — продолжал он. — Не бойся друга — он может только предать тебя. Бойся больше всего равнодушных. Вот самые опасные попустители всех бед и напастей. Ибо при их молчаливом согласии совершается и общественное вредительство, и предательство, и все виды самых страшных преступлений…
Светлов поднял голову, в глазах его отразилось напряженное любопытство.
— Точно выразились. Мастак.
— У нас нет другого пути, кроме одного, — перевоспитываться самим. А для этого быть лицом к школе… А еще лучше быть членом родительского комитета содействия. Впрягаться в это дело. Довольно позорно вам в сторонке стоять.
— Да, Семен Иваныч, дело-то не простое. Сам теперь вижу. И правы вы, нам всем совместно этот воз везти, воспитательный, не легкий воз. И сперва посечь родителей, а не детей…
— Ага! Это хорошо, что вы наконец это поняли. Так давайте оживлять работу комсода. Ведь она в полном забросе.
— Комсод. Слово слышал, а вот что оно в корне значит — в толк не возьму.
— Влезешь в воду, научишься плавать. Само все тогда придет, когда станешь активным членом.
— Пожалуй, что так. Много я видел лени, бедности, плутовства, воровства, и вот это наследство нас и сейчас в полон берет. А сколько при этом зазнайства развелось в нашем брате. Кричит: дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Знает, что не дадут, вот и орет…
— Это уж как есть… По Женьке вижу…
И стал мастер Светлов членом комсода и помощником Пахарева по воспитательной работе среди родителей, по хозяйственным текущим делам. Это была большая удача Пахарева.
23
Коко подошел к Пахареву, когда в учительской никого не было, и, ухмыляясь, начал бессвязную речь:
— Вполне конфиденциально, между нами, Семен Иваныч, вы, как высокообразованный и авторитетный молодой человек, и я, как не старый еще, друг дружку всеконечно понимаем… то есть я-то все понимаю, а вы не вполне. Но вы, извиняюсь… Нет, я хочу сказать, вы этого не то что не понимаете, но вы просто не подозреваете, как вами сугубо и, так сказать, секретно интересуются некоторые нежные и милые создания. Не подумайте в смысле каких-нибудь сальностей, ни-ни! С очень чистыми и благородными намерениями… Семен Иваныч, предлагают вам зайти.
— То есть как это предлагают? И куда зайти?
— Тут есть в городе этакая особа…
— В городе много особ и таких и этаких…
— Да нет, это особая особа… Каких в свете мало…
Пахарев не мог без смеха слушать Коко. Говорил тот претенциозно, с употреблением старых модных слов и несуразных выражений.
— Могу ли я чем-либо помочь ей, вот уж сказать не могу, — смеясь отвечал Пахарев. — Ведь я не знаю, в чем заключается ее просьба, да и ваша.
— Сейчас я информирую, Семен Иваныч, досконально. Сию минуту… По субботам у этой прелестной особы собирается весь бомонд. Весь, так сказать, цвет города… Можно сказать, сливки сливок общества. И все посходили с ума. То есть кого захочет, и тот рад…
— Кого захочет? Да, это, видать, птица. Кто она? Я пока ничего, братец, не понимаю. Выражайтесь немножко яснее и менее торжественно.
— Да Людмила же Львовна, ее весь город знает и боготворит.
— Даже боготворит?
— Абсолютно. А как же иначе?! За счастье почитают побывать у нее в субботу среди избранного интеллигентного круга с высшим образованием. Да не всякого она еще приглашает… Вам, Семен Иваныч, выпало счастье… Такое счастье…
— Вон как? Любопытно, нечего сказать… Счастье… Я даже, признаться, и не знаю, что это такое, с чем его едят.
— И даже обиделись отчасти, что вы так индифферентно… До сих пор не посетили Людмилу Львовну… В некотором роде местная знаменитость и предмет всеобщего обожания: образования ее на целый университет хватит. Но, между нами, Семен Иваныч, немыслимая аристократка… По-французски так и чешет, так и чешет, только пыль столбом. Важнецкая штукенция… Бабец на большой палец. Улавливаете? Ноги, руки, талия и так далее…
— Вы уполномочены это заявить?
— Ну вы знаете дамские деликатесы, прямо она так грубо, как я, не выражалась, а все обиняками… в деликатной и ученой форме, форменная галантность Людовика Четырнадцатого. Но я все раскусил…
— Я, пожалуй, не пойду. Для такого изысканного круга я слишком ординарен.
— Так и передать изволите?
— Так и передайте.
И Пахарев залился смехом.
— Несправедливо огорчите вполне деликатную даму, Семен Иваныч. Она к вам всей душой, а вы к ней тылом.
— Нет уж, Коко, вы сами ее потешайте, а у меня и разума настолько нету, чтобы такую знаменитую даму ублажать.
Пахарев знал этих «знаменитых» дам в уездных городишках. Только одного он не учел — что за время революции много накопилось по захолустью всякой столичной и прочей всячины да и застряло в нем… Так
