Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
Фильмы о блокадном Ленинграде Надежда Ивановна смотреть не может: эта хроника въявь не один месяц крутилась перед ее детскими, все запоминающими глазами. При бомбежке девочка вместе со всеми бежала в бомбоубежище и всегда по пути заворачивала в ясли-сад. Там нянечки давали ей и подружкам по малютке, завернутой в одеяльце. Так и пережидали вражеские налеты в укрытии с ясельными ребятишками на руках.
В марте сорок второго мать с тремя дочерьми эвакуировалась к дальним родственникам в Костромскую область. Ехали по ладожской «дороге жизни». Многим она стала дорогой смерти: фашистские стервятники беспрестанно бомбили, поливали пулеметным огнем. Стояли на льду солдаты с флажками, показывали шоферам путь. Колеса машин утопали в воде, перемешанной с крошевом льда и снега. Водители стояли на подножках, наблюдая за падением бомб. Надя видела: снаряд попал в машину, идущую впереди, и та разлетелась.
Отец, отправляя семью, дал матери для обмена на еду несколько бутылок спирта и кусков мыла. Вознице, который довез их до места на костромской земле, пришлось отдать последнюю печатку мыла и бутылку спирта. Помнит Надя: тетя умиленным голосом спросила при встрече: «Что тебе, детонька, надо?». И девочка ответила тихо: «Хлеба».
О, этот бесценный, золотой хлеб войны!
Советую Ярославской:
— Надежда Ивановна, неплохо бы вам на каком-нибудь собрании или едином политдне рассказать молодежи о цене того блокадного хлеба, чтобы люди больше ценили нынешний щедрый хлеб Родины.
— Да, надо бы рассказать, — соглашается заместитель секретаря партийной организации. — Помню, мать получила неслыханное богатство — две буханки хлеба. Я видела, как тут же, у хлебораздачи, некоторые отощавшие люди съедали с голоду по большому куску и вскоре падали замертво или страшно мучились.
Ярославская — выпускница Ленинградского института культуры. Закончила библиографическое отделение. Пятнадцать лет работала библиотекарем в Кронштадтском Доме офицеров. Любуюсь ее красивым почерком — она выводит в верхнем углу папки: «В помощь пропагандисту».
— Мне приходилось заниматься оформительской работой, вот и отладился почерк.
В пресс-центре на столе — «молнии», чистые пока листы «Комсомольского прожектора». Скоро все это будет заполнено фамилиями, цифрами, фактами самого горячего трудового апрельского дня. Если этот день принять за миг истории, то он — яркий и памятный миг.
Неистребимая весна
Конец мая. Лес еще не налился силой листвы. За столовой «Тайга», за коленчатыми трубами теплотрассы, опоясывающей вахтовый поселок, на фоне тонкоствольного березняка и осинника выделяются темно-зеленые мазки кедров. Деревья приземистые, ниже своих светолюбивых подруг. Природа живет ожиданием ежегодно свершаемого чуда расцвета. Даже старые сухие травы, чья песня спета еще с прошлой осени, весело шелестят на ветру, согревая под золотисто-серым пологом юную стрельчатую поросль. Обрел парусность опушенный вербняк, не уклоняется от ветра — встречает его грудь в грудь.
Мастер Семен Евстигнеев, присев на невысокий пенек, пытается запечатлеть в акварельных рисунках взросление весны. Вчера у него закончилась вахта, но он не улетел в Томск. Взял этюдник, бродит в окрестностях Пионерского, наслаждаясь музыкой майского света, яркостью заманчивых красок.
Два года назад, принимая производственный участок, Евстигнеев всплеснул руками: половина вверенной участку техники бездействовала, была неисправной, разукомплектованной. Это «недвижимое имущество» требовалось сделать движимым. Не прошло и месяца — закрутились колеса, зарокотали гусеницы.
— Любое дело надо поставить на колеса, там оно само побежит, — любимое выражение мастера.
И дело участка бежало споро.
Он долго всматривается в голубо-искристое небо, пытаясь постигнуть таинства цветовой гаммы. Солнце искусно вплело в полотно небес тончайшие золотистые нити. Не вдруг разберешь замысловатость рожденных узоров. А как передать чутко-тревожную настороженность леса? Каждая новая весна никогда не подражает весне ушедшей. Она торит свои тропы в природе самостоятельно и надежно.
— Интересное состояние в душе, — восторженно произносит художник, — хочется затоковать по-косачиному на весь этот приободренный лес… Ах ты, весна-весна — попечительница земли!.. Ведь весны не уходят, не уступают дорогу лету красному. Они незримо присутствуют в каждом из нас. Вот в этих березах и мхах, в свежем ветре и в речке Палпмке. Они неистребимы, как жизнь и природа…
Вокруг пел и смеялся хмельной, новобрачный май.
Прощай, радикулит!
Банно-прачечный комбинат поселка Пионерный в сфере обслуживания вахтовых рабочих имеет такое же первостепенное значение, как поселковая пекарня, столовые, общежития. Бесплатная баня для вахтовиков славится отменным паром-жаром. Испытываешь великое блаженство, попав с мороза, почти из Арктики в Африку. Правда, не под палящие лучи солнца — в невидимые клубы обжигающего пара. Если в руках у тебя березовый или пихтовый веник — прощайся с радикулитом и всякими простудами.
Мужичок лет под пятьдесят стоит рядом со мной на полке, постанывая, покряхтывая, нахлестывает бока и спину крупнолистным веником. Над островком жиденьких волос парильщика, словно из примятой пожухлой травы, возвышается камнем-голышом блестящая лысина.
— Говорят, американцы какой-то пояс из шерсти придумали, будто при долгой носке он радикулит из поясницы изгоняет, — делится услышанным сообщением мой голый сосед. — Хоть заокеанцы башковитые люди, я им не верю. Вот он — лучший в мире пояс против радикулита, — парильщик поднял победно веник над головой. — Мою спинушку простреливало во всех направлениях. А я против той канонады выставил вот эту березовую артиллерию. Веники заготавливаю в Петров День. Прекрасные агрегаты получаются: за восемь заходов из строя не выведешь.
— Прошли спинные прострелы?
— Напрочь… так, покалывает чуток… А шерсть, хоть и бизонью, носить бы не стал на пояснице.
И он с повой силой принялся опоясывать себя привезенным из Томска агрегатом.
Короткая исповедь
Замолк пронзительный свист вертолета, принялись истошно кричать кедровки, спеша воспользоваться короткой тишиной. Они хозяйственно расселись на макушках деревьев, долбили крепкими клювами еще неспелые шишки. Устав от утомительной кузнечной работы, оповещали тайгу о своем присутствии.
Бульдозерист Сергей Силантьев бежал в балок, доставал из-под кровати тозовку. Целился в кедровку долго, почти всегда мазал, и повариха Раиса потешалась над парнем:
— Эх ты! Тебе в бульдозер с трех шагов не попасть.
— Молчи, Раюха-краюха! А то задам тебе я сегодня баню!
— Девчонки тебя даже к балку нашему не подпустят.
— В трубу залечу — я такой.
— Твой кулачина в трубу не пролезет, не то что сам.
Силантьев забыл о кедровках. Рая радовалась: заговорила бульдозериста. Зачем убивать кедровок, птицы пользу приносят.
Сергей носил кличку Гулливер. После вахты приходил измазюканный, видя его грязное широкоскулое лицо, совсем почерневшую ложбинку под носом, парни потешались:
