Всеволод Иванов - Иприт
Он начал усиленно нюхать. Ничем не пахло. И Рек ничего не чувствовал. Тогда Пашка начал врать:
— Это меня рвет от радости, когда я на родину попадаю…
Сусанна протянула ему лимон. Пашка из презрения к сухопутным людям, при помощи лимона избегавшим качки, никогда не ел этих желтых плодов. Теперь он отмахнулся было, но новый приступ рвоты заставил его взять лимон. Он жевал лимон, глядя себе в ноги, и так они пролетели мимо Москвы. Вдруг он вспомнил.
— У меня ведь водолив — друг тут есть. Я его из Англии отпустил, и теперь ему всю волынку могу доказать по пунктам и докажу… Ты, говорит он мне, предатель и трус… Я, Пашка Словохотов!.. Качаем, братишки…
Тут он с замешательством посмотрел на Сусанну.
— Однако где он может быть, если сейчас вместо барж ходят по Волге подводные лодки. Наверно, в Ипатьевске или в тех местах…
Мелкий дождик моросил им в лицо. Небо было серое и пустынное. Пашке захотелось друзей.
— Или качнуть мне в Актюбинск?.. Там в милиции братишки хорошие были…
А в каталажной камере кедровых плантаций города Тайга продолжалась все еще игра в двадцать одно. На куче денег, белья и винтовок проигравшихся караульных сидел гребеночный вояжер Ганс Кюрре и, тряся замусоленными картами, кричал, возбужденно сверкая глазами:
— Тебе на сколько?
— На трубку, — отвечал немец-колонист.
— А сколько стоит трубка?
Короткое заседание оценивало трубку, и Ганс метал.
Гансу безумно везло. Он обыграл всех, раздел и разул. Все боялись проходить мимо камеры, таким азартом несло оттуда и такая скука была на плантациях, что неизменно — заглянувший в камеру входил сам туда посмотреть поближе и вскоре же присаживался сыграть по мелкой, а в результате выходил голый.
Выигрыш Ганса все увеличивался и увеличивался, и он начал подумывать, не лучше ли ему бросить вояжерство, а заняться картами. Куча выигрышей росла и росла. Появился откуда-то мешок отрубей, бочка меда, сковороды и ухваты.
— А, — стуча кулаком, кричал Ганс, — кому еще, даю…
Вдруг треск аэроплана пронесся над площадью. Один из караульных выглянул. Громадный голубой аэроплан снизился подле здания Совета.
— Англичане, что ли?
— Англичане!
Все вскочили, один Ганс, тряся картами, продолжал приглашать к банку.
Крики радостной толпы донеслись к ним в подвал.
— Словохотов!..
— Ура, ура, Словохотов!..
— Рек, Рек, бей Река!..
И тот же караульный, отталкивая от себя любопытных арестантов, старавшихся пробраться к окошечку, сказал:
— Пашка Словохотов прилетел с медведем и с Реком!..
— Словохотов, — вскричал разочарованно водолив.
— Кюрре! — завопил китаец.
И все уставились на Ганса.
— Кто же вы?
Дверь распахнулась, и показался Пашка Словохотов в сопровождении медведя и Сусанны. Позади связанного вели Река.
— Интересуюсь гражданином, выдающим себя за Пашку Словохотова, потому что морду бы бить, если пожелаю…
Он пренебрежительно поглядел на Ганса.
— Ты-ы… Желтый? Чтоб Пашка Словохотов да на лимон походил. Да я даже в настойке-то никогда не употреблял лимонных корок. А тут чистый лимон. Такого-то не только что бить, мне на него и чихать-то стыдно…
Из толпы, окружавшей Пашку, выскочила киргизка и схватила Ганса за руки.
— Ты здесь, ты здесь, — с плачем кинулась она ему на шею.
— Салям алейкум, — сказал ей приветливо Ганс, с опаской взглядывая на Кюрре.
— Я никогда не выдавал себя за Словохотова, — продолжал Ганс со слезами, — я киргиз и к Реку не имею никакого отношения.
Он опять оглянулся на Река, но тот, опасаясь, что, признавая Ганса за брата, он тем может попасть в разоблачение истории о восстании киргизов, смолчал.
— Пошли судиться, — сказал Пашка.
Народ заполнил всю площадь. Фабрики, перерабатывающие кедровый орех, остановились. Люди на когтях забрались на деревья, чтобы смотреть оттуда на происходящий суд над богом Реком. Впрочем, многие не верили, что это настоящий Рек, и думали — идет инсценировка. Очень уж все было весело.
— Товарищи, — говорил Пашка, — международная валюта потерпела течь и идет ко дну. На фунт стерлингов нельзя купить и фунт семечек, не говоря уже о кедровых орехах. Доллар не стоит и спички.
— Ври больше! — раздалось из толпы.
— Я, Пашка Словохотов, — вру! Рокамболь!
И медведь с кряхтеньем, сонно зевая, втащил на трибуну саркофаг Тутанхамона, наполненный до верху бриллиантами.
— Видите. После суда я каждому для смеху раздам по горсти, пущай ребятишки позабавятся. А самые главные в музей, как указывающие на большую технику гранильного искусства во время последней войны. Война, товарищи, окончилась, и мы судим этого военного бога, поскольку он является выразителем воли буржуазии.
— Ура, Пашка Словохотов! — раздались восторженные крики.
Суд продолжался две недели. На суде Ганс Кюрре окончательно запутался. То он выдавал себя за брата бога, то за киргиза, то за китайца. Киргизка, охваченная новым приливом страсти, соглашалась со всеми его показаниями, и выходило так, что она приехала с ним из Гамбурга. Но накануне вынесения приговора в тайгу приехала комиссия по борьбе с падением производительности на кедровых плантациях и арестовала весь суд во главе с Пашкой. Их посадили в один вагон. Тут опять начали дуться в карты, и опять безумно выигрывал Ганс. Впрочем, в перерывах он танцевал фокстрот с Сусанной, и Пашка кричал:
— Не по-матросски танцуешь, что жмешься, ты должен даму вдали от живота водить! Не жмись!
Но Сусанна на партнера не жаловалась и даже упрекала Пашку в ревности.
Медведь мечтал о запахах кедровых лесов и все норовил заснуть, а Пашка, проиграв в карты остатки английских бриллиантов, говорил ему с грустью:
— Почему нас никто не любит, Рокамболь!..
— Рррр… — отвечал ему медведь.
ГЛАВА 53
АНКЕТА ПАШКИ СЛОВОХОТОВА
Пашка положил ногу на ногу и обратился к следователю.
— У меня секретарь остался в Лондоне, негр. Хольстенов по фамилии, во-от голова. Он тебе бы на тысячу анкет такие бы ответы дал, у тебя бы голова в морковь от удивления превратилась. Здоровенный дядя и на кулак может бить — до смерти. Едва Рокамболя не кончил.
— Отвечать будете, гражданин?
— Почему не ответить.
Пашка уперся локтями в стол и взял в руки чернильницу.
— А ты варенье любишь?
Следователь отшатнулся.
— В чем дело, гражданин?!
— Очень я, знаешь, по клюквенному варенью соскучился. И по анкетам. Не поверишь. Год в Англии жил и ни одной анкеты, сволочи, не дали. Медведь да и тот без анкеты существовал.
Он с сожалением посмотрел на кусочек бумаги.
— Только и всего.
Он сунул анкету в карман.
— Куда же вы, гражданин, выдающий себя за Словохотова?..
— Я… Что-о!.. Я — выдающий себя за Словохотова?! Я и есть настоящий матрос, который…
Он резко повернулся и ушел. Все последующие дни Пашка заполнял анкету. Он подробно в течение недели объяснял, что он делал до химической войны.
Объяснение своей жизни после химической войны заняло у него еще десять суток и большую стопу бумаги. (Очень многое из его показаний легло в основу настоящего романа.) Анкета несколько страдала бессистемностью, но, положа руку на сердце, ответит ли мне кто с уверенностью, что любая из наших анкет не нуждается в некой чистке.
Не знаю, многомиллиардные ли цифры, с которыми мы так научились обращаться во время революции, или такая уж российская натура наша, но мы умеем принимать события в массе. Например, мы не очень рассуждаем, когда наше «Роста» сообщает нам, что утомленные войной английские рабочие восстали и, свергнув власть капиталистов, выбрали коммунистические советы. «Очень хорошо, — говорим мы. — Мы давно этого ждали».
Конечно, тут принимала участие коммунистическая партия Англии, различные профессиональные организации. Но разве мы будем интересоваться историей министра химической обороны профессора Монда или похитителем саркофага Тутанхамона, умчавшимся в Россию на аэроплане? За границей другое. Не успели англичане прочесть сообщение, что эшелоны солдат уже возвращаются с фронта, кто выбран в Совет Наркомов Европы и Азии, как все стали допытываться:
— Послушайте, а где же Тарзан?
— Послушайте, что с Кюрре?
— И почему в Совете Негритянских Депутатов видную роль играет негр, который не спит?
Каждая уважающая себя газета должна дать исчерпывающие объяснения на эти вопросы. Иначе кто же ее будет читать?
Неудивительно, значит, что Россия из английских источников узнала о пребывании Пашки Словохотова и его медведя в Ипатьевске. И первым в Ипатьевск прилетел всесильный американский корреспондент. Правда, позднее он оказался евреем из Минска и по-английски знал только «гут», в чем его с успехом и разоблачил Пашка, но очки в оправе, чернее угля и величиной больше блюдца, были самые настоящие, а о сером костюме и говорить не приходится.
