Борис Пильняк - Том 2. Машины и волки
«… 5) Произведена частичная завалка ям на площади, и очищен тротуар у бывш. Трехгорного завода» –
– – очки, усики, – и вдруг слышно стало, как осенний ветер зашарил по крыше, хлопнул калиткой, прошумел железом, лампады чадили мирно, – встала из кресла Марья Ивановна – добродетель, – чтобы оправить лампадки – –
– Простите, вот прочтите – вид торговли:
РСФСР Жилищный Подъотдел при
Отделе Городского Хозяйства
Коломенск. Уисполкома Сов. Р. и К. Деп.
Гражданину Вагаю (вместо Вогау).
К продаже двух кроватий железных, одного буфета, одного письменного стола, одного книжного шкафа, двух этажерок, шести венских стульев со стороны Жилищного Подъотдела препятствий не встречается.
Печать.
За Заведующий Подъотделом – –
Секретарь – –
РСФСР Отдел Здравоохранения Коломенск. У исполкома Сов. Р. и К. Деп.
В Продовольственный Отдел.
Отдел Здравоохранения просит отпустить врачу Городской бывш. Земской Больницы М. А. Соколовой керосину на две горелки 10 и 14 лин. для Профессиональных работ.
Заведующий Отделом – –
Врач Бюро – –
Секретарь – –
– – очки, усики, ветер над домом, лампадки – –
И вот Иван Александрович бежит от «Книги Живота» – в темный угол к книгам, стал там в углу, ручки спрятал назад, откинул голову к книгам, замер, – замолчал. Тишина. Ветер. –
– Что же, говорите, Непомнящий, – это Лебедуха.
– Да-да, извините!.. Я, знаете ли, – с Россией, я за Россию, я – как Россия! Цифры – они тоже бескровные. Вы извините меня: на войны и революции Россия ответила – как я, цифрами, двадцатым годом, Волгой, да-да, извините! Я понимаю, что говорит Дмитрий Юрьевич, да, правильно, да-да!.. Но, извините, Дмитрий Юрьевич как-то обмолвился, что из подмышек ноги не растут, они растут откуда следует… Я за… за Россию!
– Ну, и что же делать? – это Лебедуха, хмуро.
Но Иван Александрович не ответил, – увидели: там, у книг вдруг задергался рот Ивана Александровича, оскалились зубы, исчезли над поднятой губою усики, – от книг смотрел волк, – Иван Александрович упал на пол, под полку с книгами, в припадке падучей, забился, задергался, изо рта пошла белая пена. И тогда, заслонив лампады, комнату, людей, – склонилась над Иваном Александровичем всяческими своими качествами Марья Ивановна – –
Люди вышли из дома Ивана Александровича Непомнящего – –
– – Ночь. Ничего не видно, ветер шарит, ворует, крадет. – Коломна легла во мраке, дожде, ветре… – –
…если душу инженера Форста уподобить жилету – его вязаному, теплому, коричневому жилету, – то в самом главном кармане, рядом лежат: человек и труд, – Человек – с большой буквы, – который закинул свою мысль в междупланетные пространства, который построил дизель, – который разложил мир даже не на семьдесят два элемента по Менделееву, но разложил и азот, – который вкопал свою романтику во времена до Египта, до Ассирии, до Иудеи. – Кроме жилета у Форста была нерусская трубка, и – от нее лицо казалось – лицом морехода. Он говорил абсолютно правильно по-русски, академически правильно, как не говорят русские. – Он многое помнил за эти годы, которые были, как солдатская шинель. – Тогда, в октябре, когда национализировали завод, стреляли, выбирали завкомы, когда вся Россия стянула гашник и замерла– серыми октябрьскими днями – к победе, – он, инженер Форст, бегал по заводу и все доказывал, – что: – «пожалуйста, будьте добры, делайте все, что надо, как вы хотите, будьте любезны, но заводу нужно семьсот тысяч пудов нефти, а навигация закрывается, без нефти завод станет», – и он добывал и добыл нефть семьсот тысяч пудов, тогда в октябре, под пушки и пулеметный огонь. – Это будни. – Он помнит, как наступали белые, как шли поезда, волоклись люди и лошади, серые, как шинель, с пушками, повозками, обозами, винтовками, бомбами, – шли умирать геройствуя, но на заводе тогда шли – сплошные митинги и было такое – – директор сидел у себя в кабинете, на заводе, над несуществующей производственной программой, около Форста всегда была бодрость, и в кабинете был бодрый зимний день, и в печке в тепле потрескивали полена, – и к нему прибежал секретарь завкома, красный точно с банного полка, – прибежал с митинга.
– Постановили, Гуго Оттович. Коммунисты.
– Что постановили?
– Постановили коммунисты: всем вооружаться, а придут белые, кого первых потребуют? – большевиков, – всех нас перевешают.
И Гуго Оттович ответил, как полководец:
– Не волнуйтесь, товарищ, – если придут белые, они вначале потребуют инженера. Я приду. Меня спросят; – «Как работает завод?» – и я отвечу: – «На моем заводе все отлично, завод работает прекрасно». И вас не будут вешать.
И председатель завкома сказал, сваливая гору:
– Ну, когда так, Гуго Оттович – – Спасибо вам,
Гуго Оттович, среди грязи нас не оставили –
Но и это будни. Инженер Форст любит вспоминать другое, – он знает, что в главном его жилетном кармане души лежат – человек и труд; он – не политик, инженер Форет, он помнит – –
– – конечно, машина больше Бога строит мир, – но весь мир на крови, – и что кровь машины, – и кто такой пролетарий? – Надо пройти на завод через заводские ворота. Ты отрезан от мира забором, торчащим в тоску. И – вот где-то в турбинной, где динамо (на каждый десяток пришедших один гибнет, волей своей бросаясь в маховик, вращеньем своим манящий, гипнотизирующий, обезволивающий в смерть, как взгляд удава), – человек поворачивает рычаг, и весь завод вздрагивает и живет. И тот, кто поймет оторванность от цветов, и полей, и пахаря, кто почует сиротство свое перед стихией машины, им же пущенной, и победит волю в смерть под маховиком, кто – растворив – претворит это в себе, – тот: пролетарий. Этот, принесший в мир машину, которая стала сильнее его воли, – черный, в копоти, в масле, – если будет знать о звездочетах и алхимиках, поймет, что он их брат, ибо у машины, как у Бога, нет крови и машина победит мир, – только машина – –
Новые птицы новой политики, двадцать второй год, конец двадцать первого, – пришли в города, в Росчиславскую волость, на заводы, к коммунистам из сел – под жутким названием-определением шапочного разбора, складай, дескать, удочки! – Заводы останавливались, ибо не было топлива, сырья и спроса, завод заносило снегом. И это Форст гордился пленарным волостным съездом советов – –
Январь, мели метели, дни прибывали, вырастали из ночей. Инженер Форст прошел мимо елочек, щеткой разметивших небо, спустился в овражек, карьером поднялся на холм к соснам – в поселок. Был мороз, день был ярок, светило солнце, бодрое и такое, точно оно в ледяных сосульках, в диком малиннике, в соснах кричали бодро синички. Воздух был бодр, черств, деловит, как инженер Форст. – В театре зашипел гул толпы, и первыми запахами, которые поразили инженера Форста, были запахи махорки и овчины. От махорки и овчины в театре казалось темно. Потом Форст разобрал козьи бороды, лошадиные хвосты, кроличьи курдючки – мужичьих бород, – треухи, папахи, шлыки, пиджаки, гимнастерки, полушубки – мужиков, сидящих на полу и скамьях, стоящих в дверях и на окнах, сваленных, смятых грудой Руси. На сцене сидел президиум – член волисполкома. Член президиума говорил очень громко, и неуверенно, и бестолково:
– У нас теперь, товарищи, новая экономическая политика, – политика у нас теперь: – слышь, – экономическая! И правда, товарищи, на что нам мельницы и парикмахерские, а также квасные заводы?! – Пусть их обрабатывает предприниматель, – пущай разживается! Государство, товарищи, оставляет себе мощные заводы, а остальное отдает в аренду. Теперь будет аренда, а также хозяйственный расчет, товарищи, – то есть… – –
Но тут докладчика перебили с места. Давно уже те большевики, что делали Октябрь девятьсот семнадцатого года, разложились на большевиков и коммунистов; и большевики отошли от революции. Зал съезда слушал докладчика напряженно и злобно, – и вскочил с места прежний, семнадцатого года, большевик, сдернул треух с головы, помотал им, оглядел собрание победно, мотнул козьей бородкой и заорал:
– И что же мы видим, граждинины?! – И выходит, граждинины, что приходится делать третью революцию! – И выходит, что опять хозяйственный расчет, то есть гони монету хозяину! И политика теперь – економическая, – стало-ть за все деньги, вроде как барские экономии, и – вы слышали, граждинины, что сказывают из президиума, – опять помещики будут сдавать землю в аренду!
Из президиума докладчик – перекричал:
– Помещиков – нету, про помещиков в газетах не писано, товарищи! Государство будет сдавать в аренду, а не помещики!
– Вот и говорю, – ответил треух, – и вот и говорю, граждинины, и надо третью революцию, и за помещиков стали коммунисты, – товарищи! И мы предлагаем резолюцию – –
