Антонина Коптяева - Товарищ Анна
— Теперь уже близко, — заискивающе, смущённо, но попрежнему упрямо сказал Кирик, немножко отступая назад. — Погода-то жаркий, костёр-то совсем сырой.
Валентина до боли в пальцах сжала кулак. Ей хотелось поколотить этого дико-упрямого Кирика.
— Я не поеду, — сказала она звенящим, ломким голосом и сделала ещё два шага к Кирику.
— Тогда подожди здесь, — решительно предложил Кирик, отступая ещё на шаг и, на всякий случай, заслоняясь выдвинутым локтем.
Валентина заметила это движение, отбросила шляпу и со слезами в голосе крикнула:
— Подождать? Ты теперь будешь гоняться за ними по всей тайге, а я буду ожидать? (Слёзы всё-таки покатились из её глаз). Как же я останусь одна? Как тебе не стыдно?
— Я же не говорю — останься, я говорю — вместе поедем, — с сожалением, но без раскаяния сказал Кирик. — Ты ведь сама говоришь: не поеду.
Он чувствовал себя правым. Валентина даже растерялась перед его непоколебимым упорством.
— Куда же они уехали? — спросила она, после тягостного молчания.
— То-то беда: никакой метки нет. Совсем даже нет, — заговорил Кирик, сразу оживлённый.
— Наверно, услышали, что ты к ним в гости собрался, вот и уехали куда глаза глядят. Метку тебе! Как же, нужен ты им! — и Валентина подумала, что охотники, наверно, испугались, услышав о прививке оспы и нарочно откочевали подальше. — Куда же теперь ехать без метки? — спросила она ещё, помолчав.
Кирик совсем повеселел.
— Найду! Оленей-то у них много.
Тут он сразу вспомнил, что доктора надо беречь, начал умело, быстро разжигать новый костёр, сбегал за водой, даже подобрал мимоходом шляпу Валентины.
Валентина сидела на коряге, устало опустив на колени поцарапанные грязные руки, сердито наблюдала за хлопотами своего проводника. Он примащивал плоский камень для столика, подсовывая под него нарубленные им поленья, вся его согнутая спина была покрыта серой кишащей массой: комары так и осыпали всё живое.
«Ему это, конечно, интересно. Он чувствует себя дома. Старый, вредный чорт!» — с отчаянием думала Валентина.
Пусть он хоть треснет, она больше не станет помогать ему в «домашней работе». Пусть он сам теребит своих куропаток и рябчиков. Пусть сам варит и жарит!
Комары садились на лоб Валентины, мошки лезли ей в глаза, в уши, но она «на зло Кирику» позволяла им есть себя, не утруждаясь сходить за шляпой. Даже когда дым костра повалил на неё, она зажмурилась, но не пошевелилась.
Такая неподвижность напугала Кирика.
— Ты что... захворал? — спросил он, бросая развязывать тюк с провизией и подходя ближе. — Хворь что ли пришла? — переспросил он тревожно.
Губы Валентины страдальчески изогнулись, она хотела ещё сидеть и молчать, но вспомнила, что олеин стоят рядом не развьюченные, что кругом тайга, а Кирик — дикий и непонятный человек... Что ему стоит вскочить на своих таких же диких оленей и умчаться, оставив ее одну? Он, кажется, очень хорошо понял, как ходят болезни.
— Дым... глаза ест, — сказала она, порывисто вставая.
13
После короткого отдыха Кирик потрогал острие пальмы — тяжёлый нож, насаженный на длинную рукоятку якутским кустарём, ещё не успел притупиться — и прыгнул на своего оленя.
К вечеру они доехали до остановки эвенков, но по всему было видно, что охотники снялись отсюда ещё с большей поспешностью и повернули на север от Сантара. Теперь и Валентину захватил азарт погони, и она наутро ничего не сказала Кирику, только спросила уже в пути:
— Верно ли едем?
— Как не верно? Верно, однако. Теперь-то знаю, куда едут. Скоро река будет. Я тут проходил, когда был молодой.
— Когда же это было?
— Давно было. Ещё один жил. А теперь меньшой сын жену взял.
В это утро небо показалось Валентине мутным и серым, а солнце, тусклое в эти мглистые от жары и сухого тумана августовские дни, совсем задохнулось в белом мареве. Кирик заметно обеспокоился. Он стал поглядывать на солнце, вздыхал, цокал языком и всё торопился, местами пуская рысью свою связку оленей. Валентина молча, покорно ехала за ним.
Потом по тайге потянул ветер, он дул слабо, едва раскачивая прозрачные колосья высокого вейника, но был не по-таёжному сух и зноен. И вскоре он неожиданно принёс с собой горьковатый запах гари.
Кирик ничего не сказал Валентине, останавливаясь на ночлег, но не отпустил оленей в тайгу, а привязал их на длинном ремённом алыке. Когда Валентина уже спала, он вылез из своего шалашика, взглянул на небо. В мутной мгле не горели звёзды, угасла и та, что своим неподвижным светом указывает путь таёжным следопытам.
— Дым это, однако! — тревожно шептал Кирик.
Охваченный беспокойством, он раза два поднимался на дерево, но видел только седую мглу сухого, едучего тумана.
— Однако, это дым, — бормотал он тоскливо. — Ехать скорее надо. Спать, однако, нельзя.
На рассвете по тайге потянулись стаи белок, с треском и шорохом летавших с дерева на дерево. Они засыпали коринками, сухой хвоей, шишками Валентину и Кирика. Рыжие гибкие распластанные тела белок, как огненные лапы, проносились над головами путников.
У подошвы каменистой сопки Кирик оставил Валентину с оленями, а сам побежал наверх, быстро мелькая меж серых стволов лиственниц. Валентина смотрела ему вслед, чувствуя, как тошноватый холодок страха сжимал её горло. Теперь она не злилась на Кирика: в нём была единственная возможность спасения.
Беловатый дым окутывал на северо-востоке всё видимое сверху пространство. Местами дым был темнее, иногда багровые гибкие языки пламени прорывали его и снова исчезали, и тогда дым сгущался в огромные чёрносизые клубы. Казалось, небо сбросило туда все свои облака: такого пожара Кирик ещё ни разу не видел. У него сразу пересохло во рту и ничего не получилось, когда он хотел поцокать языком. Сородичи его, наверно, успели перейти на ту сторону речки, к большим озёрам, но путь к ним теперь был отрезан.
Огонь был ещё далеко, но он быстро шёл широким полукругом, и стаи белок, стремившиеся к югу, резко повернули на запад.
Теперь приходилось пробираться по нетронутому, иногда тонкому и частому, как тростник, лесу. Кирик ехал впереди, яростно, неустанно рубил широким ножом-пальмой, расчищая путь. Грязный пот струился по его лицу, но он не вытирал его, не снимал меховой шапки. Тонкий серый дым наполнил весь лес, и сквозь него безучастно, как слепой красный глаз, смотрело солнце. Перед огнём отступало всё живое: летели, бестолково кружась, птицы, скакали, как безумные, зайцы, промчался медведь, подкидывая чёрными голыми пятками, и долго слышно было, с каким треском ломился он сквозь заросли ельника.
Порой Валентине казалось, что всё это какой-то дурной сон, но так больно били по телу ветки деревьев, так слезились опухшие, изъеденные дымом глаза, и страх так сжимал сердце, что, будь это во сне, она давно бы проснулась.
Наконец они выбрались к неширокому протоку. Перед ними раскинулся остров, покрытый чёрным ельником и тополями. Кирик посмотрел на подтянутые бока оленей, на Валентину и, кивнув на остров, сказал:
— Плыть, однако, надо.
Река горела серебристым блеском, но вдоль острова, обросшего по берегу кустами ив, она двигалась, густая, тёмная, покачивая, как зелёные облака, сплошное отражение листьев. По всей реке, как поплавки, мелькали головки белок.
— Поплывём, — сказала Валентина, ободрённая речной прохладой.
14
Остров был уже занят. Всюду на кустах и деревьях ожесточённо отряхивались мокрые белки. Усталые после переправы, с облипшей шерсткой, они казались особенно тощими со своими большими ушами и безобразно прилизанными крысиными хвостами. Они не собирались уже уходить отсюда, а всё новые и новые стаи рябили воду реки. Некоторые самки пытались спасти бельчат летнего помёта, но выносили из воды жалкие трупики. Уходить с острова было некуда: по ту сторону речки тоже клубился дым. Удручённый Кирик с минуту грустно смотрел на него, потом плюнул, смешно и грубо выругался.
— Все кончили! Мох пропал, зверь пропал, птица пропала, — и Кирик остервенело погрозил кулаком тому кто выпустил огонь на волю, затем он оглянулся на доктора, крикнул сердитым тоненьким голосом. — Паром делать надо!
На размытой береговой косе громоздился прибитый половодьем лес. Кирик начал вырубать топором сухие брёвна. Валентина срезала огромным ножом тонкие тальниковые прутья. Мокрые волосы прилипали к её лицу и шее. Босиком, без шляпы, в подвернутых до колен брюках, она походила на мальчика. Сейчас она одна легко перетаскивала такие брёвна, какие в обычное время ей было бы и не поднять.
Едва они увязали два первые бревна, как загорелись ельники на острове, и скоро на берегу закопошилась масса мелкого зверья. Горностаи, белки, бурундуки, мыши крутились прямо под ногами людей, лезли на платье, на брёвна плота. Потом неожиданно сверху по реке донёсся крик человека.
