Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»
— Смотри-ка, — шепнул Генка.
Михаил повернулся. В трех метрах, на газете, служившей им столом, грызла галету евражка. Дожевав, она настороженно глянула на Михаила, сунула за щеки два куска сахара и побежала к норе, но метрах в пятнадцати застыла и уставилась на людей. Щеки опали, на мордочке возникло изумление.
— А сахар быстрорастворимый! — назидательно сказал Михаил.
Они долго смеялись над евражкой, потом Генка собрал кружки, вылил остатки чая на пепел костра: — Едем или начнем избу строить?
— Отложим, пока сосна вырастет, — пошутил Михаил.
— Ули-ли! — тревожно сказал на том берегу крупный темный кулик. Михаил встал, перебрел ручей. Кулик забегал в лишайниках, тоненько крикнул: «Пи!» — и, ткнув носом в шевельнувшийся комочек, отлетел. Мамаша беспокоится. Михаил разглядел птенца. Он лежал пластом, закрыв глаза. «Пи! Пи!» — тревожно попискивала мать, предупреждая — опасность рядом, не шевелись! Но птенец открыл один глаз и дернул крылышком. Плохо слушается. Значит, торчать ему в острых зубах, если забредет сюда песец.
— Олени, что ли? — спросил от вездехода Генка. — Глянь.
У подножия холма, замыкавшего долину с юга, двигалось стадо из шести важенок и четырех телят. Седьмая встреча на маршруте с дикарями. Все больше их становится: волка крепко выбили. Олени двигались короткими рывками, тыча носы между кочек.
— Грибы собирают, — сказал Михаил. — Любимое лакомство летом. Домашние в грибную пору даже из стад убегают. Самое тяжелое время для пастухов: грибы, жара, гнус… А там что? — он заметил движение недалеко от отставшего теленка. — Смотри: лиса…
— Вижу, — шепнул Генка. — Неужели она может оленя…
Лиса пропала в траве и вновь появилась за большой кочкой метрах в тридцати от теленка. Дальше все открыто, не проползешь. Тогда лиса осторожно выставила над кочкой кончик распушенного хвоста. Тихо повела им вправо, влево. Теленок заметил необычный «кустик», склонил голову набок, понюхал воздух. Ничего страшного. Но что за диковинка качается? Надо глянуть ближе. Не уходить же от тайны. Он сделал шаг. Кустик продолжал качаться. Еще шаг. Пробежка. Шаг…
Из-за кочки взлетела рыжая молния. Теленок рванулся назад, зацепил копытце и смешно, по-собачьи, сел. Это спасло его: не ожидавшая падения жертвы лиса пролетела чуть выше. Она еще находилась в воздухе, а теленок уже прыгнул к матери. Та тревожно фыркнула, и стадо понеслось вверх по увалу.
Лиса, проводив оленей взглядом, косо глянула вокруг: никто не видел конфуза? Нет? Ну и хорошо. Тоже переполошились — пошутить нельзя! Бегите, пожалуйста, у меня своих — дел хватает.
— Повезло нам крупно. Гена, — сказал Михаил. — Я вроде давний тундровик, а тоже первый раз вижу такую охоту. И, выходит — нелегок хлеб насущный у зверья.
* * *Перегретый мотор гнал горячий воздух. Генка не выдержал, вылез на капот, сел на кабину сверху. Когда гребень перевала закруглился, впереди открылась мрачная долина. Из серых осыпей, щербатыми зубьями разрывая нежную плоть неба, торчали черные скалы. Посреди унылой бурной равнины текли серо-желтые воды реки. Необычен и непонятен был вид у долины, словно занесло ее могучей силой из неведомого, погибшего где-то в дебрях Галактики мира и врезало в чужую планету. Засквозил сырой ветер. Михаил выключил мотор и явственно услышал тягучий стон. Даже солнце над долиной будто подменили. Равнодушно, отчужденно смотрело оно вниз.
— Фантастика, — Генка потряс головой. — Кругом ничего подобного. На какую планету мы попали?
— Планета Земля, — сказал Михаил. — Река Ичунь…
Через час они остановились у самой воды, вышли. Привычных узорчатых россыпей из чистых галек в русле не было. Дно затянуто серым илом. Ил лежал всюду: на береговых косах, по низким пойменным терраскам, на пожухлой жидкой траве, космами висевшей по сухим сучьям ивняка. Ни один звук, кроме мертвого рокота воды, не нарушал теперь тишину. — Ни одного живого существа.
— Что за ураган прошел тут? — настороженно оглядываясь, спросил Генка.
— Ураган «Хомо сапиенс», — ответил Михаил, — люди «покорители Севера».
— Да-а, тяжелая у нас поступь.
— Тяжелая, если ломимся без оглядки. В верховьях давно уже работает прииск. Пока разворачивался, гнал с установок воду в реку без отстойников. Вот результат. Даже комара нет. Комар и рыба пропали первыми, за ними птицы, звери, другая живность.
— А цветы? Цветы-то куда делись?
— Им, большинству, нужно искусственное опыление.
Михаил медленно пошел вдоль берега.
Уныло шипел ветер. Чавкал под ногами ил, и цепочка рубчатых следов казалась фантастической и страшной. В верховьях реки появились туманные тени. Они постепенно закрывали долину сумеречным пологом, как будто природа устыдилась деяний человека. Михаилу вдруг до боли в сердце стало жаль крохотную частичку планету, бездумно лишенную человеком жизни. Он погладил бледные робкие стебли травинок в высокой, когда-то могучей плодовитой кочке и шепнул ей:
— Потерпи. Мы скоро все исправим. Я знаю, у тебя внутри еще есть силы и ты снова зацветешь на радость миру. И вернешь сюда птиц, бабочек, зверье, комаров. Подожди и потерпи еще немного.
Генка залез в вездеход. Всего несколько часов назад он жил в понятном мире, привычные картины которого не вызывают каких-либо тревожных или просто необычных умозаключений. А тут вдруг перед ним возник и распахнулся во всю ширь чужой, неведомый и от этого страшный и грозный. Смотреть долго на него не хотелось, хотелось спрятаться от этих картин, но они уже потрясли сознание и породили страшные мысли о будущем планеты…
Михаил вернулся, протянул руку за бортик кузова внутри машины, чтобы взять флягу. Под руку попали какие-то стебли, он вытянул их и увидел букет, аккуратно перевязанный пучком хрупких стебельков мятлика. В букете горели цветы арктической калужницы, розовыми искрами светилась андромеда, солнечные лепестки рододендрона смешались со светло-карими головками мытника. Михаил глянул на хозяина букета. Тот лежал в кузове, из дверного проема торчали подошвы резиновых сапог, рубчатые гнезда которых были забиты илом.
Наполнив флягу водой для анализа, Михаил сунул ее на место и осторожно положил сверху цветы. Интересно, почему я не вижу их у птички-невелички? Ведь он для нее собирает? И это не первый букет. Эх, Гена, молода она еще!
* * *Солнце катилось над водой, когда они пересекли полосу приморской тундры и по низким холмам вышли к океану. Шумел прибой, огромные валы бросали пену через песчаные мели, и ветер разносил над берегом ее розовые клочья. Вдоль внешней кромки мелей колыхались изъеденные водой зеленые и розовые льдины, похожие на грибы сыроежки. Вездеход побежал по утрамбованным пляжам. Впереди показалось легкое строение, прибежище рыбаков-любителей: каркас из горбыля, обтянутый рубероидом. Внутри нары, печь и стол. Такие избушки стоят на берегу в местах, выделенных инспекцией для любительского лова коллективам рыбаков, объединенных по производственному принципу. Берег океана на многие десятки километров оказался разбит на участки, где за чистотой и правилами лова следили заинтересованные люди.
Река, что текла слева из тундры, повернула вдоль берега, образовав между руслом и океаном длинную песчаную косу.
Перед избушкой горел костер. Над ним висело закопченное ведро, вокруг сидели трое рыбаков.
Михаил остановил вездеход в сторонке, вылез и обошел кругом. В одном месте из гусеницы наполовину торчал палец. Генка взял молоток, осторожно забил палец на место, сказал:
— Подлечили бедолагу. Овса бы ему теперь — заработал.
От костра подошли двое, третий направился вдоль косы.
— Каким ветром, Комаров? — спросил один. — Как ни приедешь, ты следом. Везде, значит, ты, как в том анекдоте.
— Анекдот не забудь у огонька рассказать. — Он давно знал инженера аэропорта Глебова. А второй — водитель портовского «уазика» Матюшин.
— Как успехи?
— Малость имеем! — Матюшин весело потер пухлые руки. — За сутки взяли гольца семь штук, ряпушки три десятка, пяток пыжьянов. А еще ночь впереди.
— Показывайте хозяйство, — сказал Михаил. Он знал, что эти рыбаки нарушений не позволят, однако порядок есть порядок.
— Приветствую классику: «Доверяй, но проверяй!» — Глебов хохотнул. — Леня, пригляди за ушицей, — сказал он Матюшину. — Укропное масло не забудь.
Втроем они зашагали по берегу моря. Над головами, шипя, прошли нырки. Чайки, точно откованные из бронзы, висели над волнами в лучах покрасневшего осеннего солнца. Выше ломаными зигзагами мелькали крачки.
Михаил остановился у сети, глянул на размер ячеи, на глаз прикинул длину. Да, все в порядке.
