Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

— Переливать людей, как детали из пластмассы, вы не сможете.

— Зато медики смогут оздоровлять человека, восстанавливая химическое равновесие организма. Даже онкологи, самая консервативная каста, вдолбившая всем, что рак — это местное заболевание, и потому лечившая его только ножом да лучом, поняли наконец свое бессилие и потянулись к химиотерапии.

— Ну, теперь о раке! — заныла Юлия. — Нашли опять темочку для разговора! Только и слышишь везде: рак да рак!

Надя молчала, разговоры о болезнях ее тоже не волновали, а продление жизни? Хотя впереди у нее была настоящая космическая вечность, но разве не хочется и ей «лет до ста расти без старости»? И, само собой разумеется, без болезней! А Юлия все утрирует, и, пожалуй, нарочно, чтобы подразнить других. Если бы она хотела нагой простоты в жизни, разве она говорила бы так о своей любви к Ахмадше?

И кто может возразить, даже нарочно, против такой прелести, как нейлоновые юбки и нежнейшие кружева из перлона? Очень хорошо, что это будет доступно всем, не так, как прославленные драгоценные кружева прошлого, над которыми слепли поколения искусных кружевниц.

— Чтобы не выбрасывать сказочные богатства на ветер, надо сначала обустраивать промыслы, а потом приступать к добыче, — сказала Надя, взглянув на жадно бесновавшийся, гудевший над площадкой почти бездымный огонь: он горел и днем и ночью, и летом, и зимой уже в течение полутора десятка лет, как горели и сотни других факелов — действительно огненная сеть над всем «Вторым Баку», нефтедобыча которого уже в четыре раза перекрыла то, что давал Каспий. — Страшно становится от такого транжирства, Алексей Матвеевич.

— Не так просто все сразу обустроить, — ответил за Груздева Семен Тризна. — Стране нужна была большая нефть, поэтому мы бросили силы на ее добычу, а каучук и пластмассовое сырье из газа начнем делать сейчас, когда прочно стали на ноги.

— Не очень-то прочно стали, если собираетесь сокращать добычу нефти, — с ехидной усмешкой ввернула Юлия.

Тризна сразу надулся, сердито посмотрел на дочь, но она не смутилась, положила ногу на ногу и, обхватив колено руками, стала покачивать остроносой туфлей.

— Перестань ломаться, Юлия! — шепнула Танечка, ущипнув ее за бок. — Не умеешь вести себя в обществе.

— А как я должна вести себя? Чуть что: «Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается». Но мне, слава богу, шестнадцать и еще полстолько. Нигилизм молодежи? Да вы сами и порождаете его своими ошибками, своими проповедями, своим лицемерным поведением.

— Не много ли завернула?.. — возмущенно сказала Зарифа. — Не отождествляй кучку таких эгоистов, как ты, со всей молодежью и не подменяй критику подковыркой. Знаешь, есть побасенка о том, как два человека ругали советскую власть. Когда оба высказались, один ударил другого. Тот спросил: «За что? Ты ведь сам ее ругал». — «Я ругал любя, желая исправить недостатки, а ты ругаешь ненавидя и радуешься этим недостаткам». Так-то вот! Право на критику приобретается горячим участием в общественных делах, а ты, Юлия, ветрогонка. Ведь оттого, что мы временно перейдем на меньшие штуцеры, революция не пострадает.

— Что такое штуцер? Сто раз слышала, а не знаю, — как ни в чем не бывало осведомилась Юлия, самодовольно разглядывая свои ногти, такие длинные, что они походили на когти хищной птицы.

Зарифа рассмеялась, ей даже захотелось попросту отшлепать «долговязую дуреху», но она только подсунула руку под пояс Юлькиных брюк, тряхнула ее.

— Родилась на нефти, и не знаешь, что за штука штуцер! Это круглая болваночка с отверстием, которую устанавливают в выкидной трубе фонтанной арматуры. Нужно увеличить отбор нефти из скважин — ставят штуцер с большим отверстием. И наоборот.

— Значит, ничего не стоит повысить добычу? — Юлия озадаченно, даже с сожалением, даже с разочарованием посмотрела на отца: хотя борьба за выполнение планов ее никогда не увлекала, но ей было приятно, когда его отмечали в печати и награждали премиями, и вдруг так все просто, «удобоуправляемо»! — Не зря на промыслах такая тощища! Самовар из труб, и людей возле него нет, и нефти не видно. Вот только факелы… Они-то как раз и нравятся мне больше всего.

— Мало того, что газ сжигаем, тебе еще хочется нефть расплескать по земле! — воскликнул Тризна, не на шутку расстроенный словами дочери.

Кто ей привил такое? Насчет проповедей — в его адрес метнула. Верно: читал он ей нотации, внушал правила советской морали, а она, выходит, слушала и в душе издевалась.

Ночь между тем сгустилась дочерна, и из этой черноты, напоенной благоуханием черемухи, стаями полетели белые мотыльки. Они неслись прямо на пламя факела, но, не успев коснуться его, падали на землю, как хлопья снега.

— Здесь целые отложения образовались из опаленной мошкары, — пошутил Тризна, успокаиваясь и разливая по стаканам вино, которое захватил с собой. — Давно горит факел. Но что делать? Вначале мы по неопытности газ не сжигали, а просто выпускали в воздух, он скапливался в низинах, и бывали случаи отравлений и взрывов.

— Иногда, во время уборки, колхозники сушат под факелами зерно, — сказал секретарь горкома Скрепин, обращаясь к Мирошниченко, новичку в здешних местах. — Но если в трапе неполадки или оператор прозевает и мерник переполнится, то бывают выбросы нефти из труб. Тогда горящая нефть разбрызгивается вокруг факела метров на пятьдесят.

— Ну и?..

— Все равно сушат. Мы-то расположились здесь! Вот как на фронте, бывало… Другой раз уж так бьет, так бьет, а ты думаешь: «Нет, врешь, не попадешь! Может быть, завтра здесь снаряд ляжет, а чтобы сегодня и в меня — не бывать тому!» Но ногу однажды рвануло. — Скрепин пошевелил протезом, уложил его поудобнее на теплой земле. — Весной вокруг факелов рано зеленеть начинает, поэтому зайцы наведываются сюда за молодой травкой, коровы приходят погреться. Одним словом, отапливаем белый свет. Варварство! Предлагаю тост за нефтехимию, за ее болельщика Алексея Матвеевича. Пусть дары земли полностью идут на благо людям.

Надя сорвала кустик лебеды с опаленными ярко-красными листьями, полюбовалась их необычайной расцветкой и приколола к своей кофточке.

— Великая честь оказана сорной траве! — сказал Груздев, с дрожью в сердце наклонясь к девушке.

Надя промолчала, ощутив возникшую между ними интимность; досада на себя овладела ею.

«Зачем шутить таким человеком?.. Он и без того несчастный!» — И она, воспользовавшись первым предлогом, пересела к Юлии.

— Скучаю по Ахмадше! — шепнула ей та, мерцая кошачьими глазами. — Как я жду встречи с ним! Ты этого не можешь понять, бесстрастная кукла. Ты в самом деле похожа на фарфоровую статуэтку с золотыми волосами. — Обхватив Надю обеими руками, Юлия прижалась лицом к ее плечу и добавила нараспев: — Жажду, чтобы меня взяли в полон! Татарского ига хочу!

И обе расхохотались чуть не до слез.

— Татарского ига хочу! — повторяла Юлия шепотом.

Груздев, слушая смех девушек, тоже улыбался; над чем они так хорошо смеются? Сейчас она с Юлей шепчется, давеча с Юрой. Отчего Юрий не поехал сюда? Значит, не позвала… Значит, не нужен он ей.

Ночью, расхаживая по комнате светлогорского дома, Груздев думал: «Юлия действительно ветрогонка, вертлявая ломака. Почему она не замужем? Такие без любви выскакивают замуж, если брачный союз чем-то выгоден. Надя — другое дело, но похоже, ее сердце молчит: безмятежно спокойна. Кто разбудит ее?»

Алексей прислушался к музыке, приглушенно звучавшей в радиоприемнике, и снова начал ходить по комнате. Где-то танцевали. Кому-то было радостно. Груздеву при его постоянной занятости жилось интересно, хотя не очень-то весело, но он и не гнался за весельем, полагая, что его годы прошли. А вот сейчас затосковал.

«Конечно, я не пара для Нади, — размышлял он, поглядывая на часы в ожидании машины. — Далеко не всякая девушка может увлечься пожилым мужчиной. Мария и Мазепа — совсем не положительный пример! В конце-то концов что повлекло несчастную дочь Кочубея к этому предателю? Патология или величие его гетманской славы? Любовь — пора юности. Для зрелых людей, уставших от одиночества, возможен только дружеский союз, основанный на взаимной заботе, поддержке, внимании, но для этого и человека надо найти подходящего».

За широко распахнутым окном теплились звезды. В парковой роще еще светились фонари, на танцплощадке играл городской оркестр.

«А нам в молодости все некогда было. Кроме того, мы, комсомольцы того времени, считали танцы, пудру и помаду нарушением этики, пережитками прошлого. В те годы ломаке Юлии бойкот объявили бы».

В доме Дроновых окна тоже открыты, сквозь заросли молодого сада слышались негромкие звуки рояля: играла Дина Ивановна. Груздев знал и любил ее игру: эта женщина все делала хорошо. «Чем-то сейчас занимается Надя?»