Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Теперь вот так, вдоль него, и будем править.
Они незаметно достигли скал, и Васятка снова с уважительным почтением глядел на каменные громады. За скалами сопки убегали далеко от берега. На открытом просторе тянул ветерок и творил с туманом чудеса: то словно бы громоздил над Амуром белые горы хлопка, то будто накрывал снегами стога сена, то закручивал громадные мраморные столбы, а между столбами было светло от пробивавшихся к воде косых лучей раннего солнца. Фомкину такое было видеть не впервой, и он вел лодку, не отворачивая ни от столбов, ни от стогов, он просто врезался в них, пробивал, проходил сквозь горы хлопка, вылетал по прямой на обласканные солнцем речные поляны с голубыми кусочками неба над ними и снова таранил, сверлил, пробивал туман, а у Васятки аж в глазах рябило от всего этого, он только и делал, что крутил головой, приговаривая:
— Вот это да!.. Ух ты!.. Н-ничего себе!.. Нет, это надо же?! М-м-м!..
— Помычи, помычи!.. — проговорил с усмешкой Фомкин, но Васятка не услышал этих слов.
К «Партизану» они, неожиданно и для самого Фомкина, выскочили, когда тот оказался на открытом пятачке. Там уже проснулись, и в маленьком катерке, что был рядом с черным корпусом «Партизана», сидел за рулем человек в зеленой прорезиненной куртке с откинутым капюшоном и, судя по выхлопу за кормой, прогревал двигатель. Увидев лодку, он повелительно махнул рукой: мол, требую подойти к «Партизану».
— Счас… — сказал Фомкин и дал самый полный вперед, стремясь как можно скорее миновать открытое пространство и уйти в туман. При этом он успел оглянуться и увидеть, что человек в катерке моментом отвязался от «Партизана», дал выстрел вверх из ракетницы и тоже ударил по газам. Но ему надо было еще набрать скорость, а Фомкин уже летел как ветер, проскочил первый солнечный стог тумана и дальше пошел не по прямой, а начал выделывать замысловатые восьмерки, петляя между белыми колоннами и белыми стогами, стараясь избегать больших солнечных полян.
Одной все-таки по инерции избежать не удалось, и здесь произошла у них встреча с преследователем, но все обошлось для Фомкина благополучно, так как мчались они в противоположных направлениях. Мгновение, и они скрылись друг от друга. Потом свиделись еще раз — мельком — и все… Катерок от них отстал, а может быть, бегал по туманам, но где-то в стороне. Фомкин определил между колонн по солнцу направление и пошел вверх по течению, ближе к дому.
— Убегали-то зачем, а? — спросил озабоченный Васятка. — У нас ведь все чисто… Ну, подошли бы… Чего убегали-то?
— Дай отдышаться, тогда скажу. Руль подержи, закурю. — Фомкин достал сигарету, прикурил и снова взял руль. — Сорвался, Васюха… По привычке…
— Ну вот… А поймали бы — на неприятность нарвались…
— Фомкина поймать? Хе-хе, Васюха! Не было такого. А теперь уже поздно ловить. Точка! Фомкин сделает так, что уйдет с ринга непобежденный. С музыкой — во как! Нет, с песней! А что, Васюха? Это — мысль! Песняка дать — это мысль!.. Слышишь? Нет, не здесь: что здесь попусту в тумане трубить? Помнишь распадок, где табор Раздобарова? Ну, где палатка его, «Амур», вешала с конфискованными сетками.
— Помню.
— Так вот: сейчас мы будем тихо топать, а когда ближе подойдем, вот тут-то и рванем. Он, Артамоныч, правильно, дьявол, подметил. Ведь в самую точку попал. Я, Васюха, и правда, не помню, чтобы на реке песни пел. Нет, бывало, конечно, сидишь за рулем, дорога длинная, ну и мурлыкаешь себе под нос что-нибудь. А чтобы так — во всю ширь и-грудь — не моги: Раздобарова поднимешь и сам себя обнаружишь. Ну ниче-во… ни-че-во!.. Сегодня мы ему, Васюха, концерт выкинем. Мы ему, Васюха, сегодня прокукарекаем, пропоем от души!..
— И озадачим!
— Правильно. В недоумение поставим. А то он больше супится.
— Вот будет хохма! — сказал, веселея, Васек. — Вот будет побудка!..
— Кого-кого, а Раздобарова будить не надо, — заметил Фомкин. — Он, брат, спит попеременке — только одним ухом, на котором лежит, а вторым — что «Орбита» черпаком своим вращает… Его будить не надо. А вот какую пластинку для него заготовим, это обдумать следует…
— Программку составим?
— Ее самую. Давай, крути мозгой, пока времечко есть, и я буду кумекать…
— Высоцкого врежем, а, Спиридон Яковлевич?.. — спросил, оживляясь, напарник. — Эх, жалко, мага с собой нет…
— Чево?.. Вы мне с этим Высоцким в городе во как надоели!.. — Фомкин провел ребром ладони по шее. — Только утром проснешься — и пошло до ночи!
— Ну, тогда сам придумывай, Спиридон Яковлевич. Я в старинном репертуаре — ни бум-бум. Хотя… можно ведь «Бродягу», а? Бежал бродяга с Сахалина старинной уз…
— Нет!.. — решительно перебил Фомкин. — Что нам бродяга? Тут надо что-то такое… Речное… Могучее!.. У меня будет вот какое предложение. «Стеньку Разина». Из-за острова, значит, на стрежень рвануть, понял?
— При чем здесь Стенька?
— Не догадываешься?
— Нет.
— Подскажу… — не выпуская из рук баранку руля, Фомкин раскрылатил правый локоть и подтолкнул сидевшего рядом напарника… — Слышь, Васек?..
— Чего?
— Сетку-то вспомни… Хе-хе… Царство ей небесное… Я как с ней поступил?
— На дно…
— Во-во! Я ее в воду, братец ты мой, запузырил, не хуже, чем Стенька-атаман персиянку свою! Как там поется?.. И за борт ее бросает, да? В набежавшую волну, так?
— И правда, как в песне!..
— То-то… — сказал Фомкин довольно. И вообще, они были оба довольны, на их лицах блуждали загадочные улыбки, но дальше ехали они молча, словно заговорщики. Двигатель работал ровно. Птицей распластавшись над водой, лодка шла легко и быстро, с шелестом оставляя за кормой неширокий пенный след. В близкий берег накатно набегала волна, уходящая наискосок от кормы. Они ходко огибали сопки с круто взбегающими вверх по склонам пестрыми дубняками, березами, лиственницами, стрелой летели вдоль низких берегов. Туманы заметно поредели, день обещал быть не по-осеннему теплым и солнечным. Через полчаса скорого хода Фомкин плавно потянул на себя рукоятку сектора газа, сбавил бег лодки и сказал напарнику:
— Все. На подходе мы, Васюха. Вот только мысок обогнем. За мыском, на выходе из распадка, в аккурат и столица раздобаровская…
— Начнешь уж сам — по старшинству, Спиридон Яковлевич… А я на подхвате буду…
— Не боись, начну… Хоть медведь на ухо и наступил, но не постесняюсь…
— Может, нам чуток подальше от берега держать? — спросил Васятка.
— Нет, — сказал Фомкин. — Пойдем только так, и никаких влево и вправо… А вот, ходу малость прибавим. Для гордости. — Он подал чуть вперед рукоятку сектора газа. Лодка пошла быстрее, нос ее красиво полетел над водой. — Одно заворожение — да, Васюха?
— Еще какое!..
Они с лихим креном на развороте обогнули мыс и вышли на новую прямую, откуда открывалась другая амурская даль, полуприкрытая разбегающимися на просторе, редеющими туманами, откуда слева по борту стал виден и приближающийся распадок, поросший хвойными лесами, и песчаный берег с островками зеленой травки на влажных пятачках, и тропинки, и палатка Раздобарова с провисшими боками, и самодельный стол под открытым небом, и дощатые скамейки вокруг него, и вешала из жердей со свисающими с перекладин сетями, и голубой «Амур» на приколе.
— Ну, что, Васюха?
— Пора…
— Один момент… — Фомкин провел по носу рукавом, прокашлялся. — Один момент… Выхожу на заплыв. — Он набрал полную грудь воздуха и запел — сначала не очень уверенно, но потом все громче и громче:
Из-за острова на стрежень…
Васек подхватил:
На простор речной волны…
Их голоса слились:
Выплывают расписныеСтеньки Разина челны…
Повтор вышел уже совсем удалым.
Ах, выплывают да расписны-ы-ыеДа Стеньки Разина-а челны…
В палатке некоторое время не проявляли признаков жизни, и можно было подумать, что там никого не было. Но когда осталось несколько десятков метров, один из боков палатки вдруг взбугрился. Должно быть, это Раздобаров вздул ее спиной, вскочив спросонок от ихней песни. Недействительно, через мгновение он вылетел наружу без шапки, в серой, не заправленной в брюки рубахе с расстегнутым воротом, всклокоченный, без сапог — только в носках, — но при громадном своем бинокле на груди. Придерживая его левой рукой, рыбинспектор было рванулся к своему «Амуру», но, видимо вспомнив, что он без сапог, затормозил. Теперь лодка пролетела вдоль берега совсем рядом. Раздобаров узнал Фомкина и, узнав его, хотел скорее всего пригрозить ему за такое нахальное поведение. Но кулак рыбинспектора почему-то не подскочил до верхней точки, а вдруг замер чуть выше плеча — так что воспринимался уже не угрозой, а приветствием. Фомкин, продолжая петь, заметил это лишь краешком глаза, потому что следил за курсом: берег был рядом, и можно было ненароком вылететь на камни. А Васятка видел все в подробностях и крикнул Фомкину на ухо:
