Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
Он хотел сказать: «Ты шутишь, Люда!», но не сказал. Он хорошо знал: Людмила не шутит. Еще он хотел спросить, уверена ли она, что никогда не сможет ответить на его чувства. Но тоже не спросил, потому что теперь (да, только теперь!) все увидел в ее глазах. Если бы в них не было жалости к нему, Саня мог бы, наверное, на что-то надеяться. Теперь же надежды не было.
Он молчал. Какое-то время он даже ни о чем не думал — не было никаких мыслей. Потом подумал: «Что мне делать?» Не мог же он бесконечно сидеть как истукан, не имея сил даже на то, чтобы согнать с лица жалкую улыбку! Это не по-мужски — так раскисать. «Но что же мне делать?»
Людмила подошла к нему, села, прислонилась лицом к его плечу:
— Саня…
— Не надо. Все устроится. Не надо, слышишь?! Я пойду.
4Теперь каждое утро Степана Ваненги начиналось с того, что он звонил в диспетчерскую порта и спрашивал:
— Что там слышно о Сане Кердыше? Он — на девятке.
Первое время диспетчер аккуратно справлялся у радистов, потом это ему надоело. Он сказал Степану:
— Давай-ка, брат, договоримся так: поступит радиограмма с девятки — я сам тебе позвоню.
— Давай не так, однако, — не согласился Степан. — Ты сейчас стучи Сане, что я беспокоюсь. И стучи, что Марк тоже беспокоится.
— Ладно, отстучу.
Проходили дни, а Саня молчал. Тогда Степан снова звонил, И однажды диспетчер сказал:
— Девятка в шестнадцатом квадрате. У них все в порядке.
Где этот шестнадцатый квадрат, Степан не знал, но коль на девятке все в порядке, решил он, значит, и Саня в порядке. Марку он сказал:
— Обижаюсь я. Такую поговорку слыхал: «С глаз долой — из сердца вон»? Шибко плохая поговорка, однако. А выходит — правильная.
Марк промолчал. Нетрудно было догадаться, почему молчит Саня. Кто-кто, а Марк знал, что такое душевная боль. И понимал, как сейчас трудно Сане…
В том, что между Саней и Людмилой произошло объяснение, Марк не сомневался. Она не пришла его провожать — разве это ни о чем не говорило? Саня старался шутить, быть веселым, но Марк видел: не так уж и весело Сане, как он хочет показать.
Когда траулер скрылся за мысом и исчезли даже верхушки его мачт, Ваненга спросил:
— Она обидела его?
Марк понимал, о ком он спрашивает. Ответил коротко:
— Не знаю, Степа.
— А ты не обидел?
— Выдумываешь, старик! — Марк поднял камешек, далеко швырнул его в воду, крикнул: — Счастливого тебе плавания, Саня Кердыш! Идем, Степа.
В конце рабочего дня Смайдов позвонил Талалину и попросил его прийти в партком сразу после смены. Марк почему-то замешкался и явился на час или полтора позже назначенного времени.
Петр Константинович собрался уже уходить, когда Марк постучал в дверь кабинета.
— Прошу! — крикнул Смайдов.
Марк остановился у двери, снял кепку, сказал:
— Извините, что опоздал, Петр Константинович.
Смайдов подошел к нему, протянул руку:
— Здравствуй, Талалин. Ты никуда не спешишь?
— Нет.
— Ну и добро. Давай-ка присядем вот здесь, кое о чем потолкуем.
Они сели на диван, закурили. Смайдов спросил:
— Скучно вам с Ваненгой без Кердыша?
— Скучновато, — признался Марк. — Привыкли друг к другу.
— Да, парень он славный, побольше бы таких. Знаешь, Марк, я давно хотел поговорить с тобой об одной вещи. — Смайдов шутливо похлопал Марка по крутым крепким плечам: — Ты, наверное, любишь спорт?
Марк пожал плечами:
— Лет семнадцать было — боксом увлекался. Потом бросил.
— Зря бросил. Бокс — спорт храбрых. Грешным делом, и я когда-то в ринг был влюблен. И не бросил бы, если бы не это, — он глазами показал на протез. — С одной рукой драться разве только с девчонками…
Марк промолчал: «Давно это с ним случилось, а примириться никак не может».
— Ты не думаешь, Талалин, чего это, мол, парторг о спорте речь со мной завел?
Марк улыбнулся:
— Наверно, неспроста.
— Угадал. Связь между спортом и тем, о чем я хочу с тобой говорить, есть. Тебе не кажется, что ты мог бы стать хорошим дружинником?
— Дружинником? Правду сказать, не думал об этом. Хотя… — Марк приподнялся, стряхнул пепел в стоявшую на столе пепельницу и снова сел. — Хотя йообще о дружинниках говорят много и по-разному.
— Что говорят?..
Марк собрался было ответить, но дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел Лютиков.
— Вы еще здесь, Смайдов? — громко спросил он. — Здравствуйте. Признаться, не ожидал вас застать. Заглянул на всякий случай.
Посмотрев на Марка, Лютиков кивнул головой. Марк встал, спросил у Смайдова:
— Мне уйти, Петр Константинович?
— Нет, почему же… Я думаю, начальник мастерских не будет возражать, если мы продолжим беседу. Не будете, Сергей Ананьевич?
Лютиков в свою очередь спросил:
— Надолго?
— Нет. Присаживайтесь, Сергей Ананьевич… Садись, Марк. Так что же говорят о дружинниках нашего города?
Марк, взглянув на Лютикова, пожал плечами.
Он хорошо знал Лютикова: не раз видел его в доках, куда тот приходил почти каждый день, слушал выступление на одном из открытых партийных собраний, когда Лютиков в пух и в прах разносил какого-то молодого рабочего за то, что тот слегка покритиковал так называемую «систему штурмовых авралов». Марк хорошо понимал: в доках без авралов не обойтись, хотя их могло бы быть и меньше, но та неоправданная резкость, с которой Сергей Ананьевич обрушился тогда на парня, вызвала в Марке невольную антипатию к начальнику мастерских. И сейчас, глядя на Лютикова, Марк думал: «Стоит ли при нем откровенно высказывать свои мысли?..»
Однако Лютиков сам спросил:
— О дружинниках? Интересно послушать. «Рыцари порядка» — так их, кажется, называют. О многом говорит такая оценка, верно, товарищ…
— Талалин, — подсказал Смайдов.
— …товарищ Талалин? Вы тоже дружинник?
— Нет. Пока еще нет.
— Плохо. Очень плохо, товарищ Талалин. Прятаться за чужую спину, когда она у самого такая широкая, это знаете…
Сергей Ананьевич считал себя как бы крестным отцом многих городских дружин. Он гордился, что в городе число «рыцарей порядка» растет с каждым годом, и растет оно главным образом за счет рабочих и служащих судоремонтных мастерских.
Когда ему говорили: «Это ваша личная заслуга, Сергей Ананьевич», Лютиков скромно возражал, но в душе был согласен с этим. Разве не он установил твердый план каждому цеху, каждому доку: выделить такое-то количество «единиц» для зачисления их в дружинники?
Марк все же сказал:
— Разное говорят о дружинниках. Но я скажу о том, что думаю сам. Очень много показного, Петр Константинович. Настоящих рыцарей порядка, без кавычек, у нас раз, два — и обчелся. Пойдите вечером на главную улицу, дружинники там ходят табунами, под ручку… Табун за табуном. А в это время в глухих переулках что творится? И если оттуда кто-нибудь начнет взывать о помощи — пустое дело. Глас вопиющего в пустыне… Вот так… Кажется — здорово! А на самом деле — смех. С красными повязками дежурят чуть ли не дети. Кому это нужно? Для галочек?
Лютиков ничего не ответил.
— Вот вам картина, которую я сам видел, — продолжал Марк, глядя на Смайдова. — Какой-то пьяный лоботряс учинил дебош на автобусной остановке. Лезет без очереди, матерится, пустил в ход кулаки. А мимо — табунчик с красными повязками: девчонки из рыбного техникума. Остановились в сторонке, совещаются. Кто-то крикнул: «Товарищи дружинницы, чего ж вы смотрите?!» Одна кнопка осмелилась, подходит: «Послушайте, молодой человек, как вам не стыдно?»
— А вы тоже наблюдаете? — спросил Лютиков, усмехнувшись.
— Я тоже наблюдаю, — спокойно ответил Марк. — И вижу, лоботряс подхватил дружинницу на руки, говорит: «Дай-ка я тебя поцелую, кроха… Вот так… А теперь — сматывай».
— А вы наблюдаете? — снова спросил Лютиков.
— Нет. — Марк улыбнулся. — Со мной были Кердыш и Ваненга. Знаете их, товарищ Лютиков? Мы постарались внушить этому пьяному типу, что хулиганство не остается безнаказанным. Кажется, он кое-что уяснил.
— Каким же методом вы пользовались? — Лютиков спрашивал, глядя на Марка откровенно насмешливо.
— Я уже сказал, — сдержанно ответил Марк. — Методом внушения.
— С применением силы? То есть на хулиганский акт ответили хулиганским актом?
— Нет, мы прочитали ему полуторачасовую лекцию о порядочности и благородстве. — Марк сказал это едко, почти с вызовом. — И он понял свое заблуждение. Поклялся, что будет паинькой до конца жизни.
Смайдов чувствовал: Талалин закипает. И подумал: «Сейчас ему лучше уйти». Он уже хотел как-нибудь сказать об этом Марку, но тот сам спросил у Смайдова:
