Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович
- А почему ты решила, что Законникова с Посадовым, а не с Глебовым? - озадачил ее вопросом Маринин. - Посадов старик. Он - ширма. А с Глебовым у них наклевывается роман.
- Это у них давно, - как бы нехотя обронил Воздвиженский.
Вероника приняла его слова всерьез, так, как того и хотел Воздвиженский.
- Может, он и на завод ее устроил, когда в райкоме работал? Иначе как ее приняли с такой биографией и тут же общежитие дали? Теперь все ясно.
- Узнала б его жена, что он сидит в ресторане с молодой и довольно приятной особой… - продолжал Маринин.
- А для этого всего лишь нужно две копейки, - сказал Воздвиженский и бросил на стол монету.
Вероника не догадалась, чего от нее хотят. Была пауза. Ждали, испытующе глядя на Веронику. А она не понимала. Тогда Новелла, презрительно ухмыльнувшись захмелевшими глазами, взяла монету и вышла к телефону-автомату…
А "молодая и довольно приятная особа" в это время говорила о Капарулиной и Воздвиженском, о библиотекарше и директоре Дома культуры:
- Заграница, заграница… А что они о ней знают?
- Ну как же, поэты частенько там бывают, - напомнил Посадов, взглянув туда, где сидел Маринин с приятелями.
- Ну и что? Бывают… - Юля посмотрела на Глебова, который исподволь наблюдал за ней. - А ничего не видят, ничего не знают. Я бы им рассказала, что такое заграница.
Она закончила фразу шепотом под сочувственным взглядом Глебова. Ей вдруг показалось, что он увидел ее насквозь.
И она подумала: только тот способен понять душу другого, кто сам много пережил и выстрадал. Посадов ее не понял, не мог понять, потому что слишком был занят собой. Роман Архипов, может, и хотел, да недостаток жизненного опыта помешал ему. И то, чего Юля не смогла доверить ни Алексею Васильевичу, ни Роману, она может рассказать только ему, Емельяну Глебову. На протяжении полутора часов, которые они провели в мастерской Климова, Юлия, быть может сама того не желая, подсознательно отдавала все внимание не гостеприимному хозяину, не легендарному маршалу, не знаменитому и уважаемому ею артисту, а Емельяну Глебову, человеку, о котором она ничего не знала и видела, в сущности, второй раз.
Мы часто склонны выдавать желаемое за действительное, предпочитая радость самообольщения горькому разочарованию. Юле казалось, что Глебов подчеркнуто уделяет ей внимание. На самом же деле он в мастерской был занят исключительно Климовым и его творчеством. Ничто его больше не интересовало. И теперь у него было такое ощущение, как после прочтения содержательной книги. В ответ на Юлины слова он говорил совсем не то, что ожидала Юля. Она думала, Емельян попросит ее рассказать рабочим, что такое заграница, или хотя бы ему с Алексеем Васильевичем. Но Глебов задумчиво сказал:
- По-моему, он чем-то встревожен и огорчен. Что-то подорвано в нем, нарушено. Чувствуется внутренняя неуверенность.
Посадов догадался: речь идет о Климове.
- Подлинный талант, в отличие от преуспевающей посредственности, всегда полон сомнений, душевных тревог, переходящих иногда в надлом, - ответил он Глебову.
Глебов допил вино и поставил фужер. Его глаза встретились с проницательным взглядом Юли. Она пыталась понять Глебова. Но понять настоящее человека, не зная его прошлого, невозможно.
Природа наградила Емельяна многими хорошими чертами: честностью, прямотой, человеколюбием и темпераментом. Жизнь ломала его характер, волю, стремилась подмять под себя, раздавить. Избыток темперамента заменился трезвостью аналитика. Вопросы, на которые трудно было найти ответы, сушили его душу, постоянно причиняя боль, чувство собственного бессилия перед несправедливостью, с которой нередко приходилось сталкиваться, разрывало его сердце. А рядом была непреклонная вера в торжество справедливости: все перемелется, будет так, как должно быть. Удивительный сплав противоречий: бездумного лихачества и трезвого расчета, почти детской доверчивости и холодной подозрительности, доброты и злопамятства. Многое переменилось в характере Емельяна Глебова. Появились новые черты во внешнем облике. Жестче стала складка у рта, настороженней взгляд, печальней глаза.
Емельян тоже видел Юлю как бы сызнова. Если на вечере поэзии в Доме культуры он обратил внимание на Юлины глаза, то теперь он неожиданно увидел ее губы, крупные, мягкие, едва тронутые помадой. Они выражали горячее желание и угасшие надежды, усталую покорность и безграничное упрямство. "Почему она здесь? А я? - думал Емельян, спокойно разглядывая ее. - Ах, да. Алексей Васильевич, это он пригласил. Но почему именно ее? Какая-то драма, Юля жила где-то в Африке, была замужем. Она хотела рассказать об этом. Это интересно. Надо напомнить ей".
- Вы хотели рассказать о загранице.
- Вас это интересует?
Слова ее звучат тихо, замирают на губах вместе с грустной улыбкой.
- Любопытно, - подтвердил Емельян.
- Долгая песня. Чтобы все рассказать, и дня не хватит. А сейчас уже поздно. - Она откидывается на спинку полумягкого кресла. Она уже понимает, что влюблена. От этой догадки ей становится не по себе. Что-то давно знакомое и в то же время неизведанное наполняет радостью ее сердце.
Посадов взглянул на часы:
- Что вы, милые, только девять часов. Солидные люди начинают к этому времени съезжаться, а вы уходить собрались.
- Пора, пора, - сказал Емельян, мельком взглянув на часы. - А вы можете оставаться.
- Да нет, уйдем все вместе. Нам с Емельяном Прокоповичем по пути.
Юля сказала это таким тоном, что Посадов почувствовал: уговаривать бесполезно.
Елена Ивановна ждала мужа часам к семи. Поэтому, когда часы пробили восемь, она начала беспокоиться. Обычно, когда Емельян задерживался где-нибудь, он по телефону предупреждал жену. С непонятным беспокойством Елена Ивановна ждала звонка. Любаша играла на пианино, готовясь к завтрашнему экзамену. Руслан смотрел телевизор с выключенным звуком, чтоб не мешать сестре.
В девятом часу раздался телефонный звонок. Любаша перестала играть.
- Елена Ивановна, - спрашивал приятный и немножко взволнованный женский голос. - Простите, что я не называюсь. И вообще, может, мне не следовало вас беспокоить. Но я тоже жена…
- Я не понимаю вас, в чем дело? - не удержалась Елена Ивановна. - Кто это говорит?
- Дело в том, что ваш супруг Емельян Прокопович сейчас сидит в ресторане ВТО с молодой и симпатичной особой.
Что-то оборвалось внутри Елены Ивановны, до предела натянутая струна напряженного ожидания лопнула. Надо выдержать паузу, небольшую, совсем недолгую. Выждать, чтобы не сорвалось с языка необдуманное слово.
- Благодарю вас, - с подчеркнутой любезностью ответила Елена Ивановна. - Я знаю. Он мне звонил. Это моя подруга.
Елена Ивановна нашла в себе силы даже улыбнуться при последних словах. Спокойно, словно это был обычный разговор, положила трубку. За ней ведь наблюдают любопытные глаза дочери (детям все надо знать!). Сейчас последует нетерпеливый вопрос. Так и есть:
- Мама, кто звонил?
- Занимайся, скоро спать ложиться, а ты еще не готова. - И сама почувствовала, что ответ получился не совсем педагогичным: он не только не удовлетворил любопытства девочки, а, напротив, заострил его. Маленькие пальчики дочери с преувеличенной торопливостью забегали по клавишам, и полились не очень стройные звуки мелодии. Елена Ивановна вышла на кухню. Она не знала, что ей делать. Не находила слов.
"А, собственно, что произошло? - неожиданно спросила она себя. - Почему нужно верить всякой анонимке, а не мужу? Смешно. Глупая и злая шутка. Вчера он предупредил, что идет к скульптору.
Каким же образом он очутился в ресторане ВТО с молодой, симпатичной девушкой? Кто она такая?"
И тут постепенно, но все нарастая, вступают в схватку две силы: слепая ревность и здравый смысл. Первая - нагромождая вопрос за вопросом. Вторая - не успевая отвечать, отступает под стремительным натиском слепой ревности, пока не оказывается поверженной.
