Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты

Сейчас я подумал, что раньше, когда не было Машки, этот вопрос волновал меня как-то меньше. Увы, своя рубашка действительно к телу ближе. Теперь я гораздо пристальнее смотрю и на школу и на пионерскую организацию…

В чем корень зла? Где причины увядания, очерствения, оказенивания нашего детского движения?

Причин много. Например, массовость организации, стопроцентный охват пионерским движением всей нашей многомиллионной детворы. Когда пионерское движение возникало (в годы нэпа), стать юным ленинцем мог не каждый – это было привилегией. Теперь это почти обязанность: наступает день, и весь класс – и не один класс, а все такие-то классы всех школ во всех городах всего Советского Союза становятся пионерскими. Отсюда и другое: нехватка талантливых, живых, увлеченных людей, стоящих во главе движения. Вожатым (как и учителем) сплошь и рядом становятся не по призванию, а волею случая или по назначению.

И главное: застывший статут. Стандарт. Умерщвлена, в зародыше убита всякая инициатива.

. . . . .

Перед обедом мы с Машкой рубили, носили и складывали в поленницу дрова. Поддаваться болезни не хотим.

После обеда Машка недолго спала, потом рисовала, писала письма… Потом ее привели ко мне. Я читал ей «Дюймовочку». Впервые удалось дочитать эту сказку до конца.

На том месте, где спасенная Дюймовочкой ласточка оставляет девочку на произвол крота и старухи полевой мыши, Машка громко зарыдала. С трудом мне удалось успокоить ее, пообещав благополучное завершение рассказа.

Это с ней часто бывает – обливается слезами над чужим вымыслом. Впечатлительна, нервна, душевно отзывчива.

Люблю ее в такие минуты еще больше.

. . . . .

Вчера была у меня, читали стихи (Пушкина, Маяковского, Сашу Черного, «Конька-горбунка»). Понимает далеко не все, но слушает внимательно. Трудности понимания – главным образом в языке. Ведь для современного ребенка, да еще такого маленького, язык, каким написан «Конек-горбунок», – это почти что церковнославянский. Как же она понимает? И что понимает? Понимает, в общем, довольно много. А как? Да так же, как и вообще понимает, постигает все то новое, что обрушивается на нее каждый божий день. Талантом берет, этой особой способностью ребенка – умением учиться, набираться ума-разума.

. . . . .

Началось это с такого диалога.

– Ну, я ложусь спать, – говорю я.

– Давай вместе спать?!!

– Нет, ничего у нас, матушка, не выйдет со сном.

С восторгом и надеждой:

– Пусть не выйдет!..

. . . . .

На днях Машка рассказывала маме сказку собственного сочинения. Мама эту сказку записала, а я переписываю:

«Жила-была курица. У нее были маленькие дитятки. Сколько? Сейчас посчитаю. (Загибает пальцы.) Один… два… три! Они были очень богатые. Они болели, мамочка их лечила, птичьего доктора вызывала, клизму делала, трубку делала. Доктор сказал маме: „Надо деткам горчичники ставить“. Самый маленький птенчик нечаянно простудился. Папа уехал куда-то по делам… в какой-то куриный город. Он уехал подарки покупать маленьким дитяткам своим. Потом дети поправились, а мама и папа уехали опять – отдыхать».

– А с кем же они детей оставили, Маша?

– Они одни – в саду играли.

– Хорошо, Маша, мы с папой тоже уедем и тебя в саду оставим.

– Но я же не курица. Они не боятся одни, а я боюсь.

«Скоро папа и мама приехали, а за ними гости. Свинья приехала, маленькие мишутки приехали, коза приехала, козел, маленькие орляточки, маленькие тигряточки…»

(Продолжение следует.)

Мама (наша мама, а не курица) уехала на рынок, а без ее помощи мне не обойтись, не расшифровать эти беглые заметки…

7.9.60.

(Продолжение)

«У-на, у-на, веселились,У-на, у-на, веселились!..

Елочку поставили, танцуем и танцуем… Верблюд фрукты и конфеты принес, зайчик морковку и капусту, медведь принес шоколад, а котик принес мясо и молочко – в бутылочке… а мясо – в бумажке. И все удивлялись: что он такое принес? Когда они уходили, папа их провожал, а маленького куренка уже укачивали. А гости ушли и промокли. Бегемот нечаянно пришел… Он опоздал прийти… Куренок маленький уже спал. Но папа накормил его все-таки».

– А что он ел, Маша, – бегемот?

– Кажется, кисель, мясо и чай. И лиса нечаянно опоздала.

– А что лиса ела в доме у курицы?

– Она добрая лиса была. Она только петухов ела.

– Как, Маша? Петухов?!! Значит, она и папу съела?

– Ну что ты, мама! Петуха она понюхала, а съела тесто.

– Какое еще тесто?

– На кухне. Честное слово, тесто съела. Потом все гости вернулись и стали есть. Опять все ели, ели… Ничего не оставили, все съели.

. . . . .

Другая сказка. Эту сказку Маша «читает» (будто бы читает):

– Книга называется «Никогда». Никогда не жили петух и курица. Никогда они не дрались. Никогда петух не мучил курочку. И петуха никогда не мучили. Маленьких цыплят тоже никогда не мучили. И никогда не ели кашу. Потом петух стал художником, он рисовал: апельсин, лисичку и своего цыпленка, потом – яблоко, банан и грушу.

Художник рисовал длинное какое-то здание. Забор рисовал, грибы-счастливчики и ягоды…

(Поставленную перед собой «формальную задачу» уже забыла.)

. . . . .

Мама целовала Машу, и Маша сказала:

– Я какая-то обласканная.

8.9.60.

Ходили по грибы. Необыкновенный урожай маслят. В сосновом молоднячке за шоссейной дорогой набрали часа за полтора-два штук двести пятьдесят аппетитных крепеньких грибочков в коричневых клеенчатых шапочках.

Приволокли еще несколько больших хворостин. Вечером топили плиту, варили, жарили и мариновали грибы. Машка получила еще одно удовольствие: чистила грибы. Правда, очень скоро ее погнали спать, но спать она не могла.

– Ты что не спишь?

– Не могу. Я думаю все.

– О чем ты думаешь?

– Как я буду чистить грибы…

. . . . .

– Ой, мама, хорошо, что ты пришла! Погрей мне, пожалуйста, животик. А то у меня обострение.

Слыхала, как говорили: «У нее с горлышком обострение», «У меня с ногой обострение».

. . . . .

Беспокоимся: давно нет писем от бабушки и от тети Ляли.

Сидим дома. За окном беспросветный дождь.

Ходит пастух с маленьким дамским зонтиком. Коровы почему-то все черные.

9.9.60.

Трудно объяснить, почему мы здесь живем, не уезжаем в Питер. И ночью, и днем без передышки льет дождь. Холодно. Вчера вечером тетя Минзамал перебралась из своего бельведера вниз, в столовую. Умываемся в комнатах. Гимнастики уже много дней не делали.

Кашляем и чихаем.

Но живем все-таки, не уезжаем. Главное, что работается мне хорошо. Да и надежда нас не оставляет, что будет еще и на нашем небе солнце.

. . . . .

Утром сидит за столом завтракает. Съела сыр, слизала масло с бутерброда, а хлеб оставила.

– Маша! Кто же так ест?! Разве так хлеб и сыр едят?

Прихожу через минуту. Съела и второй кусок сыра.

– Ты что же это?

И мама:

– Ай! Ай! Разве так едят?

– А я по-грузинскому.

Кто-то в ее присутствии действительно говорил, что в Грузии едят сыр куском, заедая его хлебом.

10.9.60. Суббота.

Вчера весь день просидели дома. Только папа под вечер вышел во двор нарубить дров.

Вечером занимались с Машей азбукой, складывали из черных вырезных букв слова.

. . . . .

Мама читала Машке рассказ Куприна, напечатанный в «Огоньке». Там речь идет о петухе, которого загрызли соседские собаки. Маша слушала внимательно, потом перебила маму и говорит:

– Нет, ты неправильно прочла этот рассказ.

– Как неправильно?

– Я его не так поняла.

– А как ты поняла?

– Я поняла по-обыкновенному. Просто петух убежал, и его спасли хорошие собаки.

. . . . .

Как-то на этих днях мама спрашивает:

– Машенька, у тебя что-нибудь болит?

– Да, болит.

– Что же у тебя болит?

– Головка болит. Потом ручки, животик, ушко…

– Ах, вот как! Ушко болит?!

Подчеркивая эти слова, мама хочет сказать: ах, вот как? Тогда надо принять меры.

Но Машка понимает грозный тон этих слов по-своему.

– Нет, нет! – кричит она. – Не ушко! Ухо болит!

Дело в том, что я не рекомендую ей говорить: «Возьми меня за ручку», «Дай мне кусочек», «Я промочила ножки» и тому подобное.

И в самом деле – терпеть не могу эти сладенькие уменьшительные и ласкательные, которыми так неумеренно пользуются у нас в разговорной речи.

Куприн называл этот язык «языком богаделок и приживалок».

. . . . .

Ужинает. Есть не хочется. Давит ложкой творог на тарелке.