Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая
Уложив книги в портфель, Володя решил еще немного почитать перед сном, но тут пришел Ваоныч и спросил:
— Что у вас произошло? Мать жалуется на Гурия. Он тебя на какую-то диверсию подбивает?
Поглаживая небритые с дороги щеки, художник слушал Володины объяснения и посмеивался:
— Здорово, значит, его припекло. Гурия-то. Если он так ожесточился. Он ведь трус, как и всякий жулик.
Володя спросил:
— А может быть, она и сама боится.
— Кого? Гурия-то? Нет…
— А Тайка сказала, как будто это она меня боится, — сказал Володя и засмеялся, чтобы Ваоныч не подумал, будто он верит в эту девчоночью болтовню. Но Ваоныч даже не улыбнулся. Это удивило и насторожило Володю.
— Боится? Нет. Она, знаешь, любит тебя.
Любит! Всего Володя ожидал от Елении, только не любви. Никогда он не замечал никакой любви. Она даже внимания на него не обращала. Это Ваоныч, должно быть, выдумал, чтобы посмеяться.
Но художник очень серьезно сказал:
— Не веришь? А ведь она добрая. Только характер у нее тяжелый. Она, если в чем уверена, будет стоять железно. Знаешь, как она зовет тебя? Лебеденочек. Редко, правда, раз в год.
А ведь и верно, зовет. И даже совсем недавно называла, сегодня. Но он не обратил на это никакого внимания.
Ваоныч продолжал:
— И любит она тебя тоже скуповато. Раз в год. Себя любит чаще, а свой музей всегда. Так что ты очень-то не переживай.
— Да я нисколько.
— И не надо. Будь ты постарше, она бы тебя на одно дело подбила. Уж она бы уговорила. Я знаю.
— Какое дело? — спросил Володя.
И Ваоныч снова ошеломил его новым сообщением:
— Хлопочет она, чтобы в этом доме музей открыть.
— Какой музей?
— Музей народного искусства. Хорошо придумала?
— Очень хорошо, — согласился Володя.
— А мама? Она что скажет?
— Я ее уговорю…
Похаживая по комнате, Ваоныч говорил, что это было бы замечательно: в таком красивом доме, который уже сам по себе является чудесным изделием русского мастерства, открыть музей. Все, что накопила Елена Карповна за свою жизнь, все свои драгоценные коллекции она согласна передать в новый музей, и все будут приходить, все будут любоваться на красоту и говорить: «Вот что могут золотые руки великого мастера — русского народа!» Надо так и назвать: «Музей Великого Мастера»!
— Вот это здорово! — согласился Володя. — «Музей Великого Мастера». Так и на вывеске написать.
Ваоныч спросил:
— А нарисовать, на вывеске знаешь что?
— Знаю! — восторженно подхватил Володя.
— Что?
— Лебеденочка!
— Ага. Раскинул крылья широко, широко. Сейчас полетит…
— А за ним солнце, — продолжал Володя.
Ваоныч, как песню, подхватил:
— Алое, горячее. А лучи золотые.
Володя снова повторил:
— Это очень хорошо! Это просто здорово!
Ваоныч сказал:
— Но это очень трудно.
— А если все возьмутся?
— Тогда легче. Но все равно трудно.
И он начал перечислять все, что надо проделать для открытия музея. Надо решение городского Совета, квартиры всем, кто живет в доме, деньги на ремонт, постройка выставочного помещения, очень много всего надо. А Володя слушал его и думал, что взрослые так умеют усложнять простые, хорошие и всем понятные вещи, что о них делается даже скучно мечтать.
А Ваоныч все ходил по комнате и говорил о том, как трудно открыть «Музей Великого Мастера», что за это дело взялась пока одна Елена Карповна, но даже и она со своим железным характером вряд ли добьется успеха, если ни от кого не будет поддержки.
Володя спросил:
— А вы?
— И я, конечно. Хотя у меня и своих дел в Союзе художников хватает. Вот был я в Северном городе на выставке. Это не простая выставка всяких картин. Это, как тебе объяснить… Ну, в общем, все художники собрались и решили нарисовать картины про богатства северной природы. И чтобы эти богатства сохранить и умножить. Два года работали, и у некоторых замечательные получились картины. Самые лучшие у Снежкова…
— Михаил Снежков? — спросил Володя.
До него словно издалека донесся удивленный голос Ваоныча:
— А ты его знаешь?
Володя твердо ответил:
— Да. А он хороший художник?
— Ого! Художник — дай бог! А ты откуда его знаешь?
— Он, когда в госпитале лежал, нарисовал мамин портрет.
Володя повел Ваоныча в спальню. Включил свет. Далекая, далекая мама посмотрела на него со старого рисунка.
— Любимая сестра Валя! — удивленно воскликнул Ваоныч.
Володя спросил:
— А вы разве знаете?
— Знаю. Снежков недавно картину написал и назвал ее «Любимая сестра Валя». И лицо там вот это. Точь-в-точь. А я думал, мне показалось… Подожди, я сейчас тебе покажу.
Он принес журнал, где были напечатаны две картины художника Снежкова. На первой нарисованы сосны, а среди них широкая такая поляна, вся засаженная маленькими зелененькими и пушистыми, елочками, сразу заметно, что они не сами выросли, что их тут посадили правильными рядами. Стоят, как пионеры на линейке. А день разыгрался солнечный, горячий: каждая веточка сверкает, как свечка, и старые сосны вдали вскинули под самые облака свои золотистые ветки. И все так удивительно нарисовано, что кажется даже, кругом запахло нагретой смолой. Среди молоденьких елочек по рядкам идут двое: маленькая скуластенькая женщина в красном платочке и высокий рыжебородый мужчина. Наверное, это они насадили эти елочки, вон как внимательно их осматривают и, наверное, радуются.
— «Художники», — прочитал Володя подпись под картиной и спросил: — Почему «Художники»? Они же ничего не рисуют.
Ваоныч сказал:
— А как думаешь, почему?
— Наверное, потому, что красиво насадили, как на картинке.
— В общем верно, — согласился Ваоныч. — Человек своим трудом украшает жизнь.
Он перевернул страницу, открылась новая картина: около зеленой палатки — полевого госпиталя — сидит на пригорочке очень молоденькая девушка в белой косынке, на плечи ее накинута зеленая стеганка. Солнце уже село. Оранжевый свет из палаточного окна освещает ее утомленное лицо. И тут же, у самой палатки, растет ромашка. И девушка смотрит на нее с изумлением и восторгом: как это здесь, на такой выжженной, избитой земле смог уцелеть такой хрупкий глазастенький цветочек — милый житель русских полей?
…Давно ушел Ваоныч, давно уже лежит в своей постели Володя и смотрит, как мерцают зеленоватым светом заиндевевшие стекла в потолке. Это играет луч далекой вечкановской звезды, ободряя Володю: «Не робей, парень, не унывай! Все равно будет по-твоему. Ты — сучок дубовый, от такого и топор отскакивает. Ты своего добьешься…»
И, засыпая, Володя думает: «…ну, конечно, добьюсь. Снежков. Он сильный и смелый должен быть, потому что он лучший художник. Северный город — ох, как это далеко…»
«РАЗОШЛИСЬ НАШИ ДОРОЖКИ…»
Зима кончается так: утром сквозь проталинку в окне Володя увидел необыкновенный снег, он переливается нежнейшими оттенками — голубым в тени и розовым на солнце.
На снегу у самого забора хлопочут зяблики, выклевывая семечки из сухих стеблей. Тут же на пушистой целине ровная строчка мелких следов: интересно, какой это звереныш пробежал?
Нет, в такое утро дома не усидишь. Наскоро одевшись, Володя выскочил на крыльцо. Солнце уже выглянуло из-за крыш все в розовых туманах, и по небу текут белые и голубые столбы дыма из далеких заводских труб.
И тут, стоя на крыльце, Володя поднял голову и увидел чудо. Березы за сараем, в глубине двора, развесили свои длинные ветви, и сквозь них просвечивает очень голубое небо. За ночь каждая веточка обросла кристалликами инея, который чуть подтаял, и ветви стали похожи на блестящие нити ожерелья. Все березы вдруг засверкали, заискрились, стоят, позванивая от легкого ветра.
Только три-четыре минуты продолжалось это чудесное видение. Поднялось солнце, растопило иней, и березы стряхнули свой блестящий наряд. Ветки выпрямились и поднялись. Володе даже показалось, будто березы легко вздохнули и закачались на ветру. Он все стоял и смотрел, не понимая, что с ним произошло: никогда еще ему не было так легко и вместе с тем отчего-то очень тоскливо. Может быть, оттого, что мама еще не приехала. Очень ему надоела одинокая жизнь, от тоски даже горло вдруг сжалось.
Тут на крыльцо выскочила Тайка и разогнала все настроения и переживания.
— Ох! Вот он где! Пошли завтракать.
Когда дядю арестовали, тетка устроилась в какой-то цех домостроительного комбината уборщицей. Теперь по утрам Тая сама готовила завтрак. А чего там готовить, когда и без нее все приготовлено. Она просто доставала из печки сваренную картошку или кашу да подогревала на плитке чай. Вот и все ее труды. Но она, конечно, задирала нос, вроде она здесь старшая.
