Нотэ Лурье - Степь зовет
— А новые машины, Шефтл? — вдруг выпалила она. — Ты уже видел новые машины, которые сегодня привезли?
— Что, снова машины? — переспросил Шефтл, сразу помрачнев. — Какие машины?
— Сеялки. Двухрядные.
— Сеялки… Двухрядные… Сегодня, говоришь, привезли? Им все дают и дают. — Он так расстроился, что до самого дома больше не проронил ни слова.
10Зелда подавала Шефтлу вилами солому. Она была счастлива, совсем не чувствовала усталости, хотя весь день проработала в степи. Все в этом дворе было ей мило.
— Подавай, подавай, Зелда, — добродушно покрикивал Шефтл, утаптывая босыми ногами скирду, — чтоб ты здорова была!
Всякий раз, как он к ней обращался, у нее теплело на душе. Теперь она уже уверилась, что Шефтл не зря задержался у плотины — ее поджидал. Он, наверное, еще издали ее увидел и нарочно упустил лошадей…
Они работали быстро. Уже почти весь ток был убран, когда с улицы донеслась песня. Зелда узнала голос Коплдунера. Он шел по улице с несколькими комсомольцами.
— Шефтл, я пойду… Отец уже, наверно, дома… — Она побоялась, как бы комсомольцы не увидели ее с ним.
Шефтл спустился со скирды. Девушка стояла перед ним с открытым, светлым лицом, вся запорошенная соломой.
— Ну, иди, раз так! — Шефтл добродушно хлопнул ее по спине. — А в другой раз придешь?
— Если позовешь, — бросила она на бегу.
Она вошла в хату, все такая же радостная, подбежала к окну, посмотрелась в темное стекло и показала себе язык. «Да ты, Зелда, и в самом деле красивая». Как он смотрел на нее!..
— Зелда, что ты там делаешь? — тихо позвал Онуфрий.
— Тато, ты уже дома? — Зелда подошли к отцу, ласково обхватила его за шею. — Когда же ты пришел?
Она быстро собрала ужинать отцу, а сама выскочила на кухню. Умывшись холодной водой, надела белую кофточку и выбежала на улицу. Пусть Шефтл увидит ее сейчас! Она знала, что белая кофточка ей к лицу. Где-то в конце деревни, около ветряка, пели девушки, но Зелде к ним не хотелось. Она смотрела туда, где темнел огороженный двор Шефтла, н с бьющимся сердцем ждала, что вот сейчас он появится…
«Может, пойти к нему? — Она сделала несколько шагов. — Нет, не надо. Он не должен ничего знать…»
Зелде вдруг бросились в глаза сильно облупленные, обмытые дождями стены их низенькой землянки. Как это она раньше не заметила? Давно пора побелить…
И Зелда кинулась на кухню — не завалялось ли там немного известки. Но, осмотрев все уголки, известки не нашла.
— Зелдка, что ты там ищешь? — На кухню вышел босой Онуфрий.
— Здесь была известка… Я хочу побелить хату…
— Что это тебе приспичило, донька? — Он смотрел на нее своими добрыми светло-голубыми глазами, чувствуя, что она какая-то не такая, как всегда.
— Да вот стены совсем облупились. Стыдно перед людьми…
— Ну хорошо, донька, побели.
Онуфрий остался стоять в дверях. Может, она сама ему расскажет, что с ней приключилось. А спрашивать он не будет — ведь она не ребенок.
… Уже девятый год пошел, как Зелда живет у Онуфрия. Он взял ее к себе в ту страшную осень 1919 года.
Как-то вечером Онуфрий Омельченко со своей женой Феклой работали на баштане. Вдруг из-за горы, в облаке пыли, появились пьяные махновцы. Они свернули на баштан, соскочили с коней и начали приставать к Фекле.
Онуфрий с мотыгой в руках бросился на махновцев. Но разве мог он один с ними сладить? Их было трое.
Они повалили его на землю и били сапогами до тех пор, пока он не потерял сознание.
Через несколько часов Онуфрий пришел в себя. Махновцы уже скрылись, а во ржи лежала замученная насмерть Фекла.
Вскоре после того, как Онуфрий похоронил за ставком, на заросшем кладбище, Феклу, он узнал, что неподалеку, в деревне Галушки, банда махновцев среди бела дня вырезала семью кузнеца Шлемы. Из девяти человек уцелела одна лишь восьмилетняя девочка. Онуфрий тотчас отправился в Галушки. Молча хлопотал он возле убитых, помогал похоронить их, а потом упросил хуторян, чтобы они отдали ему девочку. Он обещал ходить за ней как за родной. Своего ребенка ведь у него уже никогда не будет. В свой дом, где жила Фекла, он другую женщину не введет. И для девочки будет лучше: пусть растет подальше от того места, где убили ее близких…
Вот так и живет Зелда у Онуфрия. Здесь, в его мазанке, она выросла, и другого имени, как «тато», у нее для Онуфрия не было.
Бывало, прижмется она вечером к Онуфрию и начнет взахлеб рассказывать ему обо всем, что случилось в школе, в отряде. И не было для Онуфрия большей утехи, как слушать ее щебет. Лицо его, обычно такое печальное, светлело, глаза весело улыбались. Но с некоторых пор Онуфрий стал замечать, что девушку словно подменили. Не то чтобы она стала невнимательной к отцу, нет, к его приходу всегда что-нибудь вкусное сготовит, хату приберет… Но потом так и норовит, так и норовит уйти куда-то. Или же бродит по хате, ищет, чем бы руки занять. Вот и сегодня вдруг задумала хату разукрасить, будто скоро праздник.
Не найдя известки, Зелда взялась за двор. Она подмела вокруг хаты и уже решила, что у нее будет садик: вот там, под окном, она посадит розы, а вон там — еще какие-нибудь цветы и мяту.
Приближалась ночь. На хутор спустилась тишина. Только вдалеке куковала кукушка. Зелда вошла в хату, постелила отцу и легла сама. Онуфрий сразу уснул, а она долго металась в постели. Наконец она вынесла свою постель во двор и, полная смутного ожидания, легла спать под открытым небом. Долго еще ворочалась Зелда, уткнувшись лицом в подушку. Звездное небо, тишина, степные запахи будоражили ее, куда-то звали.
… А Шефтл молотил допоздна, пока не стали лошади. Тогда он распряг их, привязал к арбе и подбросил им немного ячменной соломы — пусть жуют. Себе же он не разрешил отдохнуть. Долго еще хлопотал, подготавливая ток к завтрашней молотьбе. Ну как тут справиться! Руки-то ведь одни. Это в колхозе все везут машины, а ему не на кого надеяться. А что будет, если ему отрежут землю у самого края, около веселокутского колодца? Говорил же Риклис… О, Риклис все знает… Ведь это добрых пять верст от дома… Эдак полдня пропадет у Шефтла на дорогу… Тогда уж, пожалуй, лучше совсем перебраться туда.
Эта мысль даже пришлась ему по душе. Там, посреди степи, он поставит мазанку, клуню, выроет колодец и погреб и будет себе жить один-одинешенек на своей собственной земле. Потом женится, пойдут дети, они будут помогать ему в хозяйстве. Заведет уток, кур, гусей. Он никого не будет трогать, и его никто не тронет. Он будет жить тем, что даст ему земля… Но Шефтл чувствовал, что никогда не сможет расстаться со своим двором, с этими акациями под окном.
Он вышел на улицу и стал медленно подниматься по заросшей тропке. Тихо ступая ногами, он шел, оглядываясь по сторонам, боясь, как бы собаки не подняли лай.
В хатах давно уже погасли огни; все спали. Шефтл шел, обуреваемый завистью.
«Отработали день, а теперь отдыхают, и горя им мало». А он не может избавиться от забот. Он в вечном страхе, как бы чего не случилось с лошадьми, с коровой, как бы хлеб не пропал в степи… День и ночь одолевают его заботы.
Возле ветряка он остановился, прислушался, а потом направился палисадниками к колхозному двору. Теперь только он понял, что потянуло его на улицу. В глубине двора стояли только что привезенные сеялки. Даже у помещика он таких сеялок не видал. А теперь их привезли для них, для колхозников…
Тихонько, чтобы никто его не заметил, Шефтл ощупал все сеялки подряд, осмотрел со всех сторон.
«Чего только им не дают! И зачем им столько машин? Дали бы мне хоть одну! А то сыпь по зернышку, чтоб курам поклевать…»
Послышались чьи-то шаги. Шефтл, согнувшись, быстро выбежал с колхозного двора, побрел домой. Всю злость он теперь перенес на Зелду. Черт ее послал рассказать ему о сеялках! Если б не Зелда, он уже давно спокойно спал бы, а не бродил бы неизвестно зачем.
Со двора с громким лаем выскочила собака, и тут же вся улица наполнилась собачьим брёхом. Шефтл поспешил к себе.
… Лай разбудил Зелду. Она села в постели и увидела неподалеку Шефтла. Ее сердце забилось сильнее. «Не позвать ли его?» — подумала она.
«Куда это он ходил так поздно? Может, меня хотел видеть…»
Зелда закуталась в одеяло, зарылась горячей головой в подушку, крепко обняла ее. «Хорошо, что я не позвала его. Так лучше», — подумала она, засыпая.
На хуторе против двора Шефтла все еще скулили собаки.
11Когда старший агроном МТС Синяков увидел в правлении колхоза человека с заячьей губой, он сразу подумал, что где-то встречался с ним. Но где, когда и при каких обстоятельствах, никак не мог вспомнить. И Синяков забеспокоился. По тому, как побледнел завхоз, как искоса на него поглядывал, он понял, что и тот узнал его. Где же они могли встречаться? Одно было ясно — пока он это не установит, нельзя упускать завхоза из виду.
