Илья Лавров - Галя Ворожеева

Придя домой, она прямо в пальто легла на раскладушку. «Что же это за нелепость? — все недоумевала она. — Ведь этот разговор важен был для всей нашей жизни!»

И вдруг ей будто кто-то шепнул: «С ним несчастье!» Она села на раскладушке. В окошечко тянуло запахом плохого одеколона. Днем он не был так заметен, а в ночном безмолвии парикмахерская прямо извергала тошнотворные клубы. Глухо было, пусто. «А что же с ним может случиться?.. Да мало ли что!» Черный лебедь на окошечке шевелился, словно плыл: тянуло сквозняком. И чудилось, что из пустой и темной парикмахерской кто-то просунул в окошечко руку и пытается сдернуть лебедя. Неожиданно лебедь сорвался с гвоздика, и на Галю уставилась бездонная тьма. Галя вскочила, заткнула окошечко подушкой…

А с утра началась тревога. Сараев и два опытных охотника ушли в лес по лыжным следам Виктора. Галя и Надежда Ивановна обошли все село, никто Виктора не видел. Звонили в райвоенкомат, на центральную усадьбу, в другие отделения совхоза, отцу в город — нигде его не было.

Шурка возил со станции доски. Еще не смеркалось, когда он вернулся домой. Обходя по-хозяйски двор, он подобрал на снегу щепки, ворча на Стебля: «Вечно разводит грязь». Потом заглянул в сарай, где лежала гора тугих и каменно-тяжелых кочанов — в воскресенье он собирался солить их. Люди добрые давно уже засолили капусту, а они со Стеблем… И вдруг глаза Шурки сделались бешеными. Чей-то белый козленок прыгал по вилкам, раскатывал их, озоруя, грыз. Шурка, матерясь, схватил палку, замахнулся, но легонький козленок порскнул мимо, только мелькнули стремительные ножки с маленькими копытцами. Шурка швырнул в него палкой, побежал за ним в огород, но запутался ногами в присыпанной снежком ботве и растянулся. Вскочив, он устремился за козленком. Тот в ужасе летал, почти не касаясь земли.

В открытую калитку ворвался огненный Ирод, начал бросаться на козленка, норовя выклюнуть глаз.

— Рви ему шары, гаду! — орал Шурка.

Козленок ласточкой мелькнул в калитку на двор. «Только бы на улицу не выскочил», — подумал осатаневший Шурка, тоже вылетая во двор. Он снова схватил палку — потяжелее.

Петух бросился на козленка, и тот метнулся прямо под ноги Шурке. Шурка, крякнув, хватил его по спине суковатой дубинкой. Выкатив глаза, замахнулся второй раз, но тут почувствовал, что валится на землю. Уже падая, он увидел бледного Стебля, который пинками отшвыривал от козленка петуха.

— Ты чего, ты чего! — закричал, вскакивая Шурка. — Он, гад, в капусту забрался!

А Стебель опустился на колени возле козленка. Тот со страху вскрикнул детским голосом, поднялся на передние трясущиеся ножки, но зад его лежал на снегу мертво, неподвижно.

Стебель вскочил и закричал:

— Зверина ты! Гадюка! А если бы мальчишка залез, ты бы и ему хребет перешиб?! Кулацкая твоя морда! — И он бросился на Шурку. Они схватились, рухнули на землю, катались, рвали друг другу телогрейки, хрипели ругательства. Шурка был сильнее, но на этот раз тонкий и гибкий Стебель словно стал железным, он подминал его под себя и бил куда придется.

— Пусти, — наконец сдался Шурка.

— Ну, гад! Ну, гад! Что ты наделал, гад! — еле выговорил задыхавшийся Стебель. Он опять кинулся к козленку, увидел глаза, полные тоски, осторожно взял его на руки и, весь облепленный снегом, даже не подняв шапку, пошатываясь, пошел к ветеринару.

Шурка опустился на крыльцо, вытер рукавом телогрейки лицо, дрожащей рукой вытащил папиросу, жадно затянулся и потер грудь… Из памяти не шел козленок с перебитой спиной, белое лицо Стебля. Шурка испугался того, что произошло, он даже скрипнул зубами. «И чего это я так… вздыбился! Из-за кочана забушевал», — удивился Шурка, кусая папиросу.

В желудке вдруг засосало, проснулся голод, погнал его в кухню. На столе, кроме буханки, ничего не было. Шурка подсел к столу, отломил кусок и съел, еще отломил, и еще, и еще. Погруженный в свои мысли, он не замечал этого.

«Да что же это произошло со мной? Собственник, что ли, развоевался во мне? Не-ет, такого хозяйчика в себе сразу же к ногтю надо».

А зубы все жевали, и уши его шевелились.

Очнулся Шурка от какой-то тяжести в животе. Ничего не понимая, он тупо смотрел на крошки и на маленькую корочку перед собой. «Ты смотри-ка, всю буханку умял, и не заметил даже», — поразился Шурка. Он поднялся, зачерпнул из ведра ковш воды и припал к нему.

Стебель пришел без козленка. Он выдернул из-под кровати старый чемоданишко, побросал в него любимые книжки об индейцах и путешественниках, кинул полотенце, мыльницу, рубахи и трусы, выстиранные им вчера. У чемодана был испорчен замочек, и он опоясал его бечевкой.

— Ты, Стебель, напрасно это, — заворчал Шурка, щупая распухший нос, — мало ли что бывает… Ну, погорячился я…

— Видеть я тебя не могу, — тихо сказал Стебель. Кое-как завернув новые туфли, подушку, пальто в одеяло, он перевязал узел веревкой.

Шурка подумал, что это будет большая беда, если уйдет из его жизни Стебель.

— Паразитина ты. Обязательно станешь скотом. От злости.

— Не стану, — усмехнулся Шурка, будто бы что-то решив про себя. — Не стану, Стебель. — И загородил ему дорогу. — Не уходи. Ведь мы с тобой неплохо жили.

Что-то теплое дрогнуло в голосе Шурки, и это остановило Стебля. Он бросил узел и чемодан на пол, отошел к окну. «Его же кровь подмешана к моей, — вдруг подумал Стебель, глядя на пустынную, заснеженную улицу. — Он кожу мне дал… Сколько времени я живу в его доме почти бесплатно. И моя мать жила… А тетя Груша? Она поехала ко мне и погибла. Если бы не я, она бы не поехала».

Растерянный Стебель повернулся к Шурке и жалобно воскликнул:

— Черт же тебя дернул с этим козленком!

— Ну, ладно, ладно, — пробормотал Шурка, — не от жадности это я, а от дурости.

Стебель снова повернулся от окна и сказал:

— Вон тоже вроде тебя.

Шурка взглянул в другое окно. На улице огненный Ирод гнался за соседской девчонкой. Шурка выбежал из дома, загнал петуха в сарай, поймал его, положил на чурку и тюкнул топором по шее. Вернувшись в дом, он бросил Ирода на стол.

— Ощипывай бандита, — сказал он Стеблю, — а я сбегаю за бутылкой. Выпьем мировую! — Шурка вытащил из кармана кошелек, заглянул в него и крякнул: — Что за черт! На дворе морозно, а в кармане денежки тают.

Галя пришла, едва держась на ногах от усталости: весь день возила на поля прицепы с навозом. И душа ее была не на месте: охотники не вернулись, Виктор не нашелся.

Гале все казалось угрюмым и угрожающим. Небо кипело: одни облака плыли, другие стояли неподвижно, третьи тяжело клубились на месте, сливались друг с другом и снова разваливались. Из них повалил снег. Ветер заламывал ветви берез, сотрясал плетни, дергал скворечники на шестах, гудел, как в горлышке пустой бутылки, в круглых дырочках, пугая воробьев, в скворчиных гнездах.

Дверь оказалась незапертой. Войдя, Галя увидела Тамару. Почему она здесь? Неужели, что-нибудь с Виктором?

— Что, что такое? — Она бросилась к Тамаре и только тут увидела, что лицо Тамарки сияло.

— Галка! Милая! Я выхожу замуж, — проговорила Тамара. — Сегодня ко мне приходил Шура, и мы с ним все сказали маме с папой. Свадьба будет через месяц.

— Поздравляю тебя, рыжая, — засмеялась Галя и обняла ее.

— А мне страшно, — призналась Тамара. — Ведь вся жизнь изменится. Какой-то она будет? И как мне жить?

— Мы сейчас, Тамарка, молоденькие с тобой, а значит… Ну, как бы это сказать?.. Приятные, что ли, милые. И это скрывает все наши недостатки. Понимаешь? Мы нравимся людям. А когда все это уйдет…

— Что — уйдет?

— Ну, молоденькое, девчоночье. Что у нас тогда останется? Что вылезет наружу? Может, мы окажемся пустышками, простыми мещанками? Вот о чем надо думать. Надо оберегать самих себя, как сказал один несчастный человек. Оберегать от мещанства и вообще от всего плохого. Тогда и будет у нас все в порядке.

— А как это все делать? Ну, чтобы по-настоящему жить?

— Не знаю я… Наверное, стараться, чтобы… Ну, работать, что ли, больше думать о жизни, о людях, понять многое, сделать. Понимаешь, чтобы за душой что-то было. Человек должен сам себя создавать, особенно не надеясь на других. Ведь наша жизнь от нас самих зависит.

— Ничего-то у меня нет за душой! — опечалилась Тамара.

— Брось прибедняться. Сейчас ты счастливая, любишь, тебя любят. Нужно только все это сохранить на долгие годы. Так я думаю. Я сама еще зеленая и не знаю жизнь как следует.

Галя тревожно прислушалась. Тетя Настя навалила у окна груду подсолнечных будыльев. Сухая листва шуршала, как стружка, хрустела, трещала, точно по ней кто-то ходил, топтался, плясал. Будылья шумели так громко, что были слышны даже через окно с двойными рамами.