Елизар Мальцев - От всего сердца
Она, словно камни, бросала в него последние эти слова, и Силантий, сгорбясь, вышел. Придавив дверь в сенях лесенкой, чтобы Варвара не смогла выскочить следом, он перебежал двором, перекинул тело через прясло огорода и через несколько минут уже мчался к лесу…
Скоро чаща поглотила его. На холме, почувствовав себя в полной безопасности, Силантий остановился. Что вы там ни говорите, а он пока жив — вот можно ощупать голову, руки, ноги. Но он тут же нахмурился, помрачнел, потому что в глубине души знал, что надежда его на жизнь хрупка, как тонкий ледок у края черной полыньи, готовой в любую минуту поглотить его. А что он делал все эти полгода скитания по лесам, как не петлял вокруг темной неизвестности, и каждый раз, спасаясь от расплаты, все неизбежнее приближался к ней!
Отыскав глазами мерцающий желанный огонек своей избы — такой близкой и непоправимо далекой, Силантий вспомнил о намерении Варвары, и у него свело судорогой челюсти, взмокло подмышками и коленями. С поразительной ясностью он вдруг понял, что отрезал себе к дому все пути, и если не решится на то, что предлагала Варвара, а снова, трусливо скуля, явится к ней, то уже никогда не увидит ни жену, ни детей, не вернет себе право на жизнь. Он схватил попавшийся под руку стебелек, разжевал его, и острая горечь опалила рот.
К рассвету он добрался до своего логова, достал из-под коряжины топор, думая нарубить сучьев и разжечь огонь. И вдруг прислушался.
Сверху, из лиственной гущины, сыпался стеклянный птичий перезвон, бормотал где-то поблизости ручеек. Поляна тихо качала синими колокольчиками. Потом из далекой чащи кинула свое отчетливое, бесстрастное «ку-ку», «ку-ку» кукушка.
— Не больно отвалила, — Силантий вздохнул, — скупая ты сегодня.
Алый разлив восхода залил над горами небо.
Снлантий минуту, две стоял, не шевелясь, затем поднял над головой топор и рубанул что есть силы по стволу молодой осинки, разваливая ее пополам, и вдруг, дико вскрикнув, стал кружить по поляне, срезая с одного удара тонкоствольные деревья, круша обугленные давним пожарищем пеньки.
Скоро рубаха на нем стала мокрой, хоть выжимай. Он дышал хрипло, как загнанная лошадь. Вбив в кряжистый пень топор. Силантий бросился на траву и замер, раскинув в стороны руки.
Расцветало утренними красками небо, над поляной плыли облака, кружили птицы, купались в свежем воздухе ветви деревьев. А он лежал, бездумно вырывая с корнем колокольчики, глухой к красоте и радости, потому что сам лишил себя всего.
Когда стемнело, он тяжело поднялся а пошел напролом, через чащобу, оставляя на сучьях клочья своей рубахи. До полуночи он просидел на холме, глядя на засыпающую в распадке деревню.
Когда на пожарной каланче ударили в надтреснутый колокол, Силантнй спустился с холма и зашагал по большому тракту в район. И хотя дорога была пустынна в этот ночной час, он шел, втянув голову в плечи, будто прожигаемый тысячами ненавидящих его глаз…
Несколько раз снимала Варвара со стены старый календарь и вешала новый, а от Силантия не было больше никаких вестей. Она уже стала подумывать, что он погиб, и скоро свыклась с этой мыслью, но после войны Силантий напомнил о себе. Он прислал письмо с Дальнего Востока. Писал, что после того, как повинился в следующее за той ночью утро, был осужден, попал в штрафную роту, лежал в госпитале, теперь снова в армии и скоро собирается домой.
Варвара не ответила Силантию: в душе ее уже давно не было места ему.
И вот сейчас, в раннее весеннее утро, точно воскреснув из мертвых, он двигался навстречу ей валким, неторопливым шагом, и Варвара с ужасом следила, как быстро тает расстояние между ними.
«Что ж я стою? Ведь он уже близко!» — подумала она и, не разбирая, оступаясь в лужи, побежала к воротам.
В сенях она прихлопнула дверь и накинула крючок, но, постояв немного, раздумала, сняла. Все равно так легко не отгородишься. Поправила сбившийся платок, вошла в избу, молча сняла и повесила стеганку.
Разложив на лавке тетради и книги, близнецы складывали их в холщевые сумки — так всегда, прежде чем отправиться в школу, чтобы все было на глазах, чтобы ничего не забыть. Мать приучала их к этому с первого класса.
— Ну, как хозяевали?
— Савка вон… — начал было Ленька, но брат толкнул его локтем в спину. И он сомкнул рот.
— Не можешь, чтобы не ябедничать! — сурово сказал Савва. — Я сам скажу — кринку, мам, разбил…
— Ну, не беда, — Варвара положила свои руки на их головы, — а сейчас будьте умниками, полезайте на печь и ни гу-гу… Чтоб вас было не слыхать…
Близнецы быстро вскинули на мать удивленные глаза, и она тихо досказала:
— Жудов вон по улице идет…
Хмурясь, мальчуганы оставили школьные свои принадлежности и, ни слова не говоря, полезли на печь. Поднявшись на припечек, Ленька обернулся, хотел что-то спросить, но, увидев плотно сжатые, окаменевшие губы матери, промолчал.
— Что ж ты родного отца пугалом перед детьми выставляешь?
Варвару передернуло от этого вкрадчивого шепотка. Она шагнула к столу и только сейчас заметила присмиревшую у самовара Силантьеву сестру Прасковью — маленькую, черноволосую, в наброшенном на плечи зеленом кашемировом полушалке.
Варвара нахмурилась, крутая складка у переносья изогнула густые, неломкие ее брови: «Наперед в разведку выслал! Один, с глазу на глаз, трусишь!»
— Ребятам моим бояться нечего, — сказала Варвара, — а вот он их должен!.. А что на печку загнала, так оттуда виднее будет: скорее поймут.
Она не любила Прасковью, всегда тихую, бесшумную, и никогда не скрывала своей неприязни.
— Ты у нас редкая гостья, в самые злые минуты приходишь.
— Могу уйти, если не по нраву, — вскинулась Прасковья и даже полушалок с плеч перебросила на голову.
— Сиди, какая от тебя корысть! Чтобы наш узелок развязать, крепкие зубы надо…
В сенях зашелестел веник. Варвара прошла к дальнему окну и стала там спиной к двери.
Она повела плечами, услышав певучий распах двери, к ногам подобрался натекший в избу холодок.
— Вернулся, сродничек ты мой!.. — всхлипывая, забормотала Прасковья.
Будто кто зажал ей ладонью рот, стало тихо, и Силантий кашлянул.
— Здорово живете!
Изба ответила ему нежилой тишиной.
— Та-а-к, — протянул Снлантий, было слышно, как он переступил с ноги на ногу, — на измор берете?
Варвара стояла, намертво скрестив руки на груди.
— Что ж это ты затеяла, Варюшка? — запричитала Прасковья. — Не дури, не дури!.. Куда ж ему от дома деться?
Тишина в избе густела. Силантий с опаской ждал, когда заговорит Варвара, глухое, полное скрытой злобы молчание пугало его. Он чиркнул спичкой, закурил.
— Довольно ненависть свою кормить, — заговорил он и присел на скрипнувшую под ним табуретку. — Ну, была у меня слабость — крови боялся. Так ведь я давно кару за это понес. Кровью свою вину смыл… Неужто ты еще старое забыть не можешь?.. Брось, Варя, через год-два все быльем порастет…
Сжав до скрежета зубы, Варвара закрыла глаза.
— Ему ведь, Варюшка, тоже несладко было, — забегая то с одной, то с другой стороны, тычась о Варварины плечи, говорила Прасковья. — Ну, чего ты хочешь? Чего? Хоть слово оброни!.. Одна, что ль, будешь вековать? Или подыскала себе кого?
— Не смей мамке так говорить! — закричал с печки Савва. — Возьми свои слова обратно, а не то я тебя сейчас грохну отсюда валенком!
Прасковья будто подавилась и долго тряслась в деланном кашле. Зашипел брошенный в шайку окурок.
— А-а, вон где вы окопались! — тяжело вздохнув, сказал Силантий. — В одном сговоре с матерью? Давно, поди, поминки по отцу справили? Жалеете, что недобитый пришел?
На печке молчали. Варвара будто вросла руками в подоконник. Как бы она хотела увидеть сейчас лица ребятишек, но не было в ней силы, которая могла бы повернуть ее к Силантию!
Она молчала, и в наступившем зловещем затишье Силантию чудилось, что еще минута-другая — и обрушатся стены, потолок, если кто-нибудь не заговорит.
— Ну, хочешь я на коленки перед тобой за братца стану? — запричитала Прасковья. — Сжалься, Варюшка!.. Какая ты баба!.. Вот не знала, не гадала!.. Пожалей детушек — ни живы ни мертвы сидят!..
Стукнула крышка кадушки, булькнул, утопая ковш: Силантий пил, лязгая зубами о железный край, звучно шлепались в воду капли, пил, словно заливал огонь.
— Ну, ты как хочешь, — голос Силантия отвердел, — а я из своего дома никуда не уйду, вместе добро наживали!
Варвара вздрогнула и медленно повернулась.
— Ах, вон ты как! — отяжелевший, будто распухший во рту язык плохо слушался ее. — Тогда я уйду с ребятами… Мне колхоз другую избу даст!
Тишина истаяла сразу, как воск.
Грузно пройдя к печке, так что тоненько позвякивала при каждом шаге посуда в шкафу, Варвара зацепила ухватом чугун, вытащила его на шесток.
