Юрий Бондарев - Юность командиров
А впереди, сквозь шелест дождя, Матвеев отчаянно кричал в раскрытую дверцу:
— Помогай, ребята! Дав-вай!.. Что же вы?.. Да что же вы делаете со мной?!
— Прекратите суматоху! — выделяя каждое слово, выговорил Алексей и, уже подходя к машине, увидев над собой белое лицо Матвеева, заговорил обозленно: — Что вы? Лучше кричите тогда: «Братцы, погибаю!» Вы шофер, черт побери, или кто?
— Да засосет же… — жалко выдавил Матвеев. — Засосет!..
— Замолчите! — с неприязнью повторил Алексей и повернулся к берегу: фонарик тусклой каплей покачивался на ветру, — видимо, ослабли батареи.
— Гребнин!
— Я курсант Гребнин!
Вблизи послышалось бурление воды, и перед Алексеем размытым в темноте силуэтом возникла невысокая фигура Гребнина.
— Иди к берегу, узнай, сколько до него. Быстро только! Луц, разматывай трос лебедки! И вслед за Гребниным! Я сейчас приду к вам. Ищите дерево со стволом покрепче. Все ясно?
— Ясно! — коротко отозвался Гребнин.
— Так точно! — ответил Луц.
Загудела лебедка, заплескался в воде трос, и две фигуры — одна низкорослая, другая худая и высокая — пропали во тьме. Вскоре донесся оттуда отдаленный и радостный голос Гребнина:
— Берег!..
— Наконец… Фу ты! — Алексей даже вытер мокрое лицо, затем спросил у Матвеева отрывисто: — Хватит троса? Да включи ты фары, что погасил! Троса хватит?
— Да кто его… должно, хватит… А фары… с ними фонарь плохо видно… — забормотал Матвеев.
— Включай! Фонарь сейчас и так найдем! Включай, говорят!
Алексей двинулся к берегу, где угасающей искрой мерцал фонарик.
За спиной вспыхнули фары, ясно выхватили угрюмые деревья, склонившие ветви к реке, — от дождя отяжелели листья; и видно было, как на том берегу две фигуры в потемневших, мокрых шинелях что-то быстро делали возле деревьев, а трос, взблескивая, колыхался над водой. Опять оттуда донесся крик Гребнина:
— Готово!
И Алексей скомандовал срывающимся голосом:
— Включай лебедку! От машины и орудия всем отойти!
Заработала лебедка. Трос натянулся. Машина, как огромная черепаха, толчками начала выползать из воды. Фары ее надвигались, ослепляя; затем передние колеса заскользили по кромке берега, подмяли под себя ее и с ревом забуксовали. Потом раздался стук колес по корневищам. И машина, подвывая мотором, натужно потянула в гору. Сзади, покачиваясь, послушно катило орудие.
— На бугор! На бугор, Матвеев! — крикнул Алексей. — Здесь не останавливаться!
Дрожа от силы мотора, машина вытянула на бугор и стала под деревьями. Расчет выходил из воды.
Алексей с видом величайшей усталости хрипло выговорил:
— Пять минут отдохнуть.
Когда вторая машина была вытащена на берег и Алексей, весь вымокший, обессиленный, подошел к своей кабине, чтобы посмотреть карту, его окликнул лейтенант Чернецов. У Алексея так дрожали от усталости ноги, что он попросил:
— Разрешите мне сесть? — и, опустившись на подножку машины, вынул карту; капли дождя косо липли к целлулоиду.
— Пожалуйста, сидите, — вполголоса ответил Чернецов и добавил: — Посмотрим карту.
Он зажег фонарик, лицо Алексея было бледно, утомлено, влажно.
— Я вас не видел, товарищ лейтенант… Где вы были? — спросил он. — Здесь?..
— Был в пяти метрах от вас. Я-то вас отлично видел. И скажу откровенно — сначала и не надеялся… — Чернецов нашел в темноте его руку, смущенно и дружески тиснул ее. — Это — все…
Спустя пять минут машины неслись по дороге к невидимой, но теперь не такой уж далекой Марьевке. В кузовах было тихо: вымокнув на дожде, усталые курсанты, должно быть, дремали, пригревшись под брезентом.
Свет фар летел во тьму, полную ветра.
Алексей расслабленно откинулся на сиденье, согреваясь, — от стучавшего мотора шло тепло, пахнувшее бензином, все тело, ноги, руки обволакивала жаркая волна, клонило ко сну. Матвеев подчеркнуто старательно крутил баранку, виновато молчал. Косясь, он ерзал, будто сиденье покалывало его, пробовал несколько раз заговорить: «Да, значит, как же это…» — но умолкал, видя, что веки Алексея смыкались и голова тряслась на спинке сиденья.
Впереди, распарывая влажную мглу, огненной нитью всплывала ракета и рассыпалась зелеными искрами в высоте.
— Ракета! — глухо сказал Матвеев, обрадованный тем, что первый увидел ее.
Алексей открыл глаза — во мгле еще мигал зыбкий свет, — перевел взгляд на часы. Три часа двадцать минут.
— Ну вот, — сказал Алексей Матвееву, точно между ними ничего не произошло, — вот теперь впереди Марьевка!
— Я враз, я теперь как на самолете, — забормотал Матвеев. — Ведь я что давеча… Думаю: захлестнет мотор, что делать? Ведь оно дело какое щекотливое… Оно если б какой танк или, скажем, подводная лодка, а то ведь дубина. Куда ее вытащить? А я и не знал, что ты злой можешь быть.
16
Дождь перестал, но в мокрой траве не кричали кузнечики, вокруг еще не просыпались птицы; только ранняя ворона, сонно прокаркав, пролетела над орудием в темном, затянутом тучами ночном небе. В балке настойчиво рокотала вода.
Впереди от далеких холмов отделилась и всплыла в небо одиночная ракета. Внизу под холмами зеленым огнем блеснула полоска воды. Ракета некоторое время зловеще померцала, осветив низкие тучи, и стала падать. Черные тени близких кустов вытянулись, поползли по траве к орудию, соскользнули в балку.
— Кидают? — шепотом спросил Витя Зимин. — Откуда пойдут танки?
— Оттуда. Из-за холмов, — ответил Алексей.
Витя Зимин стоял возле щита, наклонясь вперед, напряженно глядел в степь. Его влажная шинель была черна от земли, но туго затянута ремнем, от этого топорщилась колоколом.
— Так и на фронте было? Похоже, а?
— Похоже, — ответил Алексей и, засунув два пальца под ремень Зимина, потянул, улыбнулся. — А ремень придется отпустить немного. В бою надо будет поворачиваться.
— Слушаюсь! Все будет в порядке, — прошептал Зимин.
За полтора часа до рассвета оборудовали огневую позицию в полный профиль — за Кривой балкой, перед глубоким оврагом; второе орудие было отдалено на пятьдесят метров от первого, и теперь связисты заканчивали связь с НП, где сейчас находились офицеры дивизиона; врывали кабель в землю, лопаты поскрипывали неподалеку от огневой позиции.
Там, во тьме, возник, вспыхнул красный огонек и потух.
— Кто курит? — окликнул Алексей. — Подойдите ко мне!
Тотчас огонек исчез. Зашелестела трава, к орудию приблизилась широкая фигура курсанта Степанова, в руке рдела папироса. Алексей удивился — тот никогда не курил — и спросил, уже утратив строгость:
— Зачем же демаскируете огневую? Вы знаете, что ваш огонек виден за километр? У немцев, например, были и наблюдатели, и снайперы. Понимаете? Да ведь вы не курили?
Степанов неловко помялся.
— Да, я не кугю. Так пгосто. Сегодня…
Он бросил папироску в траву, неумело затоптал каблуком, потом, что называется корягой, поднес руку к пилотке, при этом наклонив голову к руке, доложил с полной серьезностью:
— Связь готова, товагищ командиг взвода.
— Передайте второму орудию — наблюдать. Красная ракета — тревога!
— Слушаюсь. — Степанов с неуклюжим старанием сделал поворот кругом и исчез в темноте.
Алексей подумал: «Интересный парень, а я его совершенно не знаю». Он только знал, что Степанов блестяще сдал все экзамены, кроме строевой, что у него замечательные способности к теоретическим предметам и майор Красноселов пророчил ему большое будущее штабного работника. Полукаров как-то сказал, что Степанов ушел в училище с философского факультета — решил детально изучить стратегию и тактику современной войны, пошел по стопам отца. Отец его был генерал-лейтенантом артиллерии, погиб в Венгрии, в боях у озера Балатон.
В нише орудийный расчет чистил снаряды. Оттуда доносилось шуршание тряпок, глухое постукивание гильз, голос Гребнина убеждал кого-то полусерьезно:
— Перед боем, ясное дело, иногда мандраж испытываешь. Раз вернулись с задания, устали, как самые последние собаки, и тут же на КП полегли на соломе как убитые. На рассвете один наш разведчик продирает глава, весь в соломе, кошмарно заспанный, — не приведи господь! И видит: стоит спиной к нему человек огромного роста, в плаще и смотрит на немецкую передовую. Разведчик и говорит: «Эй, каланча, что свет застишь, дай лучше бумажку закурить!» — да как потянул его за плащ изо всей силы. Тот сел даже, крякнул. А потом оборачивается, и разведчик изображает немую сцену. Оказывается — командир дивизии, генерал-майор Баделин. Разведчик, как укушенный, вскакивает, сдирает с себя солому, а генерал успокаивает: «Ничего, ничего. Силен разведчик! Ну ладно. Закуривай». Вот где был мандраж, верите?
