Судный день - Виктор Михайлович Кононов
Тамара лежит на широкой кровати затаившись. Думает. Почему же теперь ее не радует возвращение из клуба, как бывало, когда они поздно возвращались домой и было радостно только оттого, что она молода, любима, видит это небо и снежные сугробы, и дома без огней, потому что уже поздно, а им все еще хочется наслаждаться этой тишиной, свободой; это, наверно, и есть счастье, когда тебе хочется обнять весь мир, такой огромный, сложный, прекрасный мир.
Мишка, утихомирившись, долго сидит на кухне и ест. Наконец он гасит свет, ложится рядом с Тамарой, целует ее в шею и жарко дышит в ухо:
— Ты не спишь?
Тамара молчит.
— Тома, слышь, — шепчет он, — я тут не могу больше, не могу, душа как в яме… — Он сопит, ворочается, вздыхает. — Ты же знаешь Лешку, который в отпуск приехал с Магнитогорска? Туда уехал голый, зачуханный, а видала, какой приехал фраер? Все на нем блестит, при полном параде мужик… Водку в магазине покупает и сдачу не берет. Укуси ты его… А мы?.. Э, да что там…
Мишка поворачивается на бок и затихает. Тамара долго лежит без сна, слышит сонное дыхание Мишки и думает, что он, может быть, и прав: продать все и уехать в город или еще куда-нибудь на новое место, и все забудется, сотрется в памяти недавнее, все обиды, ссоры, недовольство, и будут они жить не хуже других.
…А тот вечер в ноябре, когда Вадим Станиславович пришел к ней в стационар озябший, потому что дрова были сырые и он никак не мог затопить плиту у себя — он жил тогда неподалеку в тесной комнатушке, — и немного смешно и грустно было смотреть, как он потирает покрасневшие руки, втягивает голову в плечи, крякает, и его пепельные волосы топорщатся на затылке, над толстым воротом свитера. Она знала, что дрова привозит завхоз, и то, что они сырые, целиком лежит на его совести… Потом они в коридоре, под рогожей, отыскали сухие дрова, припрятанные уборщицами для растопки, и взяли немного, а после Вадим Станиславович сидел с полчаса в дежурке и отогревался. Затем он ушел и унес дрова. Она прошла по палатам, проверила все, а потом, накинув на плечи пальто, вышла во двор. Было тихо, морозно, бело от свежевыпавшего снега, на небе ни звездочки. Она долго смотрела на свет в окне его комнатушки, на столб дыма, вившийся над крышей, и представляла, как Вадим сидит у плиты с книгой и читает. Почему-то он ей представлялся только с книгой. И было легко и хорошо, когда она думала, что вот за этой белокаменной стеной — этот человек.
…Тамара вдруг просыпается с колотящимся сердцем от какого-то непонятного страха. Что это? Она приподымается на постели и смотрит на светло сереющие окна. Светает? Но окна вспыхивают резким, мигающим, холодно-синим светом, и Тамара при этой вспышке четко видит журнал на подоконнике и авторучку, и в мгновенно наступившем сумраке раздается треск и сотрясающий стены удар грома. Тамара соскакивает на холодноватый пол и босиком бежит к окну.
— Чего еще там такое? — бормочет спросонья пересохшим ртом Мишка и свешивает ноги с кровати.
На улице с тугим шумом бушует грозовой ливень, молния вспыхивает со зловеще-сухим треском, и следуют удары грома такой силы, что Тамара в страхе отшатывается от окна и слышит, как позванивает, дребезжит ложечка в стакане на столике. Свекровь ворочается на печи, вздыхает и покорно-кротко приговаривает:
— И что делается, господь ведает… Так полыхает… Быть чему-нибудь… Не припомню таких гроз… Бомбы там пробують свои — вот оно и тут все скоро взбунтують, окияны с берегов выйдуть…
— Нам не страшно, — подтрунивает Мишка. — Океаны… Мы на Марс переселимся…
Свекровь что-то ворчит в ответ, но из-за удара грома Тамара не может разобрать слов. Ей и страшновато, и облегчающе-радостно от этого потрясающего, яростного, опасного зрелища. Вдруг в комнате с шипением всхватывается бледно-синее пламя на электропроводке, на потолке, и Тамара испуганно приседает, на секунду ее ослепляет, и сильный треск раздается совсем рядом где-то.
— Ахти! Чтой-то это? — вскрикивает свекровь.
Мишка каменеет на миг и видит лицо Тамары, белое, как бела ее ночная рубашка. Кто-то стучит изо всей силы в дверь с улицы и что-то кричит. Тамара выскакивает в коридор и слышит за дверью истошный вопль жены Дыбина:
— Ой, скорей! А кто ж тут живой?.. Ой, убило!..
Простоволосая, в одном платье бежит Тамара к дому Дыбина прямо по мутно вздувшемуся, несущемуся по улице потоку воды. Холодная грязная вода хлещет ей по икрам, молния слепит, волосы путаются и липнут ко лбу, а над головой грохочет так, будто разверзаются небеса. Тамара вбегает в открытые ворота, вскакивает на крыльцо и ударяет в дверь.
В доме переполох, пахнет жженой резиной, и все семейство Дыбина смертельно перепугано. Кто-то говорит, точно стонет: «Только он за штепсель, из розетки чтоб вынуть, а тут как трахнет…» Все топчутся босиком вокруг Дыбина. Он лежит на полу, полузакатив глаза и закусив губы, рыжеватая бородка остро торчит кверху, рукав нижней рубахи разорван до самого плеча, а вся рука покрыта лилово-синими пятнами. Жена Дыбина, в резиновых мокрых сапогах, в мокрой телогрейке, причитает: «Ой, что ж теперь-ка и буде-ет!..»
— Отойдите все! — командует Тамара, доставая из металлической блестящей ванночки шприц; она принимает сурово-спокойный вид, сдерживает дрожь в пальцах, становится голыми коленками на мокрый затоптанный пол и уверенно делает укол Дыбину.
Жена его, плача, умоляюще просит: «Томочка, милая, спаси как-нибудь…»
— Успокойтесь, — тихо говорит Тамара, потом встает, кладет шприц в ванночку, чувствуя странную слабость в коленях.
Ливень становится еще сильнее, молния полыхает раз за разом, и в ее холодно-синем ослепляющем свете эти новые стулья, никелированная кровать, дорожки, телевизор, люстра и буйно разросшиеся цветы в ящиках кажутся Тамаре почему-то лишними рядом с безжизненно распростертым на полу человеком. Дыбин приоткрывает один глаз, потом другой, приподымает голову, жутко обводит всех бессмысленно-тупым взглядом и пробует встать. Жена и дочка хлопочут возле него, подвигают ему стул, приподымают, и Тамара видит руку Дыбина, беспомощно и деревянно свисающую из разорванного рукава.
Хлопают двери, слышатся несмелый говор, топот ног, голоса: «А как? Что он? В столб ударило? В антенну?» Это уже прослышали соседи и бегут узнавать, что да как. Их толкает всесильный дьявол любопытства. Даже гроза не может их остановить. Дыбин приходит в себя, на стуле уже сидит твердо и поглаживает руку. «Тебе лучше, папа?» — спрашивает дочка. Он кивает головой и тут словно бы впервые замечает Тамару.
