Криницы - Шамякин Иван Петрович
— Вырос я, брат, из таких кружков.
— Почему вырос? — удивился Алёша.
— Да так… Когда я сам не знал, кто я и что, тогда — пожалуйста! — я брался за что угодно. А теперь меня это не интересует… Теперь я знаю свое призвание. Историку механика ни к чему.
— Во-первых, это неверно… Ломоносов все знал, — горячо возразил Алёша. — А во-вторых, еще неизвестно, правильно ли ты определил свое призвание. Ты ведь и физику лучше всех нас знаешь…
— Наивный ты человек, Алёша, — отвечал Левон. — В пределах программы я все обязан знать. Эти знания получат оценку в аттестате.
Володя Полоз на предложение Алеши замахал руками:
— Не пойду. Нет и нет. И ты меня не агитируй, пожалуйста. Я человек слабый, могу записаться, а все равно ничего делать не буду.
— Но ведь ты мечтаешь поступить в электромеханический.
— Вот потому что мечтаю, что я непременно должен поступить, — я никуда! Вот и все! У меня тройки проскальзывают. Пора взяться за ум.
Алёша решил поговорить с ним по душам. Кстати, была большая перемена, и они, отделившись от товарищей, спустились к Кринице, в ольшаник, где особенно явственно чувство вался приход осени, её неповторимые запахи, которым нет ни названия, ни сравнения. Не только листья и трава — сама земля пахнет осенью иначе, чем летом и весной. А ручей, полноводный, прозрачный, переливался через поваленную ольху, служившую кладкой, журчал, булькал; в крошечном водовороте кружились красные листья.
Юноши остановились здесь, заглядевшись на ручей.
— Ну, а если не поступишь? — тихо спросил Алексей друга.
Он давно хотел поговорить с одноклассниками: что они собираются делать, если не удастся осуществить заветную мечту — поступить в институт?
— Не поступлю? — резко повернулся к нему Володя и с размаху кинул в воду веточку.
Алеше показалось, что лицо его побледнело от волнения, а может быть, от солнца, выглянувшего из-за тучи.
— Почему не поступлю?
— Да мало ли что бывает… Знаешь, какой конкурс? А ты — не Левон, у нас с тобой медали не будет. Что тогда?
— Пойду в другой институт. Пережду год-два.
— А делать что будешь этот год?
— Повторять предметы.
Алёша вздохнул и ничего не ответил; он видел, что разговор по душам не получается — слишком по-разному смотрят они на вещи, по-разному думают.
Получив от Алеши малоутешительные сообщения, кружком занялся сам Михаил Кириллович.
Рая категорически отказалась участвовать в школьном хоре. Это вызвало недоумение. Лучшая певица, самая активная до этого участница самодеятельности! Никто не мог объяснить причины, а сама она твердила одно:
— Не желаю — и все! И отстаньте от меня, пожалуйста.
Катя считала своим долгом поговорить с ней если не как подруга, то как секретарь комитета комсомола. Ещё не так давно они были самыми близкими подругами: сидели на одной парте, читали одни книги, мечтали об одном и доверяли друг другу свои сокровенные мысли, пели одни песни. И вдруг в прошлом году (Кате казалось, что произошло это после областного смотра школьной самодеятельности) Раиса начала как-то избегать её, сторониться, искать себе других друзей, а потом и вовсе стала себя вести так, что её враждебное отношение к бывшей подруге заметили все. Катя делала уже попытки выяснить их взаимоотношения, вызвать Раю на откровенный разговор, но пока безуспешно.
Теперь она решила попробовать ещё раз, воспользовавшись своими правами секретаря комитета и подвернувшимся поводом — Раиным отказом участвовать в хоре. Она дважды приходила к Снегирям домой, но каждый раз заставала квартиранта — Виктора Павловича. Наконец она подстерегла момент, когда Рая под вечер, после того как пригнали стадо (осенью его рано пригоняют), пасла за огородом у ручья, на участке, где колхоз собрал капусту, свою корову, ту самую знаменитую корову, о которой шла слава, что она дает по три ведра молока в день.
Рая держалась в стороне от мальчишек и девчонок, которые тоже пасли коров, и читала книгу. Присесть было не на что, и она читала стоя.
Заходило солнце, лучи его золотили верхушки лип и тополей на усадьбе МТС. Из-за леса поднимался и расплывался по небу неестественно яркий багрянец, какой бывает только осенью — и, говорят, к дождю. Сначала он расходился в стороны, потом, когда погас последний луч на самой высокой липе, стал ползти вверх. А навстречу багрянцу с востока надвигался синий сумрак, как бы борясь с этой последней вспышкой горячего света.
От ручья и с луга тянуло осенней сыростью и холодом.
Катя подошла к подруге незаметно и как бы случайно, — её младший брат тоже пас тут корову.
— Объедятся они листьев, — сказала она о коровах, чтобы с чего-нибудь начать разговор.
Рая взглянула на небо, потом на свою одноклассницу.
— Что ты читаешь?
Рая молча показала обложку книги и посмотрела на часы. Часы эти появились у нее совсем недавно, и злые языки на деревне были почти правы, когда говорили, почему купила их для дочери Снегириха: после того как Алёша Костянок получил в премию обыкновенные часы, Аксинья, всем на зависть, купила для дочки золотые. На деле это было не совсем так. Раиса сама попросила мать купить ей часы. Аксинья Федо-совна, поехав в город, не нашла там простых часов и, рассердившись, купила золотые. Пусть знают, что для единственной дочери ей ничего не жалко. Пускай тешится дитя! Отец жизнь отдал за её счастье.
Катя видела, что Рая опять уклоняется от разговора; она подошла к корове, собираясь гнать её домой, но корова жадно хватала капустные листья, с хрустом сгрызала кочерыжки и не хотела уходить, повернула в другую сторону, к кустам.
— Пускай походит, рано еще, — сказала Катя и, помолчав, прибавила: — А хорошо как!
И правда, было хорошо. Крепко пахло молоком, капустой и ольховым листом. Влажная свежесть наполняла бодростью и каким-то торжественным покоем. В кустах баловались мальчишки, лес за рекой отзывался на их крики и смех, и голосистое эхо катилось обратно по лугу.
Катя отбросила всякую дипломатию и спросила прямо, настойчиво:
— Скажи, Рая, почему ты такая?.. Сторонишься товарищей… Почему отказалась от хора?
— Не желаю я!
— Нет, ты скажи!
Рая закрыла книжку и прижала её к груди, — А кто ты такая, что я должна перед тобой исповедоваться?
— Мы так долго дружили, — задумчиво и грустно сказала Катя. — А теперь ты меня не любишь.
Рая злобно блеснула глазами.
— Я тебя ненавижу, если хочешь знать, не только… Катя отшатнулась и даже сделала движение рукой, как бы защищаясь, но рука её повисла в воздухе.
— Меня? За что? — прошептала она испуганно.
Раиса, верно, поняла, что сказала лишнее, и злобный блеск погас в её глазах.
— Отстань ты, Катька, от меня, — бесстрастно, обычным тоном сказала она. — Ты просто жить людям не даешь своими допросами.
— Нет, ты скажи — за что ты меня ненавидишь?
— Какая ты скучная, Катя, с тобой и пошутить нельзя. Катя смешалась: а может быть, это и в самом деле шутка?
Она ждала, что подруга сейчас весело засмеется, может, даже, как раньше, бросится на шею и признается, что она просто отлично сыграла выдуманную роль — ей, как будущей актрисе, это необходимо. Но ничего этого не случилось и не могло случиться. Так не шутят, и шутки не растягивают на целый год. Она сказала правду!
Рая наклонилась, подняла с земли прут и погнала корову. Катя, опомнившись, пошла за ней следом.
— Я знаю, за что ты злишься на меня, — жестко сказала она; слово «ненавидишь» ей даже произнести было трудно. — Ты думаешь — я люблю Алёшу, и из-за этого бесишься. Ты задираешь нос, как какая-нибудь шляхтянка…
— Что-о? — Рая обернулась и презрительно захохотала. — И люби себе на здоровье! А мне он нужен, как собаке палка, твой задрипанный Алёша! Счастье нашла!
Катя простила бы, если б обидели её, но обижали Алёшу, пренебрегали им, и этого она никому простить не могла. Задыхаясь от сдерживаемого гнева, она заговорила медленно, с паузами, но слова её падали, как чугунные ядра, прямо в лицо растерянной Раисы:
