Борис Лапин - Избраное
Коллегианты были построены в колонну, их повели на вокзал. Здесь уже стояли японские войска. Оркестр играл гимн императору. От платформы отъехал автомобиль, в котором коллегианты увидели генерала.
У него было плотное, коренастое тело, круглая голова и стриженые седые усы. Его грубое солдатское лицо, известное всем по портретам, выражало холодную самоуверенность.
Войска кричали: «банзай», комендант города, низко кланяясь, отдал рапорт. Старшина городского купечества, робко озираясь, поднес традиционные «семь белых подарков». На площади автомобиль остановился. Представитель бело-фашистских организаций Чжоу-Фына произнес приветственную речь. Генерал ответил короткой репликой по-русски: «Спасибо, хоросо-о!..» и перешел на японский язык. У него был довольно приятный вежливый голос. Дойдя до патетических слов: «Верность императору…», голос перешел в тонкий отрывистый фальцет.
В шесть часов Витька ушел с торжества. Он шел по смешанному кварталу и глядел на закат солнца. В просвете между кипарисами виднелось зеленое небо. Наступил час тишины — на перевале между днем и вечером. У входа в харчевни заливались в цветных клетках певчие птицы.
Окна домов были еще темны. Желтые иероглифы с именами владельцев висели возле дверей. Под большой рогатой аркой, развалившись прямо на асфальте, спал нищий.
Потом из-за поворота, громко разговаривая, выехало несколько солдат верхом на мелкорослых степных конях: они держались с показной выправкой, преувеличенно прямо и мучительно откидывая головы назад. Японцы плохие кавалеристы и поэтому особенно следят за положением торса.
Один из солдат, ехавший поодаль, был похож на монгола: с широким лицом, с плечами гиганта. Это был, повидимому, отрядный толмач. Он небрежно сидел поверх толстого вьюка, в коротко подтянутых стременах, в манчжурском треухе. Опустив повод, он покачивался на коне, чуть наклонясь вперед. Его колени приходились почти на уровень подбородка.
На углу улицы японцы придержали коней, кого-то выжидая.
— Ваша почтенства! — крикнул по-русски солдат в треухе, повернувшись в седле.
По выговору Витька безошибочно распознал баргута.
Из-за угла послышалась быстрая конская иноходь. На улицу выехал Гоккель-Каринский.
— Юрасе-о! — сказал он по-японски. — Скорее! — прибавил он, нахлестывая стэком лошадь солдата в треухе.
Она заржала, пытаясь взвиться на дыбы. Солдат с трудом ее сдержал, привстав в коротких стременах. Он слишком перегнулся на левую сторону, его подпруга лопнула, и седло вместе с вьюком сползло набок. Солдат еле успел соскочить на землю.
Вьюк раскрылся, из него вывалилось китайское тряпье: одежда «люхезы» — ватные кофты, треухи, штаны, рубахи. Тряпье было покрыто черными, дурно пахнущими сгустками крови. Гоккель-Каринский длинно выругался по-русски.
Витька подошел ближе.
— Здравствуй, все бродишь здесь? Что, молодец, — сказал Каринский, заметив его, — китайская кровь все равно чернеет, как у нас с тобой, к сожалению.
Витька, не отрываясь, глядел на тряпье.
— Что смотришь, молодец? — продолжал Каринский. — Учись нихонской службе. Будешь большой — сам будешь люхезу крошить.
Они все еще не могли отъехать. Баргут стоял на коленях перед конем, поправляя седло.
— В чем здесь дело? — подъезжая к отставшим, спросил японский офицер.
— Мой воспитанник. Морецуна кодомо, горячий ребенок, манчжулист, — сказал Гоккель-Каринский…
…Вот так растет в Чжоу-Фын Витька, «гражданин без отечества».
Карпатская сказка
Это было, знаешь, когда? При кесаре Франце, когда Австрией правил Меттерних, которого прозвали в народе Серым Нетопырем.
В ущелье реки Черемош, на Карпатах, жил молодой гуцул по имени Игнат.
Отец Игната сплавлял лес. Изо дня в день, прыгая с бревна на бревно, водил он плоты по бурному Черемошу.
В одну ненастную осень он простудился и почувствовал, что умирает. Перед смертью он велел Игнату подойти.
— Слушай, сыне! — сказал он. — Пришла моя смерть. Ничего не могу оставить тебе в наследство, так оставлю хоть совет. С этим советом не пропадешь. Почитай святых угодников, слушайся людей, — и все будет ладно. Я так жизнь прожил, и тебе жить по-другому не годится. Каков мельник — таков и млын, каков батька — таков и сын. А теперь ступай из хаты и не лей слез: плачем лиха не отплачешь!
Но Игнат заплакал и ответил:
— Жизнь проживу по-твоему.
Прошло несколько лет. Игнат всегда поступал по отцовскому завету. Был он, что называется, нищ, как турецкий святой, гол, как бубен, зато почитал людей и святых угодников, слушался соседей: на чьем возу ехал, того и песню пел.
Соседи ему «спасибо» не говорили: его посылали на всякую трудную работу. Он и плоты сплавлял, и воду носил, и овец пас, и мешки с базара таскал, — словом, трудился с восходной зари до закатной, едва зарабатывая себе на кусок брынзы.
Раз в месяц ходил Игнат в униатскую церковь, что стояла под горой в селе Жабия. Там Игнат покупал у пономаря пучок свечек и ставил их перед святыми, нарисованными на пожелтевших деревянных досках.
Как-то вечером, возвращаясь домой, Игнат загляделся по сторонам: очень уже красивы были Карпаты, и луга, и сеножати, и узкие поля, на которых кланялись во все стороны метелки конопли.
Шел Игнат и пел свою путевую песню:
Гуцульская дорога,Теснины дубняка,Развейте хоть немногоЗаботу казака!
Кругом лежат обрывы —Костей не соберешь!Течет внизу бурливыйКрасавец Черемош…
Как вдруг Игнату послышался в придорожных кустах резкий птичий крик. Игнат поспешил туда. Под одним из кустов он нашел бесперого вороненка, вывалившегося из гнезда. Над ним кружился большой черный ворон и жалобно кричал, видя, что к птенцу подкрадывается лиса. Игнат прогнал лису, затем поднял вороненка, влез на сосну, осторожно положил птенца в гнездо и хотел продолжать путь, как вдруг ворон заговорил украинским языком, как настоящий гуцул.
— Спасибо тебе, человече, — сказал ворон, — ты спас вороненка от гибели. За то я награжу тебя. Проси чего хочешь!
Ничего тут удивительного нет: по старой пословице, в Карпатах и ветер говорит по-гуцульски.
— А мне ничего не надо, пане ворон, — сказал Игнат.
— Не горр… не гордись! Как не надо? — рассердившись, сказал ворон. — Хочешь, я дам тебе силу все знать наперед?
— Только не делайте этого, пане ворон, — испуганно сказал Игнат, — только не это! Иначе со мной случится то же, что с семинаристом из Борелича.
— Из Борр… из Борелича?.. А что именно с ним случилось?
Игнат рассказал ему следующую историю:
— Годов тому двадцать в лесном местечке Бореличе, — так мне покойный родитель рассказывал, — жил один семинарист. Он, понимаешь, был завзятый охотник. Иной раз приедет летом на вакации и сейчас же в лес, ставит капканы. Однажды в капкан к нему попался волк, а было это при французском кесаре Бонапарте, который победил нашего Франца и все его царство переборол. В ту пору много волков водилось. И вот волк — звали его Сиромаха, — чтобы откупиться от смерти, подарил семинаристу шапку-капелюх. Его капелюх мог предсказывать всю жизнь наперед и сказал тому семинаристу, что будет он карпатским королем. Вот какое дело, понимаешь! Семинарист обрадовался, стал вести разгульную жизнь и хвастался в корчме, что он-де теперь карпатский король. За то его и посадили в кутузку.
Единственное имущество осталось у него — шапка-капелюх. Сидя в темной кутузке, семинарист стал горько плакать, упрекая шапку за обман. Шапка оскорбилась и ответила: «Я обещала тебе, что ты будешь карпатским королем, ты и будешь королем, повторяю!»
Понятно, семинарист обрадовался. Он стал громко петь и смеяться.
В это время мимо тюрьмы проезжал сам Бонапарт. Он услышал из-за решетки смех. «В чем дело? Отчего в тюрьме человек смеется, а не плачет?» — спросил он.
Семинарист объяснил, в чем дело.
«Только-то? — сказал Бонапарт. — Езус-Мария! Это дело поправимое. Ты будешь королем. Это в моей власти». Он приказал написать приказ, и тотчас семинаристу принесли булаву, стал он королем.
«Целуй руку!» — сказал Бонапарт. «Полно брехать, ваше величество! — сказал семинарист. — Коли я король, то не я целовать руку должен, а пусть мне целуют». — «Вот ты какой! — сказал Бонапарт. — Мне таких королей не надо. Расстрелять!»
Тут семинариста и расстреляли.
Нет, пане ворон, не надо мне вашего подарка. Как говорится: серебро да золото тянет казака в болото.
— Ты горрр… горд, как дурень, — сказал ворон, еще более рассердившись. — Хочешь, я сделаю так, что всякое твое желание будет исполняться?
Игнат опять вежливо поблагодарил ворона, но поспешил отказаться.
