Илья Штемлер - Гроссмейстерский балл
Симбирцев подошел к Стасу и Филиппу.
— Могу вас обрадовать. Изотопы отправлены в базовый лагерь. Иначе как на самолете туда не добраться. А погода нелетная — густой туман. Надо ждать…
— Сколько?
— Задайте вопрос полегче. Гуляйте. Сходите к Вилюю. Вспомните ссыльных просветителей. Чернышевского… Кстати начальник вашей базы — золотой парень. Манукян, Георгий Месропович. Комик! Три года шлет радиограммы: «Сгорел движок. Ждем новый. Целую. Манукян» или: «План выполнили на девяносто процентов. Целую. Манукян». Комик!
Вилюй им надоел. Берег напоминает склад. Бочки, мешки, трубы, подъемные краны…
— Немного фантазии — и ты в ленинградском порту, — прокомментировал Стас. — Где таинственная экзотика?! Хотя бы какого-нибудь затурканного шамана увидеть…
Но шаманов не было. Их доконали кинотеатры и клуб. В одном кинотеатре — «Грешница», в другом — «Исповедь». Проводилась неделя по борьбе с богом… В клубе танцы. Кукарача и липси. Девушки в сарафанах сидят на скамейках вдоль стены. Парни в кепочках посмеиваются и покуривают. В рукав…
Единственное развлечение — столовая. Вечерами там шикарно, у школьной вешалки дежурит гардеробщик, старый якут. Сдают шапку — берет, не сдают — не берет… Смирный якут, философ. Оленей видел много, людей мало. Сейчас людей видит много, оленей мало. Работы нет — песни поет. Протяжные и скучные. Наверно, колыбельные…
Вошли Борский, Стас, Филипп. Борский бросил шапку на «прилавок». Старик якут повесил шапку и кивнул. Номерков не было. Кому надо?! Уносить некуда, кругом тайга…
Народу полно. Вокруг каждого столика не меньше восьми человек. Днем столовая на самообслуживании. Никелированные стойки и цветные столики. Модерн! На стене огромная картина из жизни Тараса Бульбы. После шести здесь вечернее кафе. Появляются официантки. Две русские и якутка. Они перешагивают через лениво протянутые ноги, отпихивают назойливые руки, рассчитываются, приносят, уносят, — работают…
Якут-буфетчик оперся толстыми руками о стойку и спит. Ну да! Просто у него такой разрез глаз. На столах бутылки, гуляш с вермишелью, консервы рыбные, консервы овощные, консервы просто… Женщин не видно. Нет, есть! Человек пять. Попробуй отыщи место. Тем более три… От столика, что стоит у самого буфета, кто-то машет рукой и кричит: «Братцы ленинградцы!» Вгляделись — начальник радиометрической лаборатории Симбирцев. Он уже «в порядке». Правда, не совсем. Кто-то организовал два стула, третий передал буфетчик прямо через блюдо с бутербродами. «Ай, гости! Ай, хорошо! У нас Якутия — страна безлюдия…»
Симбирцев придвинул молодым людям зеленоватые граненые стакана.
— Ну, как живем?
— Как в роддоме. Ждем, не знаем кого! — ответил Стас.
Удивительно быстро он ориентируется!
— Ничего. Завтра улетите. Все улетите. АН-2 пойдет.
В стаканы полилась водка. Прозрачная, пузырчатая.
— Ладно. За тех, кто в поле! — выкрикнул Борский.
— Масло возьми. Масло дайте! — заорали со всех сторон. Борский смахнул с бороденки капли водки и спокойным жестом отодвинул масло. Но не выдержал и перекосился. Дает, проклятая!
Филипп немного отпил. Черти, налили сразу двести граммов.
Стас пил спокойно и равнодушно. Выпил. Закусил. Приподнялся и протянул буфетчику пятерку:
— Еще водки!
Симбирцев ухватил Стаса за рукав:
— Куда?! Не годится! Вас угощают! Человек в отпуск уходит, полная мошна денег.
Отпускник сидел в конце стола и качал головой:
— Я в Ялту еду, а вы?! Эх, вы… Аида, три порции вермишели с мясом! — Отпускник поднялся с места и протиснулся к ребятам. Борский подвинулся.
— Хорошие вы ребята. Вы не думайте, что я выпимши… Это я Димке Симбирцеву шепнул, чтоб вас позвал. Сколько к нам приезжает молодежи, и все хорошие. Не с наружности, нет! С наружности вы какие-то смешные, цыплячьи…
— Оставь ты ребят, Викентий. Дай поесть, — проговорил Симбирцев.
— Тс-с-с… Тихо, Дима! Поговорю с ребятами.
Раскосая Аида принесла три порции вермишели с консервированным мясом.
— А как вас зовут? — спросил Филипп.
— Неважно. Викентий Крюкин меня зовут… Викентий Петрович. Слыхал, есть город Томск? Я оттуда. Университет не кончил, со второго курса на казенный счет в Магадан перевели. Было дело… В поселке Хениканджа землю долбил. Пять лет. В бухте Ногаево пароходы разгружал. Пять лет. В Оймяконе в метеорологах ходил. Четыре года. На Алдане золотишко промывал. Пять лет. В вольную вышел, в Нюрбу приехал, жена сагитировала. Седьмой год на грохоте работаю, алмазишки выбираю. А вот тянет меня к молодежи. Может, потому, что сам молодости не знал.
— А за что вас, Викентий Петрович? — проговорил Стас.
— А хрен его знает… Клянусь, не помню. Смешно, а не помню. Вначале помнил, а потом такая житуха пошла, что всю память отморозило. Боюсь, оттаю в Ялте, вспомню и волком завою от обиды…
— Что ты разговор затеял этот, Викентий? — не успокаивался Симбирцев.
— Дима, я знаю, что говорю… Они парни молодые и умные. Вот… Я к чему? На Алдане со мной в двойке один старик снопил. Интеллигентный такой дед… Он мне говорил: «Видишь, Викентий, дотянули! Разобрались что к чему. Через такое перешагнуть не побоялись — разобрались! А знаешь, что сказал писатель Гюго: „Помнить — это значит предвидеть!“ Я о чем? Вы, молодые, должны знать и помнить. Поэтому и в книгах об этом пишут, и в газетах, и по радио. Чтоб вы знали: вы — хозяева жизни, хозяева страны… Поэтому вы должны отвечать за все, что происходит. И, чтобы все было верно, должны помнить все, что было… У вас есть право!
— Викентий, а что такое „право“? — перебил Симбирцев.
— Хочешь поймать меня? Я все знаю… Времени хватало. „Право — это возведенная в закон воля господствующего класса“!
— Верно. Значит, тебя сюда закинули по воле господствующего класса!
— Дурак… То было не право, понял?! А будешь смеяться, в морду дам!
— Я не смеюсь, Викентий, — серьезно ответил Симбирцев. — Пережил не меньше твоего. Вспоминать неохота. Нечем хвастать. Да и парням аппетит портить…
Крюкин, ссутулясь, пошел на свое место.
Куски мяса политы красноватым консервным соком. Дырявые ломтики сыра… Надо есть, иначе можно здорово опьянеть. Это не водка, а разбавленный спирт. Стас посмотрел в конец стола и улыбнулся. Викентий Крюкин ответил жесткой редкозубой улыбкой и потыкал коротким пальцем в сторону закусок… Ну, вот еще! Конечно, он не стесняется. И сейчас будет есть!
Смешно ерзает бороденка у Борского, после того как он пихнет в нее кусок мяса. Словно камнем в кустарник.
— Слушай, сэр… Как ты в этих дебрях находишь рот? Впрочем, ты геолог…
— Уйди.
Слева Филипп. Он задумчив. Как и Борский. Мыслители!
Вокруг шум… За соседним столиком парень подбрасывает яйцо и ловит. Из-за спины поймал, из-под локтя поймал, из-под колена поймал, из-под другого колена — разбил! Аида ругается по-якутски.
Крюкин ушел. Симбирцев тоже… За столом уже никого нет, кроме них троих. Все ушли!
— Скажите, сэр…
— Если ты будешь называть меня…
— Ладно, Борский. Виновата твоя шкиперская борода! Тебе нравится здесь? Честно!
— Нет, — Борский оглядывал стол, выбирая, что еще умять.
Стас пододвинул к нему тарелку с колбасой.
— Тогда почему ты сидишь здесь несколько лет? Москвич! Инженер! Морозишь задницу…
— А какое твое собачье дело?! — Борский с первой встречи невзлюбил Стаса.
— За большой деньгой гонитесь. Как все порядочные люди. Невзирая на лица, — произнес Стас.
— Если бы здесь мало платили, и мало б кто работал, — ответил Борский.
— А с другой стороны?
— С другой? Мы на Сохсолоохе наметили пять кимберлитовых трубок. Пять! Только за один полевой сезон…
— Это много?
— Это хорошо… Впрочем, тебе не понять. Ты примитив!
Стас удивленно оглядел Борского. Тот и не думал тушеваться.
— Самый настоящий примитив! Уехал за восемь тысяч километров, а больше всего тебя взволновала моя борода.
— Я, кажется, тебе дам по шее.
— Фу, какая бульварщина, — скривился Борский, продолжая отдирать шкурку колбасы. — Нет, ты действительно примитив!
Филипп рассмеялся и ухватил Аиду за край платья. Та стукнула его по руке.
— Мы хотим рассчитаться! — крикнул ей вслед Филипп.
Возвращаясь к буфету, Аида проговорила:
— Платить не надо. Платить уже… Крюкин за весь столик заплатил. Еще заказывать будешь? Крюкин деньги много дал. Нет, сдачи возьми. Или домой возьми…
Буфетчик-якут кивал головой и улыбался. Не просыпаясь. От этого он выглядел шире и ниже…
В гостиницу возвращались в той же последовательности — Борский, Стас, Филипп. Мягко прогибались деревянные мостки. Улица освещалась бледными кругами одиноких лампочек. В клубе крутили „Рио-Риту“. Накрапывал дождик. Только его не хватало! Борский вспомнил о каких-то делах и смотался.
