Борис Ярочкин - Тайга шумит
36
Верочка стояла на перроне, ожидая скорый поезд.
Пассажиров было немного: три женщины, незнакомая девушка и два молодых офицера. Она взглянула на часы, — осталось десять минут до прибытия поезда, — и, вздохнув, присела на чемодан.
«Не придет».
Вскоре несколько раз ударил колокол, извещая о выходе поезда с соседней станции. На перроне зашевелились, появился дежурный по станции в красной фуражке.
— Здравствуйте, Верочка!
Девушка обернулась и увидела запыхавшегося Павла.
— Извините, что не пришел раньше: мама подвела, — оправдывался он. — Только сейчас сказала, что вы звонили вчера… а я ночью приехал… А где же Любовь Петровна?
— Мама плохо себя чувствует, я и не разрешила ей провожать, — с трудом сдерживая волнение, сказала Верочка. — Вот мы и расстаемся, — проговорила она с сожалением, хотя ей хотелось сказать о другом. Но всегда так получается, — в последние перед расставанием минуты говорит человек не о том, что думает. — Вы… напишите мне о… о… — и закусила губу. — Да, выручила мысль, — вас надо поздравить, — и протянула руку.
— Спасибо, — смутился Павел, крепко сжимая ее руку. — Напишу обязательно… обо всем напишу!
«А он меня тоже любит, — глядя на него, радовалась Верочка. — Что-то хочет сказать и стыдится, краснеет. Ну, говори же, Павлик, говори!»
На горизонте показался дымок.
С каждой минутой он становился отчетливее, потом нырнул с паровозом под уклон и выскочил уже у светофора. Протяжно прозвучал гудок. Загромыхали на стрелках колеса, сбавляя скорость, состав подошел к вокзалу.
— До свидания, Верочка, — сказал Павел, до боли сжимая ее ладонь. — Все говорят при проводах: счастливого пути, а я скажу счастливого возвращения…
«А письмо? — спохватилась Верочка. — Впрочем, зачем оно? Ведь мы увиделись… Буду ждать письма от него».
…Коротка стоянка поезда. Не успел прибыть и уже снова в путь, и никому нет дела до того, что ты почти ничего не успел сказать. Все быстрее и быстрее набирает скорость паровоз, все тише и тише постукивают на стыках рельсов колеса, и вот уже не видно помахивающего платка, уже превратился в точку состав и исчез, словно растаял…
Часть третья
1
Коротко «бабье лето»!
Листья, сорванные ветром с деревьев, нехотя кружатся в воздухе и устилают землю ярким ковром; на полях, рядками, дружно пробивается изумруд озими; кое-где обманутый природой зацветает земляничник, чтобы с первыми морозами сморщиться и приникнуть к земле, а в вышине, оглашая тайгу курлыканьем, тянутся на юг косяки журавлей; готовясь к отлету, табунятся по старицам и озерам утки; заманчиво красуются спелой ягодой кусты шиповника, боярышника, рябины…
По-летнему гладит солнце лучами тайгу, но осень, напоминая о себе, по утрам окутывает землю туманом, а ночью посылает заморозки.
Коротко «бабье лето»!
Оглянуться не успеешь, как последний лист покинет дерево, сбросит иглистую одежду лиственница, залезет в свое логово полосатый бурундук, а там и — рукой подать — налетят «белые мухи», укроют землю, со стоном и плачем закружит метель, затрещит уральский мороз…
— Вот и зима на носу, — сказал Павел, подходя к окну. Он вдохнул свежий воздух, улыбнулся чему-то, повернулся к столу и, подписывая акт, внимательно посмотрел на мрачного Заневского. — Как будто и все, Михаил Александрович, теперь и вам можно принимать мой участок!
— Нет уж, товарищ ди-рек-тор, — подчеркнул Заневский последнее слово, — отпуск, отпуск прошу, устал да и… вот еще что, — и протянул Павлу сложенный вчетверо лист.
Леснов взял бумагу и, развернув, не торопясь прочитал.
— Что ж, Михаил Александрович, можете с завтрашнего дня считать себя в отпуске, — внешне спокойно, но с укоризной проговорил Павел, — что же касается вашего увольнения…
— Отказываете? — повысил голос Заневский, и в его маленьких глазах обнажилась скрываемая ненависть. — Нет уж, товарищ директор, хватит!.. Чего вы еще хотите, чтобы на меня каждый мальчишка пальцем указывал?..
— Михаил Александрович…
— Пожалуйста, не уговаривайте! Поработал — будет!
Леснов вздохнул и сильным нажимом карандаша наложил в верхнем углу заявления резолюцию: «Ходатайствую».
— Я удовлетворил вашу просьбу только потому, что вы настаиваете, — спокойно сказал Павел, показывая резолюцию, — пусть решает трест. Я не уговариваю, но, признаться, мне не хотелось бы расставаться с вами, — искренне проговорил он и, выйдя из-за стола, протянул руку. — До свидания, Михаил Александрович, желаю вам хорошо-хорошо отдохнуть!
— Благодарю, — растерянно пробормотал Заневский и вышел из кабинета, разминувшись в приемной со Столетниковым и не заметив его. Заневского ошеломило решение нового директора, так спокойно принявшего его просьбу. Он ожидал, что Леснов откажет, станет упрашивать, может быть, даже извинится за резкие выступления на собрании и бюро — слишком уж был резок! Тогда было бы легче, и он знал бы, что им дорожат, что он нужен леспромхозу.
Теперь ему уже хотелось забрать свое заявление, он пожалел, что поторопился.
«Значит, надо уезжать отсюда. А куда ехать? В трест? Ах, все равно, главное — уехать. На новом месте по-новому и работать начну».
Он быстро сбежал по ступенькам крыльца и зашагал к дому, словно сейчас же должен был уезжать.
— Куда он так торопится? — спросил Столетников. — О чем вы говорили?
— Уволиться хочет.
— А вы?..
Павел протянул заявление с резолюцией, и замполит покачал головой.
— Зря… А кто командовать лесоучастком будет? Думаете, трест пришлет человека?
— Не думаю, — задумчиво ответил Павел. — Там был на эту тему разговор, и, кажется, у Заневского ничего не выйдет.
— Так бы и объяснил ему…
Павел свернул цигарку, несколько раз затянулся, сильно закашлялся.
— Пока я разрешил ему только отпуск, — сказал он, вытирая платком выступившие от кашля слезы.
— Рассчитываешь, что за отпуск одумается?
Павел улыбнулся.
— Вы поняли меня. Ему нелегко будет порвать с леспромхозом, ведь он здесь чуть ли не с основания.
— Может быть, ты и прав, — сказал Александр, взвешивая доводы Леснова. — Пусть посмотрит со стороны на работу леспромхоза, с горы, говорят, виднее, а там и поговорить с ним спокойно можно будет. Сейчас он подавлен, расстроен… А кого на лесоучасток поставим?
— Думаю временно просить отца. Временно. Люди у меня хорошие, их подгонять не надо…
2
Уральцев вышел на крыльцо больницы. Лица ласково коснулся прохладный утренний ветерок, глаза невольно щурились от яркого солнечного света.
Вдали, радуя глаз, шумела вечнозеленая тайга. До слуха донесся звон колокольчика.
«Уже и занятия в школе начались, — подумал Николай с таким сожалением, словно ему предстояло идти в школу, а он болел и опоздал. — Но почему в выходной занятия? — звонко рассыпалась по поселку барабанная дробь. — А-а-а, сбор пионерский!» — улыбнулся он.
Он смотрел на окружающее такими глазами, будто впервые прозрел, его радовала и волновала каждая мелочь.
За спиной тихо скрипнула дверь.
— Вы еще тут? — удивилась врач, которой Николай надоел ежедневными просьбами о выписке.
— Любуюсь, — восторженно сказал Николай. — Мне теперь кажется, не замечал я раньше никакой красоты, а взгляните вокруг: на тайгу, небо, речку — не оторвешь глаз!
Землю накрывал голубой купол. Ниже к горизонту краски незаметно блекли, светлели, а солнце окутала золотистая дымка, легкая и далекая.
«Что же я стою?» — опомнился Николай и решительно шагнул с крыльца.
Дома переоделся, подошел к Таниной двери, но в коридоре показалась Зина Воложина. При ней он почему-то не осмелился постучать к Тане и, чтобы скрыть замешательство, попросил корыто.
— Уж не стирать ли собираешься? — удивилась она. — Давай я постираю… Не хочешь? Может, Татьяну попросишь? Между прочим, — Зина зло усмехнулась. — Что-то уж больно часто стал захаживать к твоей ненаглядной Веселов и засиживаться допоздна.
Николай молча взял вынесенное ему корыто.
«Поэтому-то она и не приходила больше в больницу, — подумал он, — совесть не чиста».
Он натаскал в котел воды, затопил печь, закурил. Принялся за стирку. Так увлекся работой, что не слышал, как подошла и остановилась за его спиной Татьяна. Ей, было любопытно смотреть на его неумелые, угловатые движения, на летящие во все стороны мыльные хлопья, и она, не выдержав, расхохоталась.
Николай от неожиданности растерялся. Он виновато глянул на нее, и смущенная улыбка тронула его губы.
