Сергей Воронин - На своей земле

— Стой! — закричал Кузьма.

Стеклянное эхо подхватило его голос и, словно мячик, стало перебрасывать из стороны в сторону. Кузьма побежал было прямо через пашню, но понял, что так не догнать, и поднялся выше, к лесу. Отсюда он увидел, что человек бежит к озеру, в густые тальники.

— Стой!

Теперь Кузьма разглядел: это была женщина, она бежала, высоко подняв юбку, — видно, что-то несла в подоле, — и все оглядывалась. Кузьма ринулся вниз. Выбегая на равнину, он увидел, как женщина юркнула в кусты. «Все равно не уйдешь, найду тебя, найду!» Он остановился у кустов, насторожился: в стороне послышался сухой треск. Кузьма затаил дыхание. Все ближе и ближе раздается треск. И вот, совсем уже рядом, Кузьма услышал тяжелый вздох — не то всхлипывание, не то шопот.

— Стой, говорю! — крикнул Кузьма и бросился в тальники.

Женщина вскрикнула.

Лапушкина! Лапушкина была перед ним. Он ничего не понимал. Она смотрела на него со слезами:

— Впервой, Кузьма Иваныч… Никогда такого… Как жить-то, Кузьма Иваныч?..

Кузьма выпрямился. У него дергалась левая щека, тугой комок подкатил к горлу. Нет, никогда не простит он себе этого! Как он мог не заметить эту вдовую солдатку, у которой на руках пятеро ребят. Как он, фронтовик, мог забыть о вдове фронтовика, не помочь ей. Он ведь знал, видел, что Лапушкина нуждается, а сам ни разу не спросил, как она живет, и когда она попросила, чтобы ей выписали картошки, отказал, боясь, что колхозу не хватит для посева.

— Лапушкина…

Она тихо плакала. Теперь ей было все равно. И чего он еще дергает ее, вести, что ли, куда хочет?..

— Ну, веди. — Она поднялась и вдруг закричала зазвеневшим от отчаяния голосом: — Веди! Веди в колхоз, на суд! В район! Веди!..

Кузьма порывался что-то сказать и не находил слов. Жалеть ее? Но как жалеть словами, которые ничего не стоят. Ругать? Да за что же ругать, если сам кругом виноват…

— Послушай, Лапушкина, — отрывая ее руки от лица, сказал Кузьма, мучаясь еще больше, чем она, — пойдем… Надо все сделать так, чтобы никто не узнал. Пойдем скорее, — он заторопился, боясь и впрямь, чтобы никто не увидел изуродованную борозду.

Лапушкина показала, где она взяла картофель. И долго еще, больше часу, они зарывали выкопанные клубни, приваливали их землей, рыхлили комья, чтобы никто ничего не заметил.

Взошло солнце, и они пошли домой. Песок на дороге пожелтел от росы. Сосны, свободно раскинув ветки, плыли в розовом воздухе. Было тихо. И вдруг издалека донесся рокот мотора. Кузьма взглянул на небо, но самолета нигде не было видно. А рокот нарастал все тверже, все грозней. Кузьма оглянулся.

Из-за холма медленно выползал трактор. Вот он перевалил через вершину и, таща за собой плуг, пошел вниз. За ним показался второй, за вторым третий…

В неприятное положение попал Степан Парамонович. Как говорится, «механизация сыграла свою решающую роль». Пока не было тракторов, Степан Парамонович не особенно волновался.

«За самовольничанье начальство по головке не гладит! Емельянов-то вон как его отчитал!» — думал Щекотов. После того собрания, на котором Кузьма признался в своей вине насчет огородов, Щекотов почувствовал себя уверенней, и даже то, что самовольно ушел с поля, не особенно его беспокоило. Он и в этом видел вину Кузьмы.

«Ежели дойти до райкома, то уж тут однорукому в председателях не сидеть, — размышлял Степан Парамонович. — Так и так, скажу, дескать, невмоготу стало жить с таким председателем. Ну, а если все-таки усидит, так опять же невелика потеря, поедем в Ярославскую, в родной колхоз…» С этими мыслями он и уснул. И сон приснился ему хороший, он увидел себя в поле, среди пшеницы, неподалеку от ветряка. Колосья тянутся к нему, что-то шепчут, он трогает их руками и спрашивает: «Чья же это пшеница?» А колосья ему в ответ: «Смотрите-ка, не узнал… да твоя, твоя…» И так хорошо ему было видеть этот сон, что когда его разбудила Елизавета, крикнув: «Степан, тракторы пришли!» — он все еще улыбался.

Тракторы с грохотом шли мимо дома. Степан Парамонович подбежал к окну в нижнем белье, нечесаный, с раскрытой грудью. Тракторист на головной машине, в кожаном шлеме, помахал ему рукой. И словно что-то оборвалось в груди у Степана Парамоновича. Пока не было тракторов, все его раздражало на новом месте. Но вот пришли тракторы, и все его ночные думы развеялись в прах. Теперь нечего было и думать о возвращении в Ярославскую. Он торопливо оделся и, как ни в чем не бывало, отправился к бригадиру за нарядом.

Стояло солнечное утро. С осины доносился гомон. Грачи, кувыркаясь, дрались в воздухе, с высоты падали на ветви и качались на них, взмахивая крыльями.

Елизавета еле поспевала за мужем. Степан Парамонович думал, как бы это так получить наряд, чтобы Кузьма не подумал, что он, Степан Парамонович, испугался чего-то и пошел на попятный. Но Кузьма ничего и не подумал. Он приветливо ответил на кивок Степана Парамоновича и направил его бороновать, а Елизавету занарядил на посадку рассады. Но тут Степан Парамонович увидел на дверях нового сарая какой-то листок бумаги, который слабо шевелился на ветру. Степан Парамонович придвинулся к нему и побагровел, на лбу у него вздулась темная жила. Он сорвал листок и, скомкав его, бросил в председателя.

— Все! — крикнул Щекотов, выкатив глаза. И, ссутулясь, быстро пошел домой.

Елизавета побежала за ним.

— Чего там? Чего в ней?

Степан Парамонович тяжело дышал. Он расстегнул ворот рубахи, и все-таки воздуха ему было мало.

— Ну, чего ж ты молчишь, Степан? Что в ней? Да не беги так…

Он поглядел на нее и трясущимися бледными губами отрывисто сказал:

— Штраф наложили! Дожил… домой надо ехать!

Тракторы пришли вовремя, еще оставалась незапаханной половина земель. Трактористы, чумазые ребята, пропахшие бензином, в лоснящихся телогрейках, отдыхали только один день, а на следующее утро выехали на поля. Впереди ехал бригадир, тот самый танкист, про которого как-то говорил Кузьме директор МТС Сокол. Это был бравый парень. Он сразу включил третью скорость и так потянул за собой плуг с предплужником, что на дороге поднялась, словно дымовая завеса, густая пыль. За ним двинулся старенький, подпрыгивающий ЧТЗ с культиватором и позади «Уточка» с рядовой сеялкой.

Кузьма направил их на дальние поля. Теперь уж он твердо был уверен, что сев закончится в срок. Но ведь дело было не только в этом. Надо было так подготовить землю, чтобы урожай выдался обильный, чтобы в первый же год колхоз зажил богато.

И опять от зари до зари трудились на полях люди: рыхлили землю, под руководством участкового агронома удобряли ее суперфосфатами, засевали сортовым, не раз проверенным на всхожесть, крупным зерном. А тут еще подоспело время сажать рассаду, и Кузьма еле успевал следить за работой, проверять качество.

Прошло несколько дней, и однажды под вечер нарочный из сельсовета принес Кузьме телефонограмму — его вызывали в райком партии.

К этому времени, по сводкам, которые печатались в районной газете, колхоз «Новая жизнь» шел на втором месте.

— Надолго ли? — спросила Степанида Максимовна, укладывая в походный прорезиненный мешок еду.

— Дня на три…

Он оставил за себя Марию и поздно вечером вышел в путь.

— По тому делу? — спросил, прощаясь, Никандр, намекая на разговор со Щекотовым.

— Видно, по тому.

— Ну, ничего, Кузьма Иваныч, вы не расстраивайтесь. Я тут кое-что придумал. Все хорошо будет. — Он проводил его до крайнего дома. Кузьма поправил мешок и быстро зашагал на холм.

Вечер был пасмурный, по небу, толкаюсь, шли облака, собирался дождь, его ждали давно — теплого майского дождя. Под бугром ветер затих, тепло запахло рекой. У моста орали лягушки. Кузьма швырнул ногой булыжник, он плюхнулся в воду, и сразу стало тихо.

— Как вы испугали меня…

Кузьма вздрогнул.

Мария!.. Она стояла на мосту.

— Вы куда? — Она взглянула на него большими, почти черными в сумерках глазами.

— В район…

Мост качался в воде, было похоже, что они стоят на палубе и куда-то плывут. Ветер ласково шевелил волосы на виске у Марии. Опять заквакали лягушки.

— Это вы в них бросили? — с того дня, как она поговорила с Кузьмой, все стало как будто проще. У нее есть Петр. Она ждет его. И Кузьма теперь знает об этом.

— Хотите, я вас провожу?

Кузьма молча кивнул головой, они пошли, и все тише становился крик лягушек. А когда их овеяла сумеречная прохлада сосен, стало так тихо, что было слышно, как трутся ветви друг о друга. Пожалуй, надо бы Марии остановиться, но нельзя ведь оборвать Кузьму на полуслове. А он говорил о том, что теперь встречное обязательство будет выполнено, что те опасения, которые высказывал Щекотов об огородах, прошли, огороды обработаны и что, наконец, настало время спокойнее вздохнуть.