Обыкновенный парень - Феликс Казимирович Можайко
И вот теперь Насти нет и пропадает встреча Нового года.
«Впрочем, пойти можно, только ни с кем не танцевать. И вообще, если разобраться серьезно, такое поведение можно назвать мещанством, — рассудил Алексей. — Ну почему не пойти? Ведь и Настя там тоже встречает Новый год?» И Алексей решительно откинул одеяло.
На улице сыпал снежок. Голубоватые снежинки с какой-то лихой покорностью падали на мех воротника, на борта пальто, иногда какая-нибудь шальная снежинка вдруг тихо касалась горячих губ Алексея, и тогда он ощущал, как в рот проникала приятная холодная струйка воды.
Держался легкий морозец; было светло от выпавшего снега и от огромной луны, похожей на огромное антоновское яблоко.
Народу на улице прибывало: все торопились, спешили.
А вот и клуб. В широких слегка затянутых морозом окнах проносятся танцующие пары, хлопают двери, играет оркестр.
Алексей вошел. Легкая оторопь овладела им при виде огромной, под самый потолок елки, разукрашенной так, что за украшениями почти не видать было хвои. Словно в калейдоскопе все крутилось перед глазами, а девушки в своих нарядных платьях казались сделанными из тончайшего стекла, что игрушки. «Эх, жаль, Насти нет, вот бы она поглядела», — подумал Алексей, пробираясь поближе к елке.
Неожиданно его окликнули.
— Здорово, тезка, — протиснулся к нему Лешка Долгов, комсорг цеха. — Ты что же от друзей нос воротишь? Знакомься!
За спиной Долгова стояли две девушки. Одну из них, Валю, Алексей не раз видел с Долговым, другую, повыше и помоложе, — в первый раз. Она назвала себя Викторией.
Заиграли дамский вальс. Валя с Лешкой пошли танцевать. Виктория пригласила на вальс Алексея. И хотя это явно рушило все его планы, отказаться было неудобно.
Девушка танцевала легко, непринужденно. Она была хорошо сложена, со вкусом одета. А ее голубые с сероватым оттенком глаза светились нежной радостью.
«Красива», — невольно подумал Алексей. И вдруг с ужасом поймал себя на том, что она ему начинает нравиться. «Но ведь ты даже с ней не говорил?» — упрекнул себя Алексей. И другой голос ответил ему: «Ну и что же, все равно»…
Алексей гнал эту мысль, как чужую, но она отчаянно сопротивлялась и дразнила его: «Вот увидишь сам, да-да». После вальса возвращаясь на место, девушка сказала:
— Вы чу́дно танцуете, — и взяла его под руку.
Подошли Долгов с Валей. Глаза у него были озорно удивлены. Он воскликнул:
— Никак подружились?
— Да вот, представьте… — ответила Вика.
Заиграли танго, и Алексей с Викой снова танцевали. Им было весело и хорошо.
А когда возвращались домой, Алексей окончательно убедился, что эта девушка ему нравится.
— С Новым годом, с новым счастьем, — сказал он Вике.
Где-то далеко на заводе перекликались сирены электровозов. Темная ночь один за другим гасила разноцветные стекла в домах. Около городского сквера, запущенного до краев снегом, молодежь затеяла игру в снежки. Снег был пушистый, рассыпчатый и от мороза плохо клеился. Почему-то Алексею вспомнились озябшие руки Насти, потом, точно наяву, услыхал ее смех, звонкий, счастливый, и незаметно стала просачиваться в душу легкая грустинка.
— Если хотите меня видеть, приходите завтра. Буду ждать вас у сквера ровно в шесть, — вызвал Алексея из задумчивости голос Вики. На него доверчиво смотрели большие глаза, и он согласился.
Вика пригласила его в кино. Причем, картину выбрала она сама, что было совершенно ново для Алексея, так как в пору его дружбы с Настей, это право безраздельно принадлежало ему, и Настя всегда оставалась довольной. И говорила больше Вика — это тоже было ново, с Настей разговор обычно вел Алексей.
Фильм отражал времена гражданской войны. Вика лениво следила за кадрами, жалела, что взяла билеты на эту картину. Вдруг бросила:
— Леша, какие все противные, страшные в этих своих грязных костюмах, правда?
Алексей удивился.
— Как ты так можешь говорить? Ведь эти люди говорили с Лениным, и ему не было противно. Он ведь знал, что у них нет лучшего.
— Ладно, ладно, — примирительно сказала Вика и погладила его руку, — я ведь шучу.
Выйдя из кинотеатра, они пошли к реке. Скованная льдом в главном течении у моста, она была совершенно свободна у левого берега, где расположен комбинат. Алексей и Вика нашли у берега перевернутую лодку и сели.
Мороз крепчал, над водой поднимался пар, он сгущался в огромную тучу и, подгоняемый ветром, загораживал завод, — виднелись только кончики труб.
Алексей отыскал глазами свою, это было нетрудно: три трубы были самыми высокими, а посередине — его печь. Из трубы сочился еле видимый лиловый дымок. Постороннему глазу могло казаться, что печь не работает, но Алексей знал, что это не так, что сейчас температура металла в печи наиболее высокая, что идет доводка. Даже представил себе озабоченное лицо сталевара в этот ответственный период плавки, когда зрение и слух обострены до предела.
Алексей обнял Вику, сказал:
— Вот видишь дымок. Там наша печь.
Вика кивнула, улыбнулась, произнесла капризно:
— Лешенька, неужели мы пришли сюда говорить о работе? Давай о чем-нибудь другом. Ты посмотри, как хорошо вокруг. Мне кажется, я слышу, как звенит замерзающая у берега вода. И я сама замерзаю. Ты бы хоть пальцы догадался погреть, — и она протянула ему руки.
Леша взял их в свои, стал дуть на них и снова вспомнил Настю и тот день в колхозе, когда они спасали картошку. Подумал: «Настя не жаловалась на холод…»
А Вика тихо, вкрадчиво говорила, заглядывая ему в глаза:
— Ну почему у тебя нет высшего образования? Я вот инженер. — И, снизив голос до шепота, добавила: — Мать не разрешит мне выйти за простого рабочего…
Алексей спрыгнул с лодки, бросил ее руки. Сказал зло:
— Твоя мать неумная, Вика, — сказал он.
Потом заговорил тихо, почти шепотом, глядя мимо плеча Вики на завод, видневшийся сквозь багровый туман многочисленными огнями и сполохами, точно был его адвокатом.
— Что с того, Вика, что ты инженер и работаешь секретарем у своего дяди? Что с того, что твоя мать с дипломом и сидит дома? Пускай тебя не выдадут за простого рабочего. По-видимому, хорошему инженеру ты тоже не будешь нужна. Да. По-твоему получается, что у нас на заводе все рабочие недоучки и несмышленыши. Это не так, Вика, честное слово. Но я не хочу говорить за других, скажу за себя. Да, я пришел в цех недоучкой, из седьмого класса. А сейчас десятый кончаю. Я не хотел долгое время учиться… Меня вызвали в комитет комсомола и сказали — учись. Нечего бригаду позорить. Товарищи сумели настоять на своем, и
