Отче наш - Владимир Федорович Рублев
В стороне Любаша тянет к берегу намокший половик. Лицо и волосы ее влажно поблескивают.
— Тут мелко, никуда бы он не девался! — кричит Андрей, бредя по воде к Любаше.
— Утянуло бы в камыши, — отвечает Любаша, затаскивая — складка за складкой — половик на мостки.
Андрей принимается помогать ей.
— Идите, идите, купайтесь! — говорит Любаша, почему-то переходя на «вы». — Сейчас намыливать буду, вода грязная сделается.
Андрей понимает, что Любаша стесняется прилипшего к телу тесного платья. Он отступает от мостков, взглядывая на Любашины плечи и шею, и замечает темный шнурок, выбившийся из-под мокрого воротничка.
«Так и не снимает крестик», — грустно думает он и тихо зовет:
— Люба!
Она оборачивается и перехватывает его взгляд, направленный в прорез платья на груди.
— Ну идите же, купайтесь! — голос ее сорвался. Этот неожиданный вскрик неприятен Андрею.
«Опять из-за крестика поссоримся. Сколько потрачено слов, чтобы убедить снять его».
Вспомнилось Андрею: сели с Любашей за стол обедать. По радио передавали обзор центральных газет.
— Ого, вот это скорость! — вырвалось у него при сообщении о новом воздушном лайнере.
— Большая, да? — подняла глаза Любаша, помешивая ложкой суп.
— Так это же почти скорость звука! Представляешь себе скорость звуковых волн?
Андрей рассказывал о достижениях техники с большой охотой: ему нравилось, как доверчиво, внимательно слушает его Любаша.
После обеда он ушел в свою комнату, но оставаться одному не хотелось. Он вернулся на хозяйскую половину.
— А знаешь… — начал было Андрей и — осекся.
Любаша стояла спиной к нему и крестилась на образа в углу. Обернувшись и увидев его, покраснела и быстро вышла в сенцы.
А в последний воскресный день проснулся днем и не нашел хозяев дома. Они вернулись уже к обеду — и мать, и дочь празднично одетые.
— В гости ходили? — спросил он Любашу, и опять та смущенно отвернулась.
— Нет, в церковь… Сегодня же праздник, — еле слышно ответила она, и ему вдруг стало понятно, куда они уходят часто вечерами вместе: в церковь. Значит, обе они верующие — и мать, и дочь — догадался Андрей, и ему стало как-то неловко. Не за мамашу, а именно за дочь.
«Неудивительно, ведь с детских лет мать вдалбливала ей эту ахинею», — подумал он сейчас.
Почти на середине озера Андрей видит камышовые заросли. Между этим камышовым островком и берегом то тут, то там взметываются каскады брызг, мелькают руки и торчат короткими темными столбиками головы купающихся. А там вдали покачиваются лодки: ребятишки угнали их от берега и теперь прыгают в воду, наперегонки, устремляясь к песчаным отмелям.
«Где же шурфы старых шахт?» — теряется в догадках Андрей, оглядываясь вокруг. Вдруг он сейчас плывет над ними, и через секунду-две вода увлечет его вниз?
На днях рассказывали ему, что когда-то, лет сорок назад, отступая в Сибирь, колчаковцы пустили, взорвав перемычку, озерную воду в две ближайшие шахты. Шурфы их покоятся на дне озера, и временами над ними возникают водовороты. Приезжали на озеро водолазы, но шурфов так и не нашли.
Озерная гладь сейчас тиха и спокойна, над водой несутся ребячьи выкрики, и Андрей смеется над собой: «С каких это пор ты стал трусишкой?»
Он посматривает в сторону Любаши. Что это? К мосткам причалена лодка, в ней кто-то сидит. А возле Любаши — девушка в красном купальном костюме.
Андрей поворачивает к берегу. Лишь у самых береговых камышей он узнает Лушку и ее братишку Василька. Тот, глядя на подплывающего Андрея, торопливо кричит сестре:
— Луш! Ну, поехали быстрей!
«Боится за вчерашние подсолнухи», — усмехается Андрей, подходя к лодке. Василек поспешно отталкивается веслом от мостков.
— Ого! — бросает вдогонку Андрей, останавливаясь. — Ночью в-чужой огород лезть не побоялся, а ответ держать — трусишь? Подожди вот немного, все равно и на воде поймаю…
Василек молчит, головы не подымает, снова зовет сестру:
— Ну скоро ты там? А то один уеду…
Но Лушка не спешит. Она знает, что ей очень идет этот купальный костюм. И, хотя кроме Андрея и Любаши тут никого нет, не без кокетства прохаживается на песке, играя бедрами и бросая улыбчивые взгляды в сторону приближающегося Андрея.
— Ну поехали, Любка! — слышит Андрей ее веселый голос. — Никто твои тряпки не утащит, мы с лодки смотреть за ними будем. А, Люб?..
Та отрицательно качает головой:
— Некогда мне… Да и… Езжай, езжай, не пойду я…
Лушка встряхивает русыми кудряшками, откидывая их со лба.
— Ну, как знаешь… Сейчас, Василек! — машет она брату и кричит Андрею, ступившему на берег: — Айдате с нами, а? На самую середину озера доедем, а оттуда поплывем!
Андрей видит, как мрачнеет Любаша, и отказывается:
— Отдохну немного. Потом догоню вас… Слышишь, Василек? — задорно кричит он пареньку. — Отдохну и за вами поплыву, держись тогда…
— О, я видела, вы хорошо плаваете! — восторженно отзывается Лушка, ничуть не обижаясь на отказ, и бежит к лодке, крикнув на ходу: — Так догоняйте, вместе к берегу поплывем!
Василек берется за весло, хрупкие мальчишечьи лопатки заметно ходят в такт гребкам. Лодка медленно плывет к середине озера.
Любаша окликает Андрея:
— Давай половик к пряслу оттащим, повешать надо.
Сама смотрит на Андрея лучистым взглядом, но не удержавшись, смеется:
— Ты же как водяной. Все волосы в тине. Наклонись-ка, давай сниму.
Андрей пригибает голову, дыша свежими влажноватыми запахами, исходившими от ее просыхающего платья. В сердце оживает тихая, доверчивая нежность к Любаше и что-то безвольное, мальчишеское, навеянное вдруг смутными воспоминаниями о ласковых материнских прикосновениях.
— Ну все, — слышит он голос Любаши.
Андрей открывает глаза и, выпрямляясь, опять замечает темный шнурок на Любашиной шее.
— Люба, знаешь… Ты не обижайся на меня, — он указывает глазами на шнурок, — не пойму я, зачем тебе это? Понимаешь, странно как-то…
— Пусть, — отвечает Любаша, не подымая на него глаз. — Пусть… Кому как нравится. Ей вот, — кивает она в сторону удаляющейся лодки, — ничего не стоит выбросить крещенский знак… Ишь, вырядилась как, бесстыжая, а вечером опять в церковь придет и крестик нацепит.
— Что, и она? — изумляется Андрей.
Любаша поводит плечами:
— Оба они с Васильком крещеные. И его, видать, заставила снять, шалопутная.
— И многие в поселке ходят в церковь? — заинтересованно спрашивает Андрей.
Ему, выросшему в большом уральском селе, где церкви закрыли задолго до его рождения, просто странным это показалось.
— У кого душа лежит, те идут, — донесся тихий подрагивающий голос Любаши. — Насильно, конечно, никого туда не тащат, каждый себе хозяин.
Андрей покачивает головой:
— В какие только глупости человек не верит. Доску сунут в
