Февраль - кривые дороги - Нина Артёмовна Семёнова
— Разыгрываешь? — спросила она и незаметно подмигнула ей.
— А что, и пошутить нельзя?
Потом Юлька зажгла свечку и пригласила пить чай.
— Как в интеллигентных домах, — сказала она и вдруг предложила: — А не закатиться ли нам с тобой в ресторанчик, а? По случаю твоего приезда! Деньжата есть?
Дианке ничего не оставалось делать, как протянуть Юльке Колины двадцать пять рублей.
— Порядочек! — воскликнула Юлька и стала собираться.
Ресторан был неподалеку, но свободных столиков в нем не оказалось, поэтому их даже не пустили в зал.
— Не трусь! — сказала Юлька. — Сейчас кто-нибудь пригласит!
— Как это? — не поняла Дианка.
— А так! — И добавила: — Учись, деревня!
Она скинула с головы шарф и тряхнула волосами. Дианка чуть не вскрикнула от удивления: недавно Юлька приезжала домой с короткой стрижкой, а сейчас волосы полились по плечам длинными волнами, а из-под этих волн, как челны в бурю, выныривали клипсы: каждая клипса больше уха.
Так, с непокрытой головой, тряся кудрями, Юлька прошлась туда-сюда под окнами ресторана. Маневр ее оказался точен: в дверях показался черненький толстенький человечек и позвал Юльку.
— Я не одна, — сказала она, — с подругой.
— Давай и подруга.
Вслед за толстеньким человечком они прошли в самый дальний угол зала. Навстречу им из-за столика поднялся еще один человек. Этот был худощав и высок, но весь зарос волосами. Волосы росли даже на пальцах. Юлька сразу же вступила с волосатым в какой-то малопонятный Дианке разговор, хотя говорили они по-русски. А Дианка стала потихоньку оглядываться. За всю свою жизнь она еще ни разу не была в ресторане и теперь глазела по сторонам.
«А хорошо тут, — думала она, — пальмы в кадушках, как на тропическом острове, дым над головой — это облака».
Не успели они расположиться за столиком, как грянул оркестр: гитара, две трубы и огромный барабан. Юльку тотчас же пригласили танцевать, и прямо от столика, еще не войдя в круг, она стала выделывать такие кренделя, что Дианке стало страшно: а вдруг и ее пригласят, а она так не умеет.
«Спрятаться бы куда-нибудь», — подумала она, но спрятаться было некуда, и Дианка делала отчаянные знаки Юльке Собачкиной: дескать, давай уйдем отсюда, но та самозабвенно отплясывала и не замечала Дианкиных взглядов.
«Боже мой, боже! — корила себя Дианка. — Зачем я сюда пришла, зачем? Неужели нужно было удирать от одного застолья, чтоб попасть в другое?»
Оркестр снова заиграл, и волосатый человек пригласил ее на танец. Хорошо еще, что это оказался вальс, и Дианка не ударила лицом в грязь. Но когда танец кончился и она вернулась к столику, то увидела, что Юльки нет. Где же она? Не было ее и на кругу. А волосатый стал приставать: — Не выпьете ли со мной рюмашечку?
— Да отвяжитесь вы от меня! — отрезала ему в сердцах Дианка и бочком, бочком между столиками вышла из ресторана.
А теперь куда?
«К Юльке я больше не пойду, — решила она. — Подруга еще называется!»
Ей было не так жаль денег, как белых свадебных туфель, которые она оставила в общежитии. А с другой стороны: как бы она в белых туфлях по снегу топала? Спасибо Юльке, что хоть сапожки дала. Старенькие, а все-таки теплые.
Дианка шла по улице и слушала, как скрипел снег под Юлькиными сапогами, будто выговаривал: «Собачкина, Собачкина, Собачкина…»
От нечего делать она прошлась по центральной улице города — Ленинской. Здесь снега уже не было и свежо пахло набухающими тополиными почками. Так свежо, что Дианка, проходя по улице, несколько раз чихнула. Милиционер, стоявший у аптеки, крикнул ей вдогонку:
— Будьте здоровы!
Дианке стало смешно, она хотела сказать спасибо, но застеснялась, пошла дальше. Вскоре показалась старинная крепостная стена, а перед стеной горел Вечный огонь, освещая доски с фамилиями погибших воинов; Дианка прошла вдоль стены, читая фамилии погибших. Одна фамилия ее поразила. «Мария Октябрьская, водитель танка, Герой Советского Союза».
— Это ж надо: женщина и — водитель танка! — вслух удивилась Дианка. — А я еще на свою судьбу жалуюсь.
В парке на горбатом мостике она долго глядела вниз, на гладкий блестящий лед катка. В нем струились-переливались огни рекламы.
Она ходила и ходила по городу как неприкаянная. Ноги уже не слушались ее, и сознание временами куда-то проваливалось.
«Неужели это я на ходу сплю? — думала она. — А раньше не верила. Читала в книжках и смеялась: выдумки! Разве можно спать, когда идешь? Оказывается, можно. И даже сон можно увидеть. Например, маму. Она тянет руки, зовет: «Дочушка, что ты наделала? Вернись?»
Дианка и рада бы вернуться, но как? В кармане ни копейки, и сапоги на ногах чужие.
Так, бродя бесцельно по городу, она снова вышла на Ленинскую улицу. На углу чей-то знакомый голос окликнул ее.
— Все чихаешь?
Дианка оглянулась, но никого не увидела, а милиционер сидел высоко в круглой будке и оттуда, с высоты, строго и пристально глядел на нее.
— Тут я, тут, — сказал он, поняв, что Дианка его не видит, и спустился наземь. — Ты чего это по ночам бродишь?
— А что — нельзя? — гордо вскинула голову Дианка. — Кажется, в своем государстве…
— А ежели хулиганы?
Милиционер был пожилой, лет под пятьдесят, и чем-то удивительно напоминал деда Тараса. Может быть, тихим голосом?
— А вы на что? — сказала Дианка. — Я вот иду, а милиция даже все мои чохи считает.
Милиционер нахмурился.
— Мне твои чохи ни к чему, — сказал он. — А шляться ночью по городу не положено. Я ведь давно за тобой наблюдаю.
Дианка не стала спорить, повернулась и пошла прочь, хотя ей все время хотелось оглянуться: не идет ли милиционер следом, не наблюдает ли? Снова сквозь деревья проглянул Вечный огонь, и она подошла к нему. Откуда ни возьмись — налетел ветер, загнал пламя внутрь. Дианка даже испугалась: неужто погаснет огонь? Но он снова вырвался, большой, языкастый, только не ввысь, а вкось, чуть не обжег ей руки. Отпрянув от огня, Дианка снова чуть не налетела на милиционера.
— Слушай, — сказал он ей, — а ты ведь нездешняя.
И так он хорошо это сказал и улыбнулся, как дед Тарас, что Дианка не выдержала и призналась:
— Ага. Из Веселых Ключей я. Деревня так называется.
— А что в городе делаешь?
— Приехала на работу устраиваться.
— Устроилась?
— Не-а.
Милиционер сел на скамейку, пригласил и ее сесть рядом.
— Да не бойсь, не бойсь, не съем. У меня свой такой оболтус растет. Заладил одно: не хочу учиться —
