Евгений Шварц - Наш завод
Стою я, жду. Совсем темно стало на улице. Во всех окнах засветились огни. А отца нет и нет. Но вот вижу я наконец — идёт к нашему дому какой-то человек.
Я к нему. Кричу:
«Папаня! Папаня!»
А он не отвечает.
И тут узнаю я вдруг, что это не папаня, а друг его и товарищ Яков Иванович Ломов.
Я ему говорю:
«Здравствуйте, дядя Яша!»
А он не отвечает.
Я говорю:
«Дядя Яша! Это я! Лена! Вы меня не узнали?»
Молчит.
Я говорю:
«Дядя Яша! Вы на меня сердитесь?»
А он только рукою отмахнулся и вздохнул.
Открыл он калитку, поднялся на крыльцо и стал ноги вытирать. Вытирает, всё вытирает, а в дом не идёт. Как будто боится к нам войти.
И вдруг я поняла: беда случилась! С плохими вестями пришёл дядя Яша.
Распахнул он дверь наконец — и в дом. Я за ним. Дрожу вся.
Мама поднялась дяде Яше навстречу.
А он шапку снял, а «здравствуйте» не говорит.
Уставился в пол. Молчит.
Мама поглядела на него, потом на меня, вся побледнела вдруг и спрашивает: «Он помер?»
«Что ты, что ты! — закричал дядя Яша. — Нет, нет! Живой!»
А потом добавил тихо:
«Ушибло его сильно. Колесо задело. Сколько раз просили мы сетку возле колеса установить — отказывают хозяева. Расход лишний. Дрожат, проклятые, трясутся над каждой своей копейкой. Одним рабочим меньше, одним больше — это им не расчёт. Народу хватит».
Мама полушубок накинула, шалью повязалась.
«Бежим! — говорит. — Он в больнице?»
«В больнице».
Пошли они быстро, и вдруг у самой двери Яков Иванович задержался. И поманил меня к себе. Я подошла.
А он достал из кармана пряник. Вижу его перед собою, как сейчас: большой пряник, фигурный. Человек на коне. Человек и конь — коричневые, а поводья, седло, стремена — белые. Сахаром облитые.
Достал дядя Яша пряник, подал мне и говорит: «От отца подарок. К рожденью. Он этот пряник по дороге на завод купил. Всё беспокоился, что забуду его отдать. Бери скорее».
Мать шалью лицо прикрыла, чтобы я не увидела её слёз, опустила голову низко — и в дверь. Дядя Яша — следом. И осталась я дома одна.
Села за стол, поближе к лампе.
Тоскую.
Так тихо у нас в доме, так пусто! Некого мне больше сегодня ждать.
Вот тебе и рождение!
И заплакала я. Так заплакала горько, как тебе, внучек, никогда не придётся. И плакала я, всё плакала, пока не уснула.
Просыпаюсь — рассвет за окном. В лампе синий огонёк над фитилём прыгает — кончился керосин. А мама ещё не вернулась.
Вскочила я, лампу задула, помылась, прибрала в комнате, печку растопила.
А пряник поставила на подоконник, прислонила к стеклу. Работаю и посматриваю на отцовский подарок.
Как вчера мы с мамой пообедали, так с тех пор я и не ела ничего.
Подошла я к окошку, взяла пряник.
Сейчас, думаю, поводья белые, сахарные, отломаю.
И не отломила.
Вот что я сделала.
Забралась я на табуретку и достала со шкафа картонную коробку. Хранились у меня в этой коробке все богатства: лоскутки разноцветные, картинки, глиняный петушок, серебряные бумажки из-под конфет. Разобрала я всё это добро и уложила заветный пряник на самое донышко.
Решила я твёрдо: нельзя! Пока не вернётся отец из больницы, не трону я его подарок. И не тронула. А нам трудно пришлось, пока отец хворал, очень трудно, внучек! Тогда кому до нас было дело? Хозяину? У него один был закон: работай на меня. А заболел — живи, как знаешь. Вот мы и жили. Случались дни — сухой корки дома нет. Вспомнишь пряник в такие дни — и сами руки к коробке тянутся. Так и толкает тебя: лезь на шкаф, снимай коробку, доставай отцовский подарок! Раза два я так и делала. Достану коробку, взгляну на пряник — и обратно уложу. Сберегла я его до отцова возвращения.
И вот уж весна пришла. Вечера стали светлые. Стою я в один такой вечер за воротами, жду маму. Ушла она в больницу — отца проведать. И вот, вижу, возвращается мама весёлая, даже ростом как будто повыше стала.
А рядом с ней кто идёт, прихрамывает?
Ой, люди добрые, да ведь это он, он, отец!..
И тут бабушка опустила голову, прикрыла шалью лицо и замолчала.
И Ваня молчал. Только поглядывал на бабушку. И наконец бабушка сказала:
— Вот тебе и всё, внучек.
— А пряник? — воскликнул Ваня.
Бабушка улыбнулась:
— Вернулся, значит, мой папаня из больницы. И утром на другой день вышел он во двор — погреться на весеннем солнышке. Я возле верчусь. То помогу ему трубку раскурить — уголёк принесу из печки, то шаль притащу — ноги ему укрою. А он только посмеивается, радуется, что домой вернулся. И вспомнил отец про свой подарок, спросил, понравился ли мне пряник.
Я бегом домой — да на шкаф. Схватила коробку — и к отцу:
«Цел, вот он, ваш подарок, папаня! Глядите!»
Отец головою покачал.
Спрашивает:
«Хотела, чтобы у тебя хоть что-нибудь осталось об отце на память?»
Я кивнула.
Отец повеселел и приказал мне:
«А теперь кусай, грызи этот пряник. Он уже, небось, как каменный стал! Не одолеешь?»
«Что вы, папаня!» — ответила я.
Раз, два — и нет отцова подарка!
Вот тебе и всё, внучек.
3Некоторое время бабушка и внук опять шли молча. Каждый думал о своём. Но вот Ваня спросил:
— А в школу ты, значит, не пошла в тот день?
— Куда, куда? — удивилась бабушка.
— В школу! — повторил Ваня. — Так весь день и пробыла со своим папой?
Бабушка покачала головой и ответила:
— Не училась я тогда в школе.
— Как не училась? — удивился Ваня. — Ведь тебе было тогда уже восемь лет!
— Для нас, детей рабочих, тогда школ нехватало.
— А где же ты училась читать и писать? Откуда ты всё знаешь так хорошо?
— Учиться я пошла, внучек, много-много позже, уже при советской власти.
— Ну ещё, бабушка! Ещё! — попросил Ваня. — Ещё рассказывай! Ну, посидели вы с папой на солнышке, а потом что? Ну, пожалуйста! Бабушка!
— А потом, — ответила бабушка, — стали мы жить да поживать. Вот тебе и всё.
Ваня вздохнул.
— Ты почему вздыхаешь? — спросила бабушка.
Ваня вздохнул ещё раз и ответил:
— Потому что когда про несчастья рассказывают, то говорят длинно. А как только несчастья кончаются, сейчас же: «Вот тебе и всё». Даже в сказках — и то: «Я там был, мёд, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало!» И конец… Почему это?
Бабушка подумала и ответила:
— А по-моему, мы с тобой всю дорогу говорили длинно и подробно как раз про хорошее. Про то, что все несчастья прошли и никогда-никогда не вернутся!
И тут бабушка и внук подошли к детскому саду и попрощались до пяти часов.
Вопросы и ответы
1Для того чтобы попасть в детский сад, надо было открыть калитку и войти в настоящий сад, с высокими деревьями и широкими дорожками. Ваня так и сделал.
Самая широкая дорожка привела Ваню к просторному двухэтажному дому.
Он поднялся по ступенькам на крылечко, вытер о половичок ноги, открыл дверь и вошёл в длинный светлый коридор. Здесь вдоль стен стояли большие шкафы с отделениями. На дверце каждого отделения была приклеена картинка, которая помогала детям найти свою вешалку.
На Ванином шкафчике была наклеена картинка: самолёт с тремя моторами мчится по небу между белыми облаками.
Рядом, у Пети Захарова, была картинка, которая Ване нравилась гораздо больше. На этой картинке был нарисован паровоз.
Когда воспитательница Лидия Николаевна спросила в начале занятий, кому какую картинку приклеить над вешалкой, все дети закричали:
«Мне — паровоз! Я хочу паровоз!»
Пришлось бросить жребий, и тогда паровоз достался Пете Захарову.
Ваня разделся, поднялся во второй этаж и вошёл в большую светлую комнату. Там вокруг Лидии Николаевны на низеньких стульях уже сидели Мая Орлова, Лёва Дорошенко, Вася Максимов, Лиза Кудряшова, Петя Захаров.
— Здравствуйте, Лидия Николаевна! — сказал Ваня.
— Здравствуй, Ваня! — ответила Лидия Николаевна.
Каждое утро, пока не соберётся вся старшая группа, Лидия Николаевна или рассказывала, или заставляла рассказывать детей, или придумывала новые игры.
— Сегодня мы начали утро с вопросов и ответов, — сказала Лидия Николаевна. — Один спрашивает, а мы все отвечаем общими силами.
— Вы знаете, — спросил тогда Ваня, — что в будущем месяце нашему заводу сто лет?
— Знаем, знаем! — закричали дети. — Это все знают! Даже в младшей группе.
— А вы знаете, — продолжал Ваня, — что день рождения завода будут праздновать не так, как собирались раньше, а в сто тысяч раз лучше?
— Я знаю! — сказал Лёва Дорошенко. — Папа утром из-за этого рано ушёл на завод, на целый час раньше.
— И я знаю! — сказала Мая Орлова. — Мне мама сказала.
