Карпов Васильевич - Портрет лейтенанта

Николай Петрович стал чаще, чем делал это прежде, обходить полковой городок. Обнаружив взвод Александра то на строевом плацу, то в спортивном городке, то на штурмовой полосе, останавливался в сторонке, наблюдал.

Саша, не подозревая, что за ним смотрит отец, проводил занятия свободно, уверенно, с удовольствием. Ему все было знакомо и привычно. Правила поведения, обращение с оружием, стрельба, сигналы полкового трубача, спортивные игры, вообще весь уклад воинской жизни был его родной стихией, миром его детства.

Однажды майор Теремов остановился в тополевой аллее. За деревьями на ровной площадке сын проводил строевые занятия. Лейтенант был одет, как и все его красноармейцы, в хлопчатобумажное обмундирование, но все же даже на расстоянии он выделялся какой-то особенной строевой подтянутостью и красотой осанки.

Бойцы, разбившись попарно, отрабатывали повороты в движении и на месте. Александр ходил между парами и помогал им. Вот он задержался около одного низкорослого крепыша и стал заниматься с ним отдельно. Он шагал рядом, зычно подсчитывал: «Раз-два! Раз-два! Напра-во!» Ноги красноармейца заплетались затейливым кренделем. Он терял равновесие, едва не падал.

Это не злило молодого Теремова. Он смеялся и подбадривал неловкого паренька:

– Так, уже лучше. Только четче! Ну-ка, еще разок!

Красноармеец шагал, старательно стуча ногами. Но на повороте опять потерял равновесие.

– Стой! - скомандовал взводный. - Посмотрите, я покажу, как надо делать. Дайте мне винтовку.

Красноармеец протянул руку с винтовкой. Но лейтенант покачал головой:

– Так не возьму. Как я учил?

Красноармеец смутился, потом быстро отчеканил:

– Боевая, незаряженная, номер двадцать пять шестнадцать, - и тут же бросил винтовку лейтенанту.

Теремов ловко поймал ее и похвалил:

– Молодец. Правильно.

Майор Теремов был приятно удивлен. Откуда известен Саше такой способ передачи оружия из рук в руки? Ни уставом, ни наставлением это перекидывание не предусмотрено. Так учили, когда Теремов-старший сам был красноармейцем. Считалось, что подобное обращение с винтовкой прививает ловкость и свободное владение оружием. Да и номер винтовки помогает запомнить, об осторожности предупреждает: «боевая, незаряженная!» (бывает и заряженная). «Живет традиция, - думал майор, - неписаная, а передается из поколения в поколение. И хорошая традиция. Вот я до сих пор номер своей винтовки помню: сорок четыре одиннадцать».

А лейтенант между тем, взяв оружие, стал показывать повороты. Выполнял он их артистически. Все подчиненные прекратили тренировку и с явным удовольствием смотрели на своего командира. Ну, кажется, чего мудреного - повернуться направо или налево? Майор и сам мог сделать эти повороты образцово. Но, глядя на Сашу, невольно залюбовался.

Александр проделывал приемы как-то особенно легко. «Сын, поэтому все кажется красивым», - пытался оправдаться сам перед собой майор. Но тут же убеждался, что не только ему нравится Александр. Солдаты соседней роты, отдыхавшие в тени деревьев и не видевшие стоявшего неподалеку командира полка, выражали свой восторг одобрительными возгласами:

– Вот это да!

– Ну и дает!

– Мирово!

– Действительно, сын ваш настоящий мастер! - сказал незаметно подошедший батальонный комиссар Гопанюк.

Теремов смутился. Покраснел, будто мальчишка, которого уличили в недостойном поступке. А замполит, желая сгладить неловкость, грустно сказал:

– Завидую вам, товарищ майор, мне судьба не послала такой радости, нет детей. Ваш Александр будет отличным командиром. Побывал я у него на политзанятиях: светлая голова у парня, объясняет доходчиво, умело. Красноармейцы полюбили его.

Сказал бы это кто-нибудь другой, можно было подумать - хочет угодить командиру полка. Но Гопанюк был не из таких. Теремов чаще расходился во мнениях со своим замполитом, чем соглашался с ним.

Домой Александр приходил усталый и возбужденный, подолгу с удовольствием плескался под краном.

«Взрослый, совсем взрослый мужчина», - с грустной радостью думала, глядя на него, Лидия Максимовна и шутливо спрашивала:

– Ну, как дела, полководец?

Александр ел с аппетитом. По-военному быстро. За столом не засиживался. О своих делах подробно рассказывал только матери.

– Знаешь, мама, все ребята у меня хорошие. Только один лентяй - Антон Косогоров. На мельнице до армии работал. Мешки таскал. Около муки сытно жилось. Холку наел, здоровый, как бык, а мыслить не научился. Трудиться не хочет. У него даже мозги ленивые. «Когда надо, говорит, мы себя покажем!» - «Что же ты покажешь, - спрашиваю его, - если сейчас не научишься?» - «А я, говорит, любому врагу шею сверну без науки». И свернет! Такой здоровенный. Вот и получается у меня загвоздка. Мы учим людей для боя. А ему для боя уже сейчас ничего не нужно. Он готов… Не люблю этого человека. Мешает работать. Но подожди, я ему докажу, что он лодырь и хвастун. Не знаю еще как, но докажу.

– Ты только не горячись, - советовала мать, - с людьми надо очень осторожно обращаться. Тут каждая ошибка - боль, обида, плохое настроение.

– Я понимаю. Поэтому и говорю, не сегодня, не сразу, но уличу этого лентяя. Работать я его все равно заставлю, даже сейчас. Но мне хочется разоружить его морально, понимаешь? Лишить его этой напускной самоуверенности, доказать, что она вредна. Сила в нем действительно есть, но она не разработана. Она спит, понимаешь? Надо раскачать его. Когда это произойдет, он мировой парень будет.

– Ну-ну, докажи… Да ты не торопись, глотаешь, не прожевывая. Забудь о работе, пока дома.

Александр смеялся:

– Не могу, мама, старшина так приучил. Ух, гроза был! «Я, говорит, товарищи курсанты, на всю жизнь вам темп, инерцию вырабатываю. Радость службы не в котлетах, а в пунктуальности и точности. Поэтому, не управился с едой в положенное время, сам виноват! Встать! И шагом - марш!» Так что, мама, у меня темп жизни такой…

Тревога

На рассвете в квартире Теремовых длинно и тревожно зазвонил телефон. Раньше домой командиру полка так никогда не звонили. Проснулись все сразу - и Николай Петрович, и Лидия Максимовна, и Саша.

Майор поднял трубку, хриплым со сна голосом сказал:

– Слушаю.

Александр прибежал из своей комнаты на необычный звонок. Он остановился у распахнутой двери. В комнате стоял предутренний сумрак, но Александр увидел, как изменилось лицо отца.

– Вы ничего не напутали? - строго спросил Николай Петрович и тут же добавил: - Немедленно дайте сигнал тревоги.

Сыну коротко бросил:

– Одевайся!

Лидия Максимовна бегала по квартире, помогая мужчинам собраться. В помощи этой не было необходимости - два «тревожных» чемодана в «боевой готовности» постоянно стояли в передней.

Последние недели были беспокойными. С границы приходили настораживающие сообщения: то группы немецких офицеров появлялись у пограничной реки, то слышался рокот множества танков по ночам, то фашистские самолеты залетали на нашу сторону. Об этом все знали. Военные, да и не только они, понимали, что это значит.

В семье Теремовых хорошо знали, о чем можно говорить и о чем нельзя. Поэтому Лидия Максимовна не спрашивала мужа о тревожных слухах. Ждала, пока он скажет сам, если сочтет нужным. Но как только ударил этот необычный ночной звонок, Лидия Максимовна сразу все поняла. В голове закружилась, затрепетала, больно забилась, словно птица, угодившая в сеть, одна-единственная мысль: «Неужели началось? Неужели война?»

Она не решилась задать мужу страшный вопрос. А он молчал. Только у двери, когда Николай Петрович уже вышел на крыльцо, спросила:

– Коля, а мне что делать?

– Оставайся здесь. Поговори с женами командиров, успокой детей. Я думаю, это ненадолго.

По лагерю, в густом еще между деревьев сумраке, мелькали темные фигуры бегущих красноармейцев. За высокими кустами недалеко от жилых домов, там, где размещались склады, стучали деревянные повозки, тукали копыта лошадей, кто-то сдавленно кричал:

– Но-о, прими назад! Прими, говорю, не проснулся, черт лохмоногий!

Не сказав друг другу ни слова, отец и сын побежали каждый на свое место: майор - к штабу, Александр - в роту.

Через час полк выступил в сторону границы. До нее было недалеко - километров сорок. Утро выдалось солнечное, яркое, радостное. Просто не верилось, что началась война. Лишь вдали был слышен гул артиллерийской стрельбы. На большой высоте пролетели черные самолеты с незнакомыми силуэтами. Кто-то весело крикнул «Воздух!», но колонны даже не рассыпались, всем было ясно, самолеты идут куда-то дальше. Полк продолжал шагать длинной тысяченогой гусеницей, поднимая не очень густую пыль с плотно укатанного проселка. Лица у бойцов веселые, задорные:

– Сейчас мы им покажем!

Приказ был короткий и ясный: выбить врага, вторгшегося на советскую землю, дойти до пограничной реки и остановиться.