Николай Плевако - Полнолуние
Саша, не зная сам отчего, заволновался, загорячился, точно выступал с трибуны.
— Ты мне, Саша, так говоришь, будто я не в хуторе возрастала.
— Вас хуторской назвать уже нельзя. И разговор не тот, и манеры другие.
— Вот наговорщик.
— Чего уж там, совсем городская. Девчата вас теперь стыдятся. Да и хлопцы не знают, с какой стороны подойти.
— Не сочиняй, Саша.
— Честно. Один хлопец мне сегодня говорит: «Сильно мне Ленка нравится, да не знаю, как быть: ей не будешь трепаться, как нашим девкам, засмеет». Вот какие у нас кавалеры.
— Чудак какой-то!
Елена встала, игриво закружилась по пятачку, мурлыча вальс, и вдруг с разбегу вскочила на карагач. Помахивая косынкой в вытянутой руке, чтобы удержать равновесие, быстро просеменила по скользкому стволу на самый конец и там чуть не свалилась, отчаянно закачалась на одной ноге. К ней подбежал Саша:
— Дайте руку!
— Не надо. Я сама… — И Елена легко спрыгнула на землю. — А ты, Саша, почему без Варвары?
— Какой Варвары? — Парень помрачнел. («Санечка, рассердился? Санечка, рассердился?» — снова заверещало в ушах.)
— Точно сговорились… Друг от друга отнекиваетесь! — Елена усмехнулась и нараспев сказала:
Ведь давно это известно.Ну сознайся, Саша, честно!
— Частушку сочинили?
— Ах, Саша, Саша… Куда завела тебя буйная головушка?.. До свиданья!
— Я вас провожу?
— Не стоит.
— Чего уж там! Провожу.
— Я тебе похожу по чужим дворам! — донеслось из глубины чопового подворья, скрытого за деревьями.
— Отпусти руку, дядя Филипп! Я не к тебе, а к деду Чопу лазил. Законно.
— Ха, к деду! Ты только посмотри на этого законника. Я тебе сейчас законно уши оборву.
— Ты на всех не кидайся. Думаешь, на тебя управы не найдется. Вцепился, как клещ. Пусти!
— Стой же ты! Будешь вертыхаться, схватишь по затылку.
Голоса приближались, и вот уже взошедшая луна осветила на дороге Филиппа Сайкина, начальника хуторской почты. Он тащил за руку Захара, как горец за уздечку упрямого осла. Сайкин ступал, будто вбивал что-то в землю. Ноги у него плоскостопые, вогнутые вовнутрь. Лицо крупное, с мясистым носом и равнодушным взглядом почти бесцветных глаз под рыжими бровями. Еще парнем он поражал хуторян недюжинной силой. Рассказывали, однажды на плотине встретились Филипп и бык — не разминуться. Филипп взял быка за рога и… свалил в пруд. Постоял, посмотрел на свои ботинки, которые от натуги полопались по швам, сказал со вздохом: «Упористый, стерва…»
— Слышь, Варя, — рокотал голос Сайкина на дороге. — Мы с дядей твоим сидим на лавке в саду, мирно беседуем. Я ему как раз насчет нашей семейной жизни говорил, мол, поссорились из-за пустяка, а уже два месяца врозь. Чего мы не поделили? Смотрю, а кто-то к хате крадется. Заглядывает в окно. Открывает створки. Перекидывает ноги. Что за черт! Я его за шиворот — цап! Смотрю — Захар!
— До смерти он меня напугал, проклятый! — голосисто протянула Варвара.
— Я ему напугаю, я ему, кажись, устрою хорошую жизнь.
Елена повязала косынку, прихорошилась перед зеркальцем.
— С Варварой все кончено. Я сегодня разобрался, что она за человек, — полушепотом сказал Саша, не зная, то ли идти следом, то ли отстать от Елены.
— Вот как! Ну и что?
— Двуличная.
— Это для меня ново.
— Как я только мог с нею встречаться, сам не знаю… Вот вы совсем другая. Сразу понимаете что к чему.
— Просто удивительно, как вы быстро разбираетесь в людях, Саша. — Елена обернулась и насмешливо посмотрела парню в глаза. Но Саша не смутился.
— Разрешите? — Он взял Елену под руку, уверенный, что она не оттолкнет. После красивой Варвары любая девушка казалась доступной, будто все они только и искали встречи с Сашей. Но Елена высвободила руку:
— Не много ли двоих на один вечер?
Девушка пошла вдоль заборов, постепенно растворяясь в темноте. Саша растерянно смотрел вслед.
— Может, все-таки проводить?
Издали донеслось:
— Ничего не на-а-до, кроме мармелада-а-а…
Саша приуныл: видно, Варвара весь вечер будет стоять поперек дороги.
— Эй, дядя Филипп! — прорезал темноту звонкий мальчишеский голос, и послышалось глухое шлепанье ног по пыли. — Давай сюда. Подмога твоя нужна.
— Что там стряслось?
— «Волга» из района застряла.
— Далеко?
— Геть-геть… за свинарником!
— Ну и пусть сидит. Незачем было лезть, куда не следует.
Елена больше ничего не разобрала, она была уже возле своей калитки и думала о Саше Цымбале. Парень ей до этого нравился, но теперь разочаровал, показался тем бойким молодым человеком, у которого ума палата, да ключ потерян… И снова вспомнился город, и та фотография с надписью на обратной стороне: «Этот день я запомню на всю жизнь». Этот день она могла запомнить, но вернуть его была не в силах. Трудно, очень трудно забыть то, чему ты отдал пять своих лучших лет, с чем сжился, что постоянно напоминало о себе. В жаркой кровати, обняв пуховую подушку, Елена постепенно засыпала, путаясь в своих разноречивых мыслях, но жизнь в хуторе все еще катилась на скрипучих колесах, виляя по закоулкам, как телега без ездока, которую тащили по бездорожью утомленные кони… Елена неожиданно пробудилась от рокота мотора и широко открыла глаза, прислушиваясь. Сильно билось сердце: ей приснилось, что приехал белокурый парень из города и постучал в дверь. Где-то неподалеку действительно урчала машина.
…В балке, где чинили старый мост и дорога вела в объезд, по зыбкому болотцу, застряла «Волга», и там уже собралась молодежь. За рулем, ярко, до синевы освещенный переносной лампочкой, сидел мужчина, перепачканный землей, с растрепанным чубом и капельками пота на лбу. Он то и дело высовывался в приоткрытую дверцу, давая советы тем, кто пытался сдвинуть «Волгу» с места. Заднее колесо буксовало, все глубже погружаясь в раскисшую глину, и наконец автомашина легла на брюхо.
— Без трактора ничего не выйдет, — сказал шофер, выключив мотор. Запахло гнилью растревоженного болотца, тонко попискивали в душном воздухе комары. Парни шумно дышали, обливаясь потом.
— А среди вас нет тракториста?
— Есть. Да все машины в поле, поднимают зябь.
К толпе подошел Сайкин:
— Ну что тут у вас?
— Вот кто нас выручит! Дядя, помогай! Машина села на дифер.
— А ну посторонись…
Сайкин попробовал приподнять «Волгу» за раму. Это ему не удалось. Тогда он налег на кузов плечом, качнул машину, как челнок.
— Шофер, заводи! Хлопцы, берись кто за что может. Раз, два, взяли! Еще раз…
— Взяли!
— Эй, шофер, дай задний ход! Вот так. Еще р-р-раз… взяли!
«Волга» выскочила на твердую землю.
— Ну и дядя Филипп, ай да молодец!
— Это для него семечки. Он быка за рога враз кладет на лопатки.
Молодежь обступила вылезшего из машины человека.
— А вы откуда едете и куда — можно узнать?
— По колхозам ездил. Я из райкома.
— Давно там работаете?
— Не особенно.
— Как присоединили колхоз к новому району, так от начальства отбою не стало. А прежде не дозовешься.
— Надо же вас наконец в хорошую жизнь выводить.
— Пора бы.
— Тю, да это же Василий Никандрович Бородин. Так или нет?
— Верно. Бородин. За сколько лет попал в родной хутор, да и то ночью.
Филипп Сайкин, услышав фамилию Бородина, потихоньку выбрался из толпы, подался прочь.
— Может, на ферму зайдете? — попытала Нюра. — Я вам враз яичницу изжарю и парным молоком угощу. Там чисто. Приемник есть. Отдохнете с дороги.
— А что, пожалуй, от яичницы не откажусь. Я, признаться, еще и не обедал.
— Вот и хорошо. Пойдемте!
Захар Наливайка подмигнул гостю:
— Хлеб у нас чистый, квас кислый, ножик острый, отрежем гладко, поедите сладко!
При свете мигающей электрической лампочки парни во все глаза разглядывали своего земляка, который ничем уже не был похож на хуторского хлопца, подстриженный под полубокс, непривычно вежливый, с ласково-снисходительной улыбкой на губах. Каждому он пожал руку, ко всему присматривался, долгим любопытным взглядом окинул красный уголок, хотя видывал их немало. Друг от друга они почти не отличались, но этот, в родном хуторе, был милее сердцу: когда-то давно, еще юношей, он заходил сюда не раз. По-прежнему в чистой комнате с не просохшими после мытья полами и недавно побеленными стенами пахло известкой и карболкой, на столе рядом со стопкой книжек из библиотечки-передвижки стоял, поблескивая лаком, радиоприемник «Родина». Обычно изношенные батареи не заменяли, немой приемник, забытый и запыленный, с отломанными ручками, ненужной мебелью уныло маячил где-нибудь в углу, но этот весело подмигивал Бородину зеленым глазком. А со стен смотрели краснощекие свинарки, на которых была похожа Нюра, словно только что сошла с плаката, и висел пожелтевший тетрадный листок с расписанием дежурств. Вдоль стен стояли длинные деревянные лавки и железная стандартная кровать. На ней отдыхали девчата в ночное дежурство.
