Николай Плевако - Полнолуние
— Для замужества добра хватает! Вон твой отец проходу не дает, да я его даром не хочу.
Елену эти слова покоробили, краска залила лицо, но она сдержалась, промолчала. А соседка таинственно продолжала:
— Мне интересно побыть с нетронутым хлопчиком. Эх ты, непонятливая. Слушай, что я тебе скажу.
Варвара, хихикая, наклонилась к уху Елены, нерешительно пытавшейся от нее отстраниться. К лицу девушки снова бросилась кровь, хотелось рассердиться, обругать Варвару, но любопытство взяло верх, и она слушала, подавляя стыд. Елена избегала Варвару, не любила разухабистую, шумную соседку, как и та ее, наверное, хотя при встрече обе делали вид, что рады друг другу. Узнав от самой Варвары всю правду, Елена вознегодовала. Это казалось невероятным. Варвара представлялась порочной женщиной.
Двое у калитки и не подозревали, что их подслушивает Саша Цымбал. Он нетерпеливо ожидал, когда уйдет Елена, не желая ей попадаться на глаза. Но последние слова Варвары сильно обидели паренька, он разорвал в клочья скрученный из сена жгут и убежал расстроенный. Видно, многое ему открылось в эту минуту.
— Ох и бессовестная ты, Варька, — сказала Елена, отталкивая соседку и с грустью думая о том, что для этой женщины, как и для многих других, даже, может быть, и для того же Саши, которого она так возвысила в собственных глазах, это главное в жизни. Для этого они появились на свет, как им кажется, из-за этого страдают, не зная других, более высоких чувств. Сама она ждала от любви иного, чего-то необычного и благородного.
— Все мы хороши, когда спим, — уже скучно протянула Варвара, точно догадываясь о мыслях Елены, и выглянула за калитку: ей послышались шаги. Но улица была пуста. Где-то высоко в небе, удаляясь, пророкотал рейсовый самолет. Спросонья на насесте взбалмошно закудахтала курица, а вдали, на самом краю хутора, подал голос баян — чуть слышно, с короткими переборами, как бы пробуя силы.
— Захар Наливайка, — сказала Елена. И уже весело: — Ну и отколол он стиль… с голым гусем.
— Чего? — не поняла Варвара.
— Ты разве не знаешь? В стаде гусей выловил вожака и налил ему в рот эфира. Гусак сразу и уснул. Тогда Захар ощипал его догола, оставил один хохолок, как у стиляги. Гусак проснулся и пошкандылял к стаду. Эх как шарахнутся от него гуси. Улетели аж за хутор в степь.
— Лоботряс этот Захар, — сказала Варвара, утирая косынкой слезы, выступившие от смеха. — Попадется какой-нибудь дуре муженек. Намучается… Постой, постой, не нашего ли он вожака ощипал? О чем-то таком ворчал сегодня дядя, да я не разобрала.
— Может, и вашего. — На лице Елены промелькнула озорная ухмылка. А Варвара потрясла кулаком:
— Попадется он мне в темном месте, я его самого так ощипаю, что волком взвоет.
Елена, от природы смекалистая на рифму, пропела:
Ой, Варвара, ты, Варвара,Не губи зазря Захара.В нашем хуторе сейчасКавалеры напоказ.
— Выдумщица ты, Ленка. Других ты подмечаешь, а сама скрытничаешь. Признавайся, влюбилась в Наливайку?
— В Захара? Да ты что!
— Не защищала бы, не любя.
— Если ты хочешь знать, кто мне нравится… Нет, не скажу!
— Стесняешься? — Варвара с неприязнью покосилась на девушку. — Не закрывай, не закрывай своего нрава косой. Как бы ягненок бесом не обернулся.
Елена удивлялась соседке и терялась: а может быть, легкое поведение не такое уж грешное дело?
— Выкладывай начистоту, тихоня! — снова стала допытываться Варвара, уже не беря в расчет Захара Наливайку. Но Елена тянула: то ли интриговала, то ли боялась злых языков.
— Сказать? А не обидишься?
— Да не Саша ли? — Варвара в упор уставилась на соседку, но Елена не ответила, исчезла в темноте, лишь по звуку шагов можно было догадаться, что она направилась к карагачу.
— Так он и ждет тебя там! — язвительно крикнула вслед Варвара. Она еще немного подождала у калитки, прошла по проулку до угла и там немного подождала, всматриваясь в темноту, вернулась скучная. Из соседского двора доносился разговор. На завалинке сидели старик Чоп, Варварин дядя, и Филипп Сайкин, ее постылый муж, с которым она уже давно была врозь.
— Так у нас с тех пор и пошло сикось-накось, — жаловался Сайкин. Варвара презрительно фыркнула и подумала: «С каких это пор, интересно знать?» Она вошла в дом, на кухне в потемках нащупала эмалированную ведерную кастрюлю с вареными шершавыми раками, еще горячими и влажными, наложила в газетный кулек с верхом. На крыльце ее окликнул Чоп:
— Это ты, Варвара?
— Я… Отдохну перед дежурством, — обронила она нарочито сонно, неслышно, на цыпочках спустилась с крыльца, осторожно, чтоб не скрипела, прикрыла за собой калитку и направилась к карагачу, куда уже стеснялась ходить (годы были не те) и куда потянуло ее из-за Саши Цымбала.
Белый ствол карагача, оголенный, вытертый штанами и юбками до блеска, невесть откуда и как попавший под забор одного из дворов в центре хутора, был издавна облюбован молодежью. Саши Цымбала здесь, верно, не было. А Захар Наливайка, сидя верхом на бревне, перебирал лады баяна — равнодушный, с отсутствующим взглядом. Девушки протяжно и грустно вели песню.
— Захарушка, сыграй повеселей, а?.. Ну хоть барыню!
Елена взмахнула косынкой, но парень лишь презрительно скривил губы. На баяне он играл бойко и в этом искусстве уже достиг потолка, удовлетворившись десятком модных мелодий и непременной барыней. На свадьбах он только ее и наигрывал, иной раз вечер напролет без устали. Ни одна пирушка не обходилась без Захара. Обычно баяниста долго уламывали— держал марку — и обязательно первому подносили рюмку.
Елена пристукнула каблуком:
— Сыграй же!
Городское «г», чуждое местному уху, вызвало усмешку у белобрысого паренька, соседа Захара, и он передразнил:
— На горе гуси гогочут, под горой куга горит!
— Гля, какой казак выискался! — одернул его Захар. — «Под хорой дошлупя»!.. А со мной не хочешь станцевать, Елена?
Захар передал баян своему ученику-подростку. Поднялся с ленцой и, подергивая плечами, припадая на одну ногу, точь-в-точь, как прихрамывающий дед Чоп за стадом гусей, двинулся по кругу. Настолько верно было это сходство, так комично изображено, что парни и девчата на карагаче, хватаясь за животы, покатывались со смеху. Свою комическую роль Захар выдержал до последнего па. Серьезный, не поддаваясь общему веселью, сел на бревно и кинул на колени баян.
— А что? Законно.
Кто-то из девчат крикнул:
— Покажи, Елена, как стиляги танцуют!
Баянист взял ритмическую стильную мелодию.
Елена как бы шутя заерзала на месте подошвами, растопырив руки, изгибаясь всем телом и сильно кренясь то в одну, то в другую сторону. Девчата захихикали, отворачиваясь или же с завистью следя за танцующей. Устав, Елена бухнулась на карагач, потеснив девчат, и все притихли, никак не выражая своего отношения к диковинному танцу.
Подошла Варвара и, наблюдая за Еленой, с завистью подумала: «От такой ни один хлопец не откажется. В девках долго не засидится!» Потом вспомнила, как Елена говорила в день приезда из города, затянутая в узкое платье: «Я в английском стиле. Это сейчас модно».
Вдруг кто-то громко сказал:
— Захар, прочти указ Петра Первого насчет стиляг.
— Прочти! Прочти! — сразу наперебой загомонили парни и девчата.
Захар полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо, почти распавшийся на сгибах, потертый листок бумаги с отпечатанным на нем машинописным текстом. Это был шестой или восьмой экземпляр из-под копирки, буквы на нем расплывались, но Захар знал текст уже наизусть и при свете карманного фонарика бодро прочитал:
— «Указ Петра Первого от пятого июня 1709 года…»
— Врешь! Даже число назвал. Сам придумал!
— Не перебивай!
— Читай, читай, Захар!
— «…от пятого июня 1709 года. Нами замечено, что на Невской першпективе и ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикету и регламенту штиля в ишпанских камзолах и панталонах, мишурой изукрашенных, щеголяют предерзко…»
— Читает, точно дьяк.
— Тсс… Помолчи!
— «Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указую: впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в линейную часть и бить кнутом, пока от ишпанских панталонов зело похабный вид не скажется. На звание и именитость не взирать, также и на вопли наказуемых…». Также и на вопли наказуемых, — повторил Захар под общий хохот и осторожно сложил листок, спрятал в карман, весело кося глазами по сторонам.
А воздух, казалось, сгустился, пятачок сузился. Кудрявая шелковица, как овчинная папаха, укрыла под собой хуторскую молодежь, и было душно, и от садов шел густой пряный дух зреющих яблок и груш, часть которых опала и гнила на земле.
