Александр Рекемчук - Молодо-зелено
Он подошел к заднему скату, пнул в него сапогом, поскреб затылок и полез в кабину — за домкратом. Вид у него был по-прежнему сердитый, но уж не столько сердитый, сколько огорченный.
— Давай помогу, — предложил Николай, вылезая следом из машины.
— Иди ты, знаешь куда… — буркнул в ответ шофер.
Он приладил домкрат и навалился на рукоять всем телом. Чуть вздыбился кузов.
Было уже совсем темно. Все какие есть звезды уже высыпали в небо. Из-за леса взошла луна и опоясалась светящимся кругом. Тяжелел мороз. Накалялся до белого каления. Он пек лицо. И хотя стояло безветрие, стужа пронизывала насквозь, пробирала до костей. Кости становились ленивыми, неповоротливыми, кровь в жилах — густой и сонливой.
Бывает мороз человеческий: его человек терпеть может, и он даже не во вред человеку, скорее он даже для человека полезен. Но это уже был нечеловеческий мороз — зверский, что ли.
А водитель самосвала елозил коленями по снегу у заднего ската, голыми руками отвинчивал гайки и складывал их в строгом порядке на снег.
— Давай помогу, — предложил Николай Бабушкин.
— Иди ты, фнаешь фуда… — шевельнул озябшим ртом водитель.
Но, очевидно, ему уже было невмоготу. Рукам его было уже невмоготу. Он принес из кабины кипу нечесаной пакли, плеснул на нее бензинчиком и зажег — прямо на снегу. Тотчас же вокруг огня потемнело, запузырилось, потекло. А водитель сунул руки в пламя, пограбастал заиндевевшими пальцами и снова ухватился за жгучий металл колеса. Свинтил еще одну гайку — и руки в пламя…
— Вблизи затарахтело, залязгало. Из-за поворота вылупились фары. Трактор-тягач неторопливо волок угольник. Догнали… Трактор поравнялся с машиной. Из будки выскочил напарник тракториста, убрал распорку. Бревенчатые ноги сложились, с визгом проползли мимо. Напарник снова пристроил распорку, на ходу залез в свою будку. Отдалился лязг гусениц, растаял во тьме визг тяжелых полозьев…
Языки огня облизывали паклю. Вокруг пламени таял снег. Безгласная машина стояла на дороге, задрав кузов, опершись на култышку домкрата. Хмурый водитель квасил резиновую заплатку в банке с бензином и время от времени совал кисти рук в огонь.
— Помогу давай, — робко попросил Николай Бабушкин.
Но тот ничего не ответил.
А за кромкой тайги вдруг заиграли живые сполохи. Заметались светящиеся столбы. Надвинулся? густой, басовитый рев.
Это шел с Курьи в обратный порожний рейс караван восьмитонных «ЯАЗов» — тех самых «ЯАЗов», которые шли на Курью поутру, когда Николай дожидался на тракте попутной машины. Теперь все они шли обратно. Оглушая ревом окрестность. На предельных скоростях. В Джегор.
Проезжая мимо сгорбившейся у кювета безногой машины, они сбавляли скорость, понижали голос, мигали фарами: мол, что там у вас, ребята, стряслось, не нужна ли вам, ребята, помощь, не взять ли вас, ребята, на буксир?..
Один за другим замедляли движение «ЯАЗы» у застывшей на обочине машины.
— Ну, чего пасть разинул? — заорал вдруг на Николая нервный водитель. — Забирай свои чертовы лыжи и садись на любую… В Джегор они идут. Через полчаса там будешь… Ну!..
В ответ на эти слова Николай Бабушкин только мотнул головой. Мотнул головой из стороны в сторону. Как известно, у болгар такое мотание головой из стороны в сторону означает «да». А у русских такое мотание головой означает «нет».
Нет — и баста.
Водитель самосвала озадаченно, будто на чокнутого, посмотрел на Николая. Он до того удивился, водитель, что даже позабыл убрать из огня свои закоченевшие руки…
А восьмитонные «ЯАЗы» один за другим сбавляли ход, поравнявшись с несчастной машиной. Мигали фарами, дудели и все такое.
— Ну!.. — повторил водитель.
Николай Бабушкин мотнул головой из стороны в сторону, что у русских означает «нет».
Водитель самосвала очень пристально, с большим интересом посмотрел на Николая, ни с того ни с сего рассмеялся и вдруг опять заорал:
— Чего стоишь, как пень?.. Держи насос. Качать будем…
Снова рассмеялся и добавил:
— Ну и тип!..
Через двадцать минут они сели в кабину и поехали.
Водитель самосвала добыл из кармана папиросу, закусил ее зубами. Добыл другую и протянул Николаю.
— Закуривай.
— А я не курю, — ответил Николай.
— Ну и дурак… А звать тебя как? — Николай.
— И меня тоже Николай, — удивился водитель. — А ты где работаешь?
— На Порогах. Стройучасток номер два.
— Каменщик или плотник?
— Каменщик… И плотник… Арматурщик… В общем — монтажник. У нас там совмещение профессий. На строительстве теперь не бывает, чтобы одно из двух. Там теперь каждый — на все руки. Иначе нельзя работать.
— Ясно, — кивнул водитель.
Он перевел скорость и осторожно объехал угольник. Погнал дальше.
— А в Джегоре ты бывал? — спросил водитель.
— Бывал… Я ведь и строил его. Джегор. Я его начинал с самого начала.
— Что ж — начал и не кончил?
— Видишь ли какое дело… — стал разъяснять Николай. — Мы от разведки работаем. Наш стройучасток подчинен разведочному тресту. Мы всегда с самого начала начинаем — на пустом месте…
Это он верно сказал. Строители, которые работают от разведки, они всегда начинают с самого начала. На пустом месте. То есть, конечно, не на совсем пустом месте: тайга, например, там есть. И болота есть. Но больше там ничего нет. Если не считать полезных ископаемых, невидимых простому глазу. И когда геологи обнаруживают полезные ископаемые, то приходит черед строителям. Они прокладывают в то место дорогу и начинают строить дома. Они строят жилые дома. Контору. Столовую. Магазин. Клуб. Детский сад. Школу. Прокладывают коммуникации — отопление, освещение, связь.
И когда на бывшем пустом месте возникает подобие города, когда в нем уже можно жить, то выясняется, что дальнейшим строительством здесь будут заниматься другие, более солидные организации, а стройучасток номер два, работающий от разведки, перебрасывается на Пороги, за шестьдесят километров, на пустое место. И все начинается сначала.
— Одним словом, если в городе уже можно жить — значит, нам там нечего делать, — разъяснил Николай.
— Ясно, — кивнул водитель.
Их машина уже догнала караван «ЯАЗов», шла впритык к хвостовому, шла в колонне. В морозном тумане мелькали красные сигнальные огоньки. Преломленные столбы света круто поднимались от фар, колыхались и скрещивались в студеном небе.
А навстречу, из лесной дремоты, из глухой непроезжей тьмы вставало широкое зарево, высилась целая колоннада светящихся столбов, подпирающих свод неба. Столбы дробились и множились, искрились и таяли. В силу каких-то физических законов в эту морозную пору свет устремлялся кверху, рвался в небеса…
Приближался Джегор.
Николай и сам не заметил, как подался всем телом к ветровому стеклу. Как он вперился взглядом в эти огни. Как тревожно заволновалась душа. Джегор…
Он уже целый год не был в Джегоре. Да, целый год… без шестнадцати дней. С того самого дня, когда стройучасток номер два перевели на Пороги. Там все пришлось начинать сначала. И хотя от Порогов до Джегора по нынешним понятиям рукой подать, ему так и не удалось в течение целого года выбраться из тайги, побывать в Джегоре.
— А у тебя что тут… девка? — заинтересовался водитель.
Он, должно быть, заметил, как всем телом подался к ветровому стеклу попутчик.
— Нет. Нету, — ответил Николай.
И впрямь, с чего это он вдруг так разволновался? С чего бы это кровь прилила к щекам?
Да, он строил этот город. Строил Джегор. Строил его своими собственными руками… Ну, и что с того? Ведь и сейчас он строит город. Это уж у него такая профессия — строить города.
Дело не в этом. Дело вот в чем.
Когда ты приезжаешь в Джегор из Москвы или из другого крупного города, скажем, из Ленинграда, когда ты перед этим толкался по шумным площадям, ездил на метро, глазел на различные выставки, а потом приехал в Джегор — то, конечно, этот самый Джегор тебе покажется глухой периферией, дырой и концом света.
Но если ты заберешься еще дальше в глубинку, скажем на Пороги, и там, в этой глубинке, просидишь целый год, и вокруг тебя будет одна сплошная тайга, и по ночам у палатки тявкают приблудные песцы, и оттуда никакой телевизионной антенной не достанешь ни Пермь, ни Ухту, то, подъезжая к Джегору, ты обнаружишь сильное волнение, и тебе покажется, что это очень большой и даже огромный город, важнейший очаг цивилизации и вообще пуп земли.
Все зависит от того, с какой стороны ты подъезжаешь к Джегору.
— А я думал, что у тебя тут девка, — сказал водитель.
— Нет. Нету, — ответил Николай. И добавил, хорошо улыбнувшись: — У меня тут друг живет — Лешка. Лешка Ведмедь. Знаешь его?
— Медведя?
— Ведмедя.
