Борис Лапин - Подвиг
В транзитном порту стояли иностранные пароходы, принимавшие грузы соевых бобов. Между ними — от кормы к корме — плыла сонная корейская шампунька с оборванным и тощим гребцом, везшим для заморских матросов нехитрые дары азиатского берега — русскую водку, сибирские огурцы и французские булки. Плоский облезлый катеришко просвистел мимо и исчез за одной из пристаней Эгершельда.
Мы обогнули Русский остров за три часа. Японское море развернулось перед нами, неаппетитное и зеленое, как суп из морской травы. Я не думал, что оно такое. Я представлял его синим и сверкающим или, по крайней мере, блестящим и оловянно-серым. Оно оказалось исчерна-зеленым. Я знаю, конечно, что окраска морской воды зависит от множества причин — от температуры и плотности ее подводных течений, планктона. И тем не менее, помню, мне было неприятно, что оно обмануло мои ожидания. У меня испортилось настроение. Я принялся развенчивать водяной простор.
Прежде всего мне становится ясным, что такое Тихий океан, — это огромный залив, втекающий в мировую сушу. Разумеется, я вижу теперь, что это залив. Чудовищный затон, шумный, как морская раковина.
В следующее мгновение, однако, я решаю, что и другие океаны ничуть не заслуживают почтения. Индийский океан — винегрет из рифов и пальмовых островков, а Атлантика… Но если взглянуть на географическую карту, для вас станет несомненным, что так называемая Атлантика не что иное, как узкий и длинный пролив.
Массивы мировой суши расположены в виде обширного полукруга, опоясывающего Тихий океан. С одной стороны — мыс Горн, с другой — мыс Доброй Надежды. Горные цепи полуострова Аляски и Британской Колумбии составляют лишь продолжение цепей Маньчжурии и Камчатки.
Теперь, когда все дальние страны достижимы для меня, мне начинает казаться, что поездка по океану — незначительная туристическая прогулка. Океан больше не воплощает бесконечность пространства, обтекающего населенные земли. Он не подавляет меня. Он открыт для меня, а ведь огромным может быть только неизвестное. Океан не кажется мне больше непомерным. Он просто довольно велик.
В конце концов это всего-навсего внушительных размеров пруд, где с солидной быстротой носятся насыщенные ветром штормы. Неужели в глазах наших предков он был краем света, где живут люди с лицами на груди и песьими головами? Я не вижу ни одного человека с песьей головой.
И вот я начинаю смотреть на океан равнодушно. Вода как вода. Зеленое трясущееся желе — и больше ничего.
Сам по себе океан не представляет для меня интереса. Я хочу видеть и узнать людей, которые расселились по его берегам. Для них он является домом. Таким же домом, как для нас наша земля — однообразная, соломенная, гладкая как зипун. Этот дом населен людьми разных наций и рас. Может быть, когда-нибудь этнографы решат, что обитатели его берегов, антропологически несхожие друг с другом, принадлежат к единой океанской культуре и представляют собой один народ. Для меня в этом, впрочем, нет никакого сомнения.
Панамский канал и Малаккский пролив — пароходные входы океанского дома. Там пароходы идут густо, как баржи на большой судоходной реке. Их флаги пестры и борта раскрашены с провинциальным и тропическим безвкусием. Дымы пароходов подымаются, как трубы фабрик. И море — точно Бельгия или Англия — на каждом квадратном километре воды полно человеческой суетой.
Берингов и Магелланов проливы — черные ходы океана. За ними задворки мира. Пустынные воды, наполненные китами и плавающими льдами. Одинаковые люди — смуглые, с жилистыми шеями — ловят в них рыбу и стреляют головастых тюленей на прибрежных рифах. И если бы патагонец с Огненной Земли увидел эскимоса с мыса Барроу — он подал бы ему руку как брату.
К началу нового века не было ни одного закоулка на земном шаре, куда не проникли попы, солдаты и вояжеры торгового капитала. Девятнадцатый век знал упившихся «огненной водой» дикарей, голых негров в галстуке и цилиндре, каннибалов, поджаривающих миссионера с пением благочестивых гимнов. В двадцатом веке цивилизация окончательно впиталась в жизнь дикарей. Может быть, и до сих пор в лунные ночи каннибалы бьют в барабан и уходят на середину леса приносить кровавые жертвы богу Брюха. Их женщины, стройные, вислогрудые, с обручами в носу, полируют пемзой черепа убитых врагов и поют свои каннибальские колыбельные песни. Внешний быт их остался таким же, каким он был у их «не имеющих истории» отцов, и, однако, самые основы их существования изменились. Исчезли старинные промыслы, истощились охоты, заброшены старые орудия сражений и военные уловки борьбы за жизнь. Каннибалы поступили на службу в фактории, и если завтра на острова Тихого океана перестанут приходить европейские корабли, туземцы умрут с голода.
Все установления их обычного права, законы их семейного уклада, даже там, где они сохранились, получили другое значение. Простой и лишенный лицемерия взгляд на половую мораль, здоровый и естественный в тесном кругу туземного лагеря, превратился в жалкую и отвратительную проституцию, часто являющуюся основным источником существования. Прежний первобытный коммунизм сменился правилом — каждый за себя. Обычай давать и получать подарки вырождается в назойливое попрошайничество. На место гомерических обжорств, где пили забродивший сок растений, приходит белая горячка и унылое пьянство. Трагедия существования всех этих живущих под крупом цивилизации народов и племен — в их жестокой и неумолимой зависимости от европейцев, созданной императорами биржи и конторскими конквистадорами. Бесполезно было бы освободить плоскогубых островитян Меланезии или «тюленьих» иннуитов и предоставить их самим себе. Они быстро погибнут. Единственный для них способ борьбы — воевать с колонизаторами их собственным оружием, усвоив новый бытовой и хозяйственный уклад. Победят в конце концов народы, пережившие революцию в экономике и выделке орудий труда, в то время как племя, только приспособившее свой быт к цивилизации, после вспышки восстания придет на факторию выменивать клыки и шкуры на сахар, патроны и муку.
С давней поры меня томило желание узнать, что представляет собой часть человечества, населяющая Тихий океан. Я не оговорился. Именно населяющая океан, а не живущая у его берегов. Те, кто кормится океаном и по милости океана. Морские люди.
Я начал вести предлагаемые заметки с первого дня своего путешествия и вел их в течение всего лета и осени 1928 года у берегов Америки, Японии и Восточной Сибири. Разумеется, я с самого начала имел в виду использовать свой дневник для книги. Это, вероятно, отчасти сказалось на моем отношении к виденному. В данной книге, однако, я не использовал весь материал целиком. Во избежание повторений я счел целесообразным исключить всю первую часть пути.
Печатаемый текст разделяется на три тетради. Я вносил записи без определенных сроков, по мере того как накапливался достаточный материал. Надо заметить, что маршрут путешествия был неожиданным для меня самого.
Я был принят Всекохотсоюзом на службу в полярный город Средне-Колымск в качестве сотрудника пушной фактории. Это было в середине мая. Я опоздал на пароход, отправленный Совторгфлогом в Колымскую экспедицию. Ввиду этого мне пришлось избрать несколько необычный маршрут. 11 мая 1928 года я выехал из Владивостока грузо-пассажирским пароходом «Улангай».
Крайним пунктом рейса значился мыс Дежнева в Беринговом проливе. Там я должен был высадиться и ожидать прибытия зафрахтованных Госторгом для завоза некоторых американских товаров в Колыму шхун полярного мореплавателя Олафа Кнудсена. Этот маршрут был мной выполнен.
Многим, вероятно, известно из газет, что целый ряд стихийных обстоятельств: небывало ледовитый год и суровые штормы — помешали Кнудсену добраться до Колымы. Одна из его шхун зазимовала во льдах, а другая принуждена была вернуться в Америку, отложив намеченный рейс до будущей весны.
Настоящая книга содержит рассказ о моей жизни на Чукотском полуострове и о поездке на шхуне Кнудсена в Америку. Из путешествия по Японии я сохранил в дневнике беглое описание Курильских островов и Хоккайдо, находящихся в стороне от больших океанских дорог. В некоторых местах этой книги я умышленно изменял имена упоминаемых лиц. Это дало мне возможность придерживаться портретного сходства.
Путь до Дежнева был долог и утомителен. Лесистый Урал, степь Западной Сибири. Безоблачное Забайкалье и мокрая Уссурийская тайга. Благоустроенная, как швейцарская гостиница, Япония, дикая Камчатка, дымящаяся белоснежными сахарными головами вулканов. Командорские острова, где по селениям алеутов ходят прирученные, как собаки, голубые песцы…
БЕРИНГОВ ПРОЛИВ
Советско-американская граница
