Алексей Чупров - Тройная медь
— Может быть, я помогу тебе сейчас здесь убрать?
Алена пожала плечами. Откуда матери было знать, что все это вовсе нельзя считать беспорядком…
— Поздно уже.
— Вся в отца, — вздохнула Ирина Сергеевна, — такой же растрепа был в молодости и так же все откладывал…
— Сессия, не до того, — перебила ее Алена, не желая, чтобы мать говорила об отце сожалеюще и в прошедшем времени.
— Приводишь в гости молодого человека, а у тебя тут…
— Перебьется!
— Что за отношения, если ты так говоришь?
— Никаких отношений… — И этого не хотела она обсуждать. А то, что мать не догадывалась о том, как есть на самом деле, еще сильнее отчуждало от нее.
— Не хочешь — не говори, — с наигранной беспечностью развела руками Ирина Сергеевна. — Но, если честно, не ожидала от тебя. Не понимаю, что ты нашла с ним общего. Вы как с разных планет, это же видно невооруженным глазом… Да, симпатичен, и фактура, и руки хорошей лепки… Кстати, чем он занимается?
— Он стахановец. А чем занимается? Что-то на фабрике, но, естественно, связанное с повышением производительности труда… Ты считаешь это важным?
— Конечно, поначалу может быть и не важно, а потом скажется. На мой взгляд, простоват… Или тебе нравится, что он тебя буквально ест глазами? Смотри, не помню уж кто сказал: тот, кто хочет, чтобы его долго любили, не должен давать себя есть, когда его находят особенно сладким…
— Мама, ну, что ты, — сказала Алена, отворачиваясь, и не выдержала — фыркнула и начала смеяться.
— Ты что? — от обиды не совладав с голосом, спросила Ирина Сергеевна, откашлялась и, выставив перед собой руку, принялась рассеянно рассматривать и поправлять кольца.
— Да он мне никто, и звать никак, — шепотом говорила Алена и давилась смехом, откинув голову назад. — Ну, честно…
И снова смеялась, и так заразительно, брызгая синим из хитро прищуренных глаз, что Ирина Сергеевна оттаяла, размягчилась и, желая сказать нечто поучительное и невольно строя эту фразу по-английски, в который раз за сегодняшний день осознала, что английский теперь долго не понадобится, и, испытав от этого и грусть и какое-то облегчение, тоже начала смеяться.
Ирина Сергеевна крепко взяла Аленины пальчики в свои, холодные, потянула, усадила дочь рядом.
— Ну! — сказала она и Алене и себе, этим «ну» — останавливая смех, и осведомилась: — Как тут у папы отношения с Еленой Константиновной?
— Успешно осуществляют диалектический принцип единства противоположностей, — весело отрапортовала Алена.
— А если серьезно?
— Нормальные. — Алена недоуменно муть выпятила нижнюю губу: что за вопросы? Ей не хотелось говорить о мучительной для нее каждодневной борьбе между Еленой Константиновной и отцом.
— Вот и хорошо, — задумчиво сказала Ирина Сергеевна. — Я к тому… — Она помедлила, нежно провела кончиками пальцев от шеи дочери к ямочке на подбородке, щекой прижалась к щеке. — …Не переехать ли тебе к нам? На время хотя бы…
Алена мягко отстранилась, и, испугавшись этого движения, как отказа, Ирина Сергеевна принялась перечислять свои доводы:
— У тебя сессия, а на дорогу ты вон какую уйму времени теряешь. И вообще, отсюда ни в театр, никуда! Это же бог знает какая далища… Но, по правде говоря, все дело в отце. Ты правильно пойми меня. Мы с тобой должны подумать о нем. Он — талантливый человек, но эта неустроенность быта… Никто из серьезных людей так не работает.
— Да я-то ему чем мешаю? — обиделась Алена. — Все делаю…
— Это только кажется, — остановила ее Ирина Сергеевна. — По существу, ему приходится думать и о тебе и о Елене Константиновне… У тебя собственная жизнь начинается, это в порядке вещей. — Она осторожно за подбородок повернула лицо дочери к себе, всмотрелась, любуясь, сказала грустно: — Даже я с этим смирилась. А папа все видит тебя ребенком и переживает, будто за маленькую…
Никогда Алена не задумывалась, как отец относится к ней, как она к нему; просто любила его и знала, что он ее любит, и хотела, чтобы это продолжалось долго-долго. Мешать отцу работать?! Нет, это было невозможно… Мать была далека от их жизни и не могла смотреть на вещи реально.
— Извини, но ты должна понимать и другое: у отца может быть не только творчество и ты, но и какая-то своя личная, — Ирина Сергеевна с некоторой многозначительностью произнесла слово «личная», — жизнь. Было бы эгоизмом с твоей стороны не думать об этом. Право на это имеет каждый человек… — убеждающе говорила она, наслаивая на недоверчивое недоумение дочери все новые и новые мысли, которые, оказываясь гораздо просторнее произносимых слов, выстраивали в Аленином воображении картины иной жизни, где отец из любимого навеки человека превращался в человека, ею не знаемого, чужого…
И, словно для того, чтобы закрепить в ее сознании это новое видение отца, мать сказала с долей насмешки над собой, но в то же время, и не без женской гордости:
— Не меня же одну он ангажирован любить всю жизнь. Есть же у него какая-то женщина…
— Не знаю, — растерялась Алена.
— Глупышка, я и не спрашиваю. Я стараюсь растолковать тебе причины, по которым пришла к выводу, что ты должна пожить у нас. Пока, хотя бы на время сессии… — Она осеклась, подняв глаза и увидев, как медленно заливает румянец стыда милое лицо дочери. И ей самой стало так больно и стыдно, что она принялась торопливыми словами заговаривать эту боль и стыд: — Или на каникулы?.. Что сбивать тебя с определенного режима? Знаешь, у меня по Москве ностальгия… Вы-то все ругаете — то не так, это не так, а меня просто в магазине потолкаться тянет… Побродим, зайдем туда, сюда… Вдвоем? А?
— Не знаю, какой расклад будет на каникулы, — стараясь взять себя в руки, сказала Алена с нарочитой небрежностью. — Может быть, на Домбай, на лыжах кататься… Или в Дагестан, на экскурсию…
Смущение дочери, глянувшейся ей попервости, особенно рядом с Федором, такой взрослой, такой по-женски равной ей самой, это смущение подсказало Ирине Сергеевне, насколько дочь ее неопытна в житейских делах.
«Провинциальная барышня», — подумала Ирина Сергеевна с особой сладостью от сознания того, что дочери необходимо руководство, что она была права, загадывая там, за границей, среди суетных дел и напряжения последнего времени, когда-нибудь наконец заняться дочерью. Теперь она ощутила особый прилив сил — жизнь в Москве, которая ей, так пристрастившейся к перемене мест, не сулила, казалось бы, ничего, кроме скуки домашнего хозяйства, привычной колеи знакомств с ее зачастую эфемерными привязанностями, нужными дружбами, с тонкой сетью сплетен и анекдотов, — обретала новый и такой прелестный в своей естественности смысл. Она мать, и у нее есть дочь!
— Хорошо, хорошо, — не желая форсировать события, чуть не испуганно сказала Ирина Сергеевна. — Дагестан, Домбай, каникулы… Да бог со всем! — воскликнула она с какой-то лихостью. — Давай перейдем к понятиям более приятным, а то ночь уже, ехать пора. — Она подошла к шкафу, с некоторой загадочностью оглянувшись на Алену, сняла с него несколько свертков. — Тут есть, что тебе примерить. — Встав на колени на полу, с торопливой щедростью принялась разворачивать свертки. — Вот! — Ирина Сергеевна вытащила платье, встряхнула и кинула на тахту. — А вот это! Нравится?! Боюсь все-таки, ты малость пополнела. Сейчас начинай следить за своим весом. В Союзе так много располневших женщин, просто бросается в глаза.
«Она знает что-то конкретное, — думала Алена о матери. — Если у отца кто-то есть… — И от этих слов „кто-то есть“ возникла догадка. — Как же я прежде не сообразила? Вот отчего последнее время он рассеян, со мной холоден, даже раздражителен. — Она вспомнила прошлое воскресенье и с каким-то горьким чувством представила, как тщательно брился отец, как сам гладил себе костюм, а потом оделся, ушел куда-то. И вернулся поздно… — Да! Да! Что-то есть… На Новый год он сказал: „Верно, последний раз встречаем вместе. Ты совсем взрослая“. Так грустно сказал и по голове погладил… Может, он решил жениться, хочет привести ее в дом, а тут — здрасьте — экземплярчик со второго курса: музыка, которую все они почему-то ненавидят до судорог, телефонные звонки, зарядка утром по полной программе, наконец, сравнение моей молодости с ее, мягко говоря, возрастом… Ведь ей, верно, за тридцать… Надо думать, для нее это будет постоянный раздражитель. Само мое присутствие в доме станет препятствием для их нормальных отношений. И отец, конечно, все понимает, да сказать неловко…»
Думая об отношениях с отцом, Алена отрешенно смотрела на легший рядом с ней на тахту замшевый костюм, но едва вдохнула его запах, запах сырого мела, как сразу увидела, какой он необыкновенный — синий с отливом, и узорчато прострочены воротник, манжеты, край подола…
— Ты лучше посмотри, что за летнее! — говорила мать. — Взгляни, взгляни. Можешь считать, прямо от Диора. Я, конечно, не все тебе привезла, что задумала; не отъезд был, а какое-то стихийное бедствие… Это хамство тамошних властей… бррр… — Она зябко повела плечами.
