Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость
— Ты молви, как икону святого Спаса обесчестил? — рассердился боярин Милославский.
Спафарий степенно отвечал:
— Монахи желтой китайской веры безмерно горды и своими идолами похваляются. Мол, вера наша сильнейшая есть и равной ей не сыщете, а бог-де ваш, Христос, немощен. И коль рядом с нашим идолом поставите свою икону, то изойдет она прахом и дымом…
Бояре и царь переглянулись. Спафарий говорил:
— Пытал я своих людей, боярских детей, чему быть: оставлять ли кощунство и похвальбу тех китайских монахов, ведь они веру православную топчут, срамят, или сломить их спесь, икону поставив без опаски к идолам черным? Сотворя молитву и памятуя о вере Христовой, столь сильной, сочли мы за праведное икону Христа поставить, дабы в прах рассыпались идолы всех земель.
— То праведное слово, бояре… — сказал царь.
— Вера русская сильна есть!.. Равной на земле не было, — зашумели бояре.
Спафарий, ободренный, продолжал:
— Лик Спаса-Христа оставлен нами на Китайщине. Пусть вера Христа живет во всех землях. Пусть все миры и народы к ней примкнут. Верю, великий государь, сыщутся и на Китайщине многие люди, которые примут Христову мудрость и падут ниц перед богом всевышним…
Царь, поднявшись, перекрестился. То же исполнили бояре. Царь позвал Спафария, обнял:
— Глядите, бояре, на правдолюбца, мужа премудрого, веры христианской достойного…
…И вновь Николай Спафарий сел главным переводчиком в посольском приказе. И вновь в каморе переводчика всенощно теплилась лампада. Николай Лопухов удостоен был великой чести: сидел он с главным переводчиком в одной палате. Только отрок трудолюбивый после пытошной ослаб здоровьем, ходил бледен и худ, к делам же писцовым прилежен был больше прежнего. Часто в каморе за писанием засыпали и главный переводчик и его старательный помощник.
А доносчика злосчастного Никифора Венюкова за доносы и поклепы велел царь казнить. От казни спас его Николай Спафарий, простив доносчику его злостные ябеды. Оттого Никифор Венюков в грехах покаялся, обет дал уйти от суеты мирской; скрылся он в обитель и там до скончания дней жил затворником.
Восходит и уходит день, так минуют годы.
Прошло немного лет.
С восточных рубежей, с Амура-реки, где твердо обосновались русские казаки, доходили безрадостные вести. Богдыхан китайский поклялся очистить Амур от русских и занять земли вплоть до Нерчинского острога. На царский двор пушная казна с Амура поступала плохо. Бояре жаловались на сибирских воевод, а воеводы в грамотах своих писали о происках китайских ханов, об их готовности идти на Русь большой войной.
Царь и его ближние помощники вспомнили о делах главного переводчика Спафария, о его путешествии в Китайское царство.
Царским именем боярин Милославский поднес Спафарию серебряный ковш заморского изделия, отрез алого сукна, кусок бархата и атласа, просил принести чертеж и книги о Китайском царстве.
Бояре старательно вглядывались в чертеж земли Китайской. Боярин Милославский, разгладив пухлой рукой пышную бороду, сказал Спафарию:
— Сказывай о землях восточных, о китайских происках. Дела их и помыслы ты знаешь.
Боярин отыскал последнюю грамоту нерчинского воеводы. Он писал: «Черная Ячча, — так называет китайский властелин новый Албазин, — опять ожила. Лик солнца чист и светел. Ячча же омрачает его, подобно мутной туче. Надобно ее снести, сжечь, пепел развеять по ветру…»
…Тем временем богдыхан готовил новый поход на Албазин.
Вести о скором походе армии богдыхана долетели и до Москвы.
Царь и его ближние бояре понимали: небывалый ущерб потерпит казна царская, если благодатные восточные рубежи захватит китайский император по самое море Байкал. Тревожились бояре. Снились им китайцы и монголы подле самых кремлевских стен. Царь собрал придворных бояр, сказал:
— Бояре, какое испытание шлет бог?.. Не пошел бы богдыхан на Русь… Того страшусь.
Боярин Милославский гордо отвечал царю:
— Русь наша под игом татарским стонала многие годы и то иго повергла в прах. Волею божьею и молитвами твоими, великий государь, Русь стоит невредима.
Эти слова покоя не рождали. Царь ждал не таких речей. Решил он призвать к себе Николая Спафария и просить совет у этого мудрого старца. Царь думал:
«Муж Николай Спафарий в науках силен, повадки китайского властелина ему знакомы, силу их ратную видел он своими глазами».
Только опоздал царь. Опала и тревожные дни, когда по доносам пытали любимца Спафария — Николая Лопухова, а его, Спафария, хуже батогов и плетей, калечили угрозами и допросами, сломили ученого трудолюбца. Болезнь склонила к земле гордую голову. И подкралась к Спафарию немощная старость: высох он, сгорбился, лицо потускнело, снегом запорошило голову, словно пухом лебяжьим, лишь по-прежнему задорно горели желтые глаза.
Спафарий подарки царские принял, поклонился:
— Уходящий в могилу богатство оставляет на земле… Не сочти, государь, за обидное, коли подарки твои передам любимцу моему, Николаю Лопухову.
Собрались бояре в царской малой палате. Спафарий сидел, укрытый шубой, возле стоял Николай Лопухов, придерживая бледнолицего старца.
Царь спросил:
— Что ж надумал, старец мудрый?
Чуть слышно Спафарий ответил:
— Не прими, великий государь, за худое, не могу по немощи моей словеса ладные сказать… Давит хворь безмилосердно. Думы же свои отписал я в грамотке. Читай, Никола, великому государю и боярам, читай… Словеса выговаривай складно, как тому мною обучен…
Лопухов читал громко, внятно:
— «Надобно с китайцами в мире жить… Войны, упаси бог, не зачинать. Послать немедля посла разумного… А пока посол собирается, гнать гонцов скорых, чтоб китайский царь, ради приезда посла, ждал и войной зазря не шел… Смекаю, великий государь, умом своим так: китайским ханам памятна сила русских — не однажды биты они смертно казаками на Амуре-реке. Памятую и иное: внутри Китайщины спокойствия мало; лихо доморощенным китайцам от обидчиков маньчжуров, междоусобицы столь часты, сколь непогодь в осеннюю пору…»
— Куда старец клонит, того не пойму? — оборвал царь чтеца.
— К миру клоню, великий государь, к миру для Руси достойному…
— Читай, — сказал царь Николаю Лопухову.
Лопухов читал:
— «Не страшись, великий государь, угроз и домогательств китайского правителя. Посол наш, упорством объятый, сказать должен гордо: „Коли думаете побить, выходите на ратное поле!..“ В поле же завсегда две воли: кто сильней… А ратной силой господь Русь не обидел… К тому же ни единому китайцу наши сибирские рубежи не надобны, того добиваются только князья да бояре, родичи богдыхановы, алчности коих пределы не заказаны».
Царь встал, удивленно глянул на Спафария:
— К добру ли твои речи? Не разберу их, бояре!
Спафарий тихо ответил:
— Великий государь, во всяком деле сила уму уступает. Мудрость древних праведна: «Хотя ищешь мира, держись за меч…»
Царь усмехнулся:
— Запамятовал старец иное: «Взявши меч, от меча и погибнешь!»
Спафарий силился подняться, опустился, сказал глухо:
— Человек Руси ни мечом, ни серпом не шутит. Вспомни, великий государь, дела владык русских, прославленных от Святослава, от Александра Невского и от него по наши дни… Бывало ли так, чтоб Русь на бою изничтожена была? Аль пала бы перед ворогом коленопреклонной? Аль покорилась?
Бояре загудели:
— Праведные слова! На то она и Русью зовется!..
Спафарий сомкнул воспаленные веки, задыхался и кашлял.
Царь сказал:
— Коль замахнешься да не ударишь, сам побитым останешься…
По серому лицу старца легкой тенью проползла усмешка, желтые глаза округлели:
— Великий государь, бывает и так: «Устрашен враг сечью, а сражен умной речью!..»
Царь склонил голову, сошел с возвышения, старца обласкал.
И решил царь на том боярском сходе: китайскому богдыхану ни в чем не уступать и, хотя войны с ним не начинать, послать в Китай царского посланника, чтоб земли, на которых стоят казаки Сабурова, сумел он отстоять умным словом.
Пометы мои заветные…
…Дули зимние ветры, стояла тайга, окутанная лебяжьим одеялом. Мелькали белые дни, лениво ползли синие ночи. Китайцы называли зимние дни короткохвостыми зайцами, а ночи — большекрылыми птицами.
Но вот солнце стало подыматься выше: уходила зима. Китайцы говорили:
— Короткохвостые зайцы скоро убегут, большекрылые птицы улетят.
Подули теплые ветры, спадали снега, зачернел Амур ранними промоинами. Наступила весна, а с ней ожили и леса, и поля, и реки. Очистился ото льда Амур и засверкал темной синевой.
Албазинцы зорко глядели на восток, дозорные казаки не спускали глаз с Амура. Миновала весна. Разгорелось лето. Рос и креп Албазин. Хлебопашцы успели посеять хлеб, ждали урожая.
