Леонид Кокоулин - В ожидании счастливой встречи
— Что же это ты, жених, бросил невесту?.. — сказал Валерий.
— Невеста без места — жених без венца, — ответил недружелюбно Семен.
— Ты чего такой сердитый?
— Из-за чего мне, по-твоему, радоваться?
Валерий сбросил ботинки, уселся с ногами на кровать и стал греть руками пальцы ног. Посмотрел на Семена: непонятно, чего человек хохлится, чем недоволен? Зеркало на стене отражало портрет Сергея Есенина с трубкой — подарили ему ребята за песню «Выхожу один я на дорогу». Зеркало, наверно, Петро заберет. А вот этих артисток — испохабил всю комнату, со всего света насобирал, наклеил, — этих соскребать надо: заглянет Натка, что подумает? Валерий так рассматривал свою комнату, вроде Натка собиралась переходить сюда. Мосты… мосты, пожалуй, можно оставить, все равно живешь как в лесу, в этой арматуре. Тут были и фотографии, и вырезки из газет, из журналов. Их собирал где только мог Петро и наклеивал. И чем Валерий пристальнее их разглядывал, тем все больше находил интересных деталей, конфигураций. У каждого моста как бы появлялось свое лицо, своя фигура и даже характер.
— Надо же, — вслух удивился Валерий. — Пусть мосты остаются, а вот артисток соскребу. Слушай, Семка, а ты кого ждешь?
— Тебя.
— Меня? Я пред ваши светлы очи явился.
— Это еще надо узнать, светлые ли они у тебя, — огрызнулся Семен.
Валерий засмеялся, но тут же осекся. Семен и не думал шутить. Валерий встал, подошел к столу. Семен упорно не поднимал головы от «Огонька». Валерий с силой приподнял голову Семена от журнала. Семен оттолкнул его руку.
— Сядь, Валерий.
Валерий сел.
— Ясные, говоришь, твои глаза? Бесстыжие — вот какие!..
— Объясни! — повысил голос Котов.
— Что объяснять? Одну охмурил, за другую взялся, красюк синегорский… Неотразим, да?!
Семен встал.
— Ты чего, — насторожился Валерий.
— И двину, не посмотрю, что здоровый. Ишь, моду взял, у нас так не делают.
И Семка направился к двери, но Валерий преградил ему дорогу.
— Подожди, Семен, ты что, влюбился в Натку?
— При чем это здесь? Она девчонка славная, беззащитная. Опалит крылышки вот об таких.
— А если я ее люблю!
— Это еще что? Когда успел?
И Семен не мигая уставился на Валерия.
— Смотри! — повысил он голос. — Еще с Наткой бесчестно поступишь, не брат ты мне… — и захлопнул за собой дверь.
Валерий повертел головой, будто искры за воротник нападали.
— Ну денек, — выдохнул он и устало опустился на кровать. — Ну, Семен, вот рыжий ерш… Правду говорят: в тихом озере черти водятся… Но ведь он-то прав. Эх, Семка, Семка.
Сколько Валерий так просидел, не ощущая босыми ногами ледяного пола, не знает. Из забытья его вырвал Петро. Он ворвался в комнату и с порога запричитал:
— Валер, будь другом, перейди к Семке, у нас уж с Ольгой кишки в брюхе замерзли. У них в общаге новенькая дежурит… Не пустила.
— Буду. — Валерий свернул простыни, одеяло, подушку и вышел.
Оля в коридоре жалась к стене. Видно было, что она очень замерзла. Даже веснушки спрятались. И вид у нее был сиротливый. А взгляд — боязливый — резанул Валерию сердце жалостью, и почувствовал он себя виноватым, что не в состоянии помочь другу так, чтобы глаза Олины светились счастьем. Валерий толкнул дверь в комнату Семена. Семен лежал поверх одеяла в галстуке, с открытыми глазами.
— Можно? Я у тебя вздремну?
Семка придвинулся к стенке.
— Ложись…
Семен Корешков
«Пока, Семен, за материнскую юбку держаться будешь — ходить не научишься», — сказал дядя Вася Пермяков между прочим, а Семену эти слова в душу запали. «Тоже, скажет дядя Вася, я в седьмой перешел, а он «ходить…» — рассказал Семен матери.
Семен любил мать, да у него на всем белом свете, кроме, нее, никого не было. Да вот еще Люда Арефьева — соседская девчонка. Они с ней и росли вместе и играли одними игрушками. Болезненного Семена ребята не принимали в свою компанию. Вечно мать кутала его в теплый, на овечьей шерсти, платок, он и походил на девочку, а для Люды живая кукла. — Люда обожала Семочку и, хотя была на год младше Семки, считала себя старшей и тоже Семкиной мамой.
Семка подрос и горой стоял за Люду, но все равно она считала себя взрослой, кутала Семку, и, чтобы его «не охватило, ветром», как говорила тетя Люба — Семина мама, Люда крепко стягивала концы платка на Семкиной хлипкой спине.
Отца Семка не знал, да особенно и не задумывался, какой он есть. Но однажды, Семке тогда было года четыре, заехал к ним дяденька, в летных унтах, кожаной на меху куртке. Семка прибежал домой, увидел зареванную мать, налетел на дяденьку с кулаками. «Ты не смеешь, Сема, так на своего отца», — заступилась мать.
Дяденька в летной, куртке ушел и больше никогда не приходил. И потекла жизнь Семки спокойная, без особых перемен и захватывающих событий, если не считать первый школьный звонок.
Люда не могла бросить на «произвол» судьбы своего Семку, да и самой ей страсть как хотелось сесть за парту в Семкин класс. Знакомая учительница не прогнала: «пусть посидит день-два — надоест». Так Люда и осталась в Семкином классе.
Зима сменяла лето, и каждый раз мать Семки ждала, что за лето окрепнет сын, но за шесть лет Семка только вытянулся, но обогнать в росте Люду так и не смог. Как был «ботва», — так и остался, узлом вяжи Семку. Вторым событием, изменившим Семкину жизнь так, что стало жаль времени на сон, — было появление этажом выше дяди Васи Пермякова. Дядя Вася приехал с Севера и совсем не походил на пенсионера — заядлый рыбак, он и Семку втравил в рыбалку. Прибегут из школы: Людка к себе домой, Семка бух, бух по лестнице к дяде Васе. В однокомнатной квартире у дяди Васи порядок: на полу ковровая дорожка, диван, два кресла, два стола и еще места хоть в хоккей гоняй, не то что у Семки, как говорит дядя Вася, — «свинья ляжет, хвост некуда протянуть». Дядя Вася и второй стол поставил для Семки.
Семке очень хотелось, чтобы мамка с дядей Васей поженились. Вот бы как славно было. Дядя Вася и к Семке заходит чаю попить. Мать тогда оладьев настряпает и все дружно сидят за столом, говорят по-семейному. Другой раз прибежит Семка с улицы, а мама с дядей Васей сидят, хорошо беседуют. Что бы им не быть вместе? Что-то не добирает Семка своим неокрепшим умишком.
Дядя Вася если не рыбачит, то зазря дома сидеть не станет, не может — он сам об этом Семену высказывал. У него дружба с соседним механическим заводом, завод-то, правда, с одной трубой — ремонтный, но все равно стучит, шипит, ухает. Первый раз дядя Вася взял Семку о собой на завод, так Семка там ничего и не понял.
После седьмого класса он освоился. Дядя Вася и ключ, и пилу по металлу даст Семке. С молотком не все сразу получалось: по пальцам норовит садануть. «Ну так ты, парень, совсем молодец, смотри инструмент не задуши», — и покажет, как надо держать молоток.
В цехе Семка освоился. Там он стал и присматриваться к людям. Не раз он дядю Васю сравнивал с бригадиром, и выходило по Семкиному разумению: бригадир против дяди Васи как недомерок ростом да и делами. У дяди Васи отдельный и верстак, и тисы, и шкафчик с инструментом. Дядя Вася особые заказы выполняет, «тонкую» работу делает: по аккордному наряду штучное изготовление. И за помощью тянутся к дяде Васе. Не раз от слесарей Семен слышал: «Вот бы кого в бригадиры — дядю Васю». Но Семка знал — не пойдет дядя Вася в бригадиры, он пенсионер и работает не полный день, а бригадиру ого-го как надо крутиться. Другой раз Семка задумается, не устраивает слесарей бригадир, а прямо человеку в глаза не скажут. Наоборот, при бригадире «Степаныч, Степаныч…». И в день получки бригадир вместо трояка рубль кидает, а вот дядя Вася так не сделает. Он и голову свою седую как-то по-особому носит — высоко. Дядя Вася «скинется», а не ждет, пока сбегают за бутылкой — за удочку и к двери. Бывает и остановят его: «Зачем твой рваный, не нищие…»
Дядя Вася нахлобучит такому кепку на глаз: «Коллектива лишаешь, я, парни, свою кадушку выцедил».
— Семен, ты взял банку с червями?
На рыбалке дядя Вася совсем другой, не такой, как в цехе у тисов, — мечтательный, и про поклеву забудет — уйдет глазами за реку, а сам рассказывает о Крайнем Севере. Семка видит стройку и берега северных диких рек, видит, как перегораживают плотиной реку делают запруду, возводят и раскручивают агрегаты.
А про охоту начнет оказывать дядя Вася, Семка не заметит, как и ночь истлеет, ужмется в распадки, и только когда хлестнут по воде сиреневые с красным внутри всполохи, Семка очнется.
— Ты, Семен, рот-то закрой, а то галка влетит.
А Семену все глубже, глубже и сильнее западает то, о чем говорит дядя Вася. Особенно ему по сердцу мужское товарищество.
«Вот бы мне так», — размечтается Семка. В классе у них не было такого братства.
