Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Копалухи в отличие от самцов глухарей на ток не прилетают, а приходят пешком. Тянутся на ток серенькие, незаметные — под цвет прошлогодней хвои. Присядут — рядом пройдешь и не заметишь.
Андрей тоже впился пальцами мне в руку, когда прошла на поляну копалуха. И в ухо горячо задышал, думал — к нам зайдет.
Смотрим, на поляне уже две пары. Глухари, как кавалеры в черных фраках, в поклоне перед дамами франтятся, ножкой шаркают. С дерева еще спрыгивают глухари, крыльев не открывают — пружинят на ногах, веером ставят хвосты — черные с белой пелериной — и начинают водить хороводы, предварительно пригласив даму. Если дама возражает, вращая маленькой головой, подскакивает другой кавалер, затевается ссора. Вначале кавалеры друг другу кланяются, долго, вежливо, но, видно, договориться не могут. И один другому закатывает пощечину — только перья трещат. Сходятся грудью, теснят друг друга за невидимую черту, кто оказался за поляной — отходит в сторону за кустик. Зато победитель, подняв голову, вздыбив перья, подпрыгивает кандибобером вокруг дамы. Дама приседает, делает реверанс, и идут они парой по кругу. Он — с высоко поднятой головой. Его веерообразный хвост, словно длинный фрак, фалдами чертит землю. Она голову наклонит и будто вприсядку идет, плавно, величественно — и так пара за парой, одна наряднее другой, и выдумкам в танцах нет конца, и веселые, опьяненные, прихлопывают они крыльями, будто ладошами.
Андрей переводит дух и еще сильнее держит меня за руку, и головы наши сильнее притискиваются к щели.
А на поляне уже не меньше тридцати пар. Словно разноцветная карусель перед глазами вращается.
— Смотри, дед, — не может Андрей удержаться, — чехарду затеяли.
Два огромных глухаря, отливая воронеными спинами, сражаются на обочине: только перья, как копья, трещат. Сейчас пали по ним из пушки — не расступятся. Вот один другому наступил на крыло, забавно прыгают. Андрей хохотнул и зажал рукой рот.
Но весенний глухариный карнавал ноль внимания на смех. Круг все теснее и гуще, подходят все новые и новые пары, уже сосчитать невозможно.
— Что, Андрюха, пальнем по той парочке?..
— Не надо, дед, — поспешно отвечает Андрей, — ведь у них пир. А на пиру не убивают. Смотри. И солнце сейчас начнется…
Андрей замирает…
Ободняло. Солнце вытянуло росу сереньким туманом, просеяло ее между деревьев, а мы приготовили завтрак из свежей рыбы. Наелись, котомки за спины и — вперед.
Патыма отступила в свое русло, оставив удобную для ходьбы террасу. Над водой рыдают кулики.
— Дед, а вдруг их нет?
— Не переживай прежде времени. — У самого тоже это опасение давно завяло в горле.
Уже и до хижины недалеко. Прислушиваюсь, не лают ли, нет, не лают.
— Устал? — спрашиваю.
— Переживаю, — отвечает пацан.
— Знаешь, Андрюха, подойдем и напугаем этих дурундасов.
— Правильно, дед, зададим им.
Андрей выпячивает вперед грудь и ширит шаг. Вот и хижина показалась. Сразу узнали — хоть и место изменилось, как-то все стало по-другому. Высоко оголились берега.
Вдруг из кустов вылетает Голец и со всех ног бросается на Андрея — визжит, лает, не знает, что делать от радости. Ветка не встречает, уже не случилось ли чего?
Заходим в хижину — лежит калачиком около настила, хвостом бьет о землю — виноватится. Глаза провалились, подтеки от слез, что ли. Два комочка шевелятся у нее на животе… Вот оно что!
Андрей на колени перед ней.
— Дед, — не может он удержаться от слез, — вот видишь…
Из-за палатки просовывается голова Гольца, в зубах у него мышь — осторожно положил около Ветки — и на улицу…
У меня запершило в горле. Худой, одни мощи, ноги высокие стали. Сколько дней голодали, бедняги. А уйти не могли, — дети… Ветка тоже встала, плоская, как доска. Сухари в мешке тут же, могли бы прогрызть — не тронули. Даю сухарь, хрумкает жадно, как сахар.
Разложили костер, на скорую руку тюрю приготовили: кипятком залили сухари, масла в них, соли — готово. Кормим собак, и сами едим. Понемногу даем, а то объедятся.
Щенки худые, складками висит кожица. Андрей их с рук не спускает, за пазухой греет. Ветка сидит, щурит глаза. Собаки тоже плачут. Это я точно знаю.
Однажды к нам на ЛЭП зашел охотник с собакой, я тут встретила его вся наша лэповская свора. Ну, думаем, разорвут его собаку. Охотник стоит спокойно, пес хвост бубликом, на хозяина смотрит. Обложили их собаки, а пес зубами только, как волк, щелкает — увертывается. Один кобель зацепил все-таки его, и тогда он как прыгнул — от наших псов только клочья полетели, а, надо сказать, и у нас собаки не из последнего десятка. Раскидал пришелец наших в разные стороны. Схватил одного, придавил за горло, у того только хвост дрожит, едва отобрали. Разогнали: кого в палатку, кого на палатку. А гость ходит степенно, обнюхивает жилье, ногу поднимает, заглянул в столовку — за объедки принялся. Ну, хозяева, конечно, переживают, особенно Пират — вожак лэповской своры — весь злостью исходит. Власть терять — у собак это хуже смерти, борьба за место вожака часто смертельная. Почуяли подданные Пирата силу пришельца, заискивают, и уже хвостами машут, и тут же рычат скрытно. Разглядел — лайка мощная, тунгусская — тонкие ноги, сухая морда, косые глаза. Ходит — хвост в три кольца, а под шкурой мускулы, как гуттаперчевые мячики играют.
А мы в баню собрались ехать к слюдянщикам. Гостя приглашаем. Охотник привязал своего пса около палатки, чтобы в лес не ушел или за ними в поселок не увязался. Остался дежурный.
Возвратились из бани и видим: пес гостя лежит изодранный весь — едва живой. Лэповские собаки тоже — у которой уха нет, у которой лапа болтается, у которой живот выхвачен.
Видим: подняла тунгусская лайка морду, а по щекам слезы. Охотник рвал на себе волосы, стучал головой о землю. Потом взвалил собаку на плечи — никакие уговоры не помогли, ушел в тайгу, шапку даже оставил.
Кто-то из ребят, кажется, Талип, догнал, надел… Вот тогда я впервые увидел, как плачут собаки, а как грустят и страдают они — много раз видел.
Мы смотрели на марь и не могли угадать, в каком месте стояла наша снежная крепость. Теперь марь кишела кочкарником, а закрайки озер колыхались бурой травой. Синели озера. В зарослях тальника петляла Патыма. И только по-прежнему сияли ослепительной белизной в лучах закатного солнца купола гольцов. Их еще резче подчеркивала ломаная линия леса. Самые дальние и глубокие распадки все еще были со снегом, будто заткнутые ватой.
Наши запасы — сухари, мясо, консервы, сахар — все было на месте. Сети, бочки тут. Не хватало лодки, но это нас не беспокоило. Нам теперь некуда было торопиться, и мы решили остаться здесь. Как следует откормить собак, порыбачить, пошляться по тайге. Я рубил сушины, вязал сочными прутьями плот. Андрей целыми днями возился со щенятами — пробовал поить их разбавленной сгущенкой, но малыши только тыкались слепыми мордами в молоко, чихали, ныли и дрожали.
Прибегала встревоженная Ветка, лизала руки Андрею и ложилась рядом.
На ночь мы с Андреем ставили в заливе на плоту сети. Эта процедура занимала много времени, но была интересной.
Андрей рулил. Теперь он был капитаном. Утром проверяли и до самого обеда возились с рыбой. Шел сиг — царская рыба.
Решили немного заготовить для ребят. Бочонок уже засолили, почти мешок завялили — вяленая, малосольная очень вкусна. С крепким чаем за милую душу идет. Копченку тоже сделали. Получилась золотая рыба, только немного пересолили. Коптильню построили: прокопали на крутом берегу канаву с полметра шириной, три длиной, сантиметров шестьдесят глубиной. Сверху траншею покрыли корьем. Внизу устраиваем дымокур. По траншее, как по трубе, тянул дым. Рыбу вначале держали сутки в соленом растворе, еще на сутки вывешивали на ветер, потом на палку нанизывали — и в траншею, под корье.
Гнилушек на дымокур побольше надо, еще и землей привалить не мешает, чтобы дыму побольше, а огнем не пыхало. Пусть дымит так дня три.
А мы этим временем по лесам, по долам.
Возвращаемся как-то под вечер. Слышим, на озере утки неистово орут — шлепоток стоит.
Оба в осоку, Андрей впереди ползет.
— Вот она плавает, скарлатина, — поворачиваясь, говорит Андрей.
Смотрю, лиса. Гнезда зорит.
Вскакиваем, она в траву. Голец подоспел — и за ней. Выскочили они на марь. Лиса видит, что ей не уйти — лапы кверху, а кобель хвост ей нюхать. Лиса заигрывать, а сама все ближе к лесу. Бестолковый щенок.
Ветку с собой в лес мы не берем. Она бы с ходу взяла зверя. Только сейчас ни к чему — весна. Позавчера лосенка подняли.
— Вот бы поймать, — сказал Андрей. — Давай, дед, а?
Бросились за ним, погоняли, погоняли и отступились.
— Если бы поймали, привык бы он, дед?
