Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— Ты че, дед, тихоходный такой, давай ружье понесу, устал?
— Да, ладно, Андрюха, я еще не разошелся, скорость не переключу никак.
Когда солнце поднялось и неподвижно замерло над головой, а мы одолели мощенный отшлифованными булыгами берег, Андрей предложил:
— Давай искупаемся? Я воду грею.
— Чур, не играю, — сказал я.
— Не понарошку, взаправду, давай!
Андрей распарился: лицо и уши горят. Рубашка на спине промокла.
— Привал, Андрюха. — Я скинул рюкзак и присел. — Куда торопиться, добудем рыбу, уху заделаем. Так, что ли?
Я настроил спиннинг и проверил дно. Между буро-серыми булыгами до самой глубины тянулись черные полосы — это шли рыбьи косяки.
Я выбрал подходящее место и забросил блесну.
На противоположном берегу промышляет росомаха. Видимо, достает битую рыбу. Шерсть торчит клочьями, вся она походит на развороченную копну.
— Кто это, дед?
— Ее величество — росомаха.
— Такая кудлатая. А ты говорил, она как пропастина валяется.
— Когда сытая, валяется.
— Теперь голодная, а почему тогда не хватает куски с медвежьего стола?
— Нечего хватать, скудный у него в это время стол, он бы сам ее съел, за милую душу.
— С шерстью?
— С зубами и когтями.
— Смешишь?
Андрей с удилишком, как с копьем, поставил одну ногу на камень, подбоченился. Вот еще Ермак-покоритель на бреге Патымы! Вместо шлема носовой платок на голове. Концы, как у зайца уши, — торчат.
Поймали ленка, небольшого, килограмма на полтора. Развели костер. Заострили талину с одного конца, как кинжал, другой колышком — это и есть рожень. Ленка вдоль спины на рожень, а колышек — в землю над костром.
Костер прогорает — пониже рожень опускаем, так постепенно до углей. И на углях ленок еще доходит, пока корочкой не зарумянится — вот и рожень готов. Едим и запиваем чаем.
Портянки уже проветрились. Половчее подматываем и сразу легче идти.
Тропа знакомая. Лес еще гуще замесила зелень, и тайга оглохла. Ручьи не звенели теперь, а шептали взахлеб. И колючие замшелые лиственницы тоже обмякли зеленью, стоят, будто облитые маслом.
Тропа идет все время на подъем, и Андрей начинает отставать.
— Ты что, дед, переключил скорость, да? Давай постоим, наберем побольше воздуха и двинем.
— Давай, Андрюха, привал сделаем, мотор что-то не тянет.
— Держись за меня, — подставляет Андрей худенькое плечо.
Опираюсь на плечо и сажусь в мох.
— Буксуешь, дед? Совсем ты постарел.
Андрей тоже валится рядом, раскинув руки, смотрит на горы, на небо.
— Ты знаешь, дед, откуда такие крутяки, и лес этот, и речки взялись? Расскажи, а?
— Это было давным-давно. Вот эти две горы с длинными могучими хребтами пришли друг к другу в гости и расположились вот тут, где мы сидим. Так разговорились, что уже и лесом обросли. Послушай, как шумят, это они и сейчас разговаривают. И появилось здесь много зверья и птицы. И над вершинами гор потянулись тучи. Они вначале были серые, потом почернели и пролились обильным дождем. Побежали с гор ручьи, вода вырезала глубокие распадки, а внизу соединились они в стремительную Патыму.
— Когда лес шумит — он разговаривает? Вот интересно, — Андрей вскакивает. — Пошли слушать!
Одолели перевал, спустились вниз, на то самое место, где оставили в прошлый раз часть своего имущества и провизии. Вокруг валялись куски шерсти и банки, похожие на жвачку. Сухари вместе с мешком исчезли, на месте костра яма. Михаил Иванович похозяйничал, по почерку видно.
— Смотри, дед, как раз, — ставит пацан ногу в след косолапого.
— Да, — когда нечего сказать, то и «да» хорошо.
— А во-он, на лесине, кто-то сидит, — отвлекает меня Андрея.
Верно, в начале распадка на разлапистой сосне глухарь или орел. Но откуда орлу здесь взяться? Глухарь.
— Подожди-ка, Андрюха, здесь… Схожу в разведку.
— Я тоже с тобой в разведку.
Заходим с подветренной стороны, все не так будет слышно. Крадемся по мари до перелеска. Теперь ясно видно, что это глухарь сидит, головой крутит.
— Посиди здесь, — шепнул Андрею.
Кивает.
Снял мешок, стелюсь по мху между деревьями, глаз не спускаю. Повернет в мою сторону голову — замру. Хорошо, что на мне серый суконный костюм — под мох.
Подобрался, шагов семьдесят осталось, ну, думаю, еще метров десять. Только хотел подтянуться — упал глухарь на крыло, сверкнул вороненым с белым промежутком хвостом и растаял.
Андрей уж тут.
— Видел, дед, какой красноглазый, с меня будет!
Лежу. Стрелять надо было! Вот всегда так, на черта эти десять метров?
— Такое раз бывает в жизни.
— И хуже бывает, — замечает Андрей.
— А ты откуда знаешь?
— Талип говорил, хуже разлуки не бывает…
— Давай, Андрюха, ночлег готовить.
Метрах в тридцати за поляной бугор, подходим — вроде скрадка, в зарослях смотровая щель, на блиндаж похожа. Сверху лиственница растет, заглянул — сбоку проход в серой траве чернеет.
Разгреб траву — бревна, позеленели от времени. Сгибаюсь в три погибели, заглядываю внутрь. Из смотровой щели отсвечивает в три бревна сруб — настил из колотых плах на подкладках, пощупал — сухо, как на ладони, и дерево, на котором сидел глухарь, во весь рост стоит.
«Глухариный ток, — подумал, — а что, место подходящее». — Вылез, попрыгал на «блиндаже».
— Зачем это ты, дед?
— На всякий случай испытать, а то как мышей прихлопнет. Теперь влезай в нору.
— Здорово, дед, придумал!
— Ток здесь, Андрей, на поляне — глухари свадьбу водят, пируют, сражаются. Бывает, и водой размоет или еще какая беда выгонит, все равно соберутся токовать на это же место. Мой дед рассказывал — на ток за дичью ходили, как к себе в погреб, сколько надо, столько и приносят. Но дело не в дичи, Андрюха, зрелище красивое. Это надо видеть.
— Ну, давай посмотрим.
— Не спеши, в этом деле горячиться нельзя. Вначале поужинаем, оборудуем ночлег, а то в этом блиндаже врежем дубаря — замерзнем.
— Не врежем, я же с тобой, кострить будем.
— Отчаянный ты парень, это хорошо. Но костер жечь здесь нельзя. А то не прилетят. Придется подребезжать ночку.
— Я тоже буду дребезжать, на пару будет веселее.
— Ну, посмотрим, как получится. Пойдем.
Пришли на берег, развели костер.
— Чай шарга будем, похлебка с глухариными потрохами улетела.
— С сухарями будем, не теряйся, Андрей. А вообще, Андрюха, если поработать хорошо, можно устроить Ташкент: сделать носилки, нагреть на костре камни и перетаскать их в скрадок.
Андрей поддержал мое предложение. Так и сделали. Поужинали, принесли горячие камни, укутали их травой, чтобы подольше тепло сохранили. Хорошенько заткнули входное отверстие — смотровую щель. Улеглись на настил, прижались друг к другу. Андрюха уже задает храпака и сказок не просил, уходился. А я все ворочаюсь. Прислушиваюсь. Птаха протарахтела — ровно полночь. Где-то филин «шуба-шуба» — выговаривает. Сквозь дрему слышу: или сучья потрескивают, или вода шумит, или ветер. Вроде бы и не было ветра. Вдруг будто из тозовки выстрелили — камень треснул. Перевернулся на живот, вынул из щели траву, потянуло свежестью.
Чиркнул по побледневшему небу метеорит. Но деревья еще не отошли от перелеска, слитно стоят.
Андрей раскидался — укрыл его. И враз зашумело, захлопало, даже вздрогнул. Потянулся, подставил ухо — только сердце стучит… Слышу: щелк… щелк… щелк… Где-то над головой. Он. И опять тишина, только вода на шиверах шумит. Опять: щелк, щелк, щелк — снова пауза. И снова: щелк… три раза — не больше, не меньше. Прошумело, и уже через ветки проглядывает черновина — на том самом дереве уселся. И тоже защелкал. Перекликается — началась песня.
Снова шум, даже ветром обдало, и еще черновина, но уже отчетливо контур обозначился — и голова на длинной шее, как чайник. Трясу за плечо Андрея.
— Вставай! Только тихо, — шепчу ему на ухо. — Ни слова. — И показываю в оконце.
Головы ухо в ухо. Уже деревья промереживались. Видно: глухарь вытянул шею, запел — щелк, щелк…
Раньше бывало, когда ходил на глухаря, как запоет — три прыжка к нему, перестал щелкать — стой как вкопанный, жди следующей погудки. Защелкал — еще три шага: когда поет, он не слышит и не видит, оттого и имя ему глухарь.
Но нам скрадывать не надо, птицы — рукой подать. Сидят, хохлятся, можно всех поснимать. Как запоют, стреляй нижнего, и так всех по очереди. Развиднелось. Глухари глазами лупают — словно красный светофор мигает.
Около самого окна копалуха распушила серые перья, вышагивает важно, как на параде, — рукой схватить можно.
Копалухи в отличие от самцов глухарей на ток не прилетают, а приходят пешком. Тянутся на ток серенькие, незаметные — под цвет прошлогодней хвои. Присядут — рядом пройдешь и не заметишь.
