По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин
Уже две недели он не выходил на работу. На складе, когда они с Куницыным разбирали металл, скатившийся со стеллажа железный кругляк, попав на палец, раздробил кость. У Ивана на секунду потемнело в глазах. Чтоб не упасть, он ухватился за стойку. Когда шок прошел, побежал в поликлинику, на палец наложили гипс. Три дня боль не давала покоя, он ходил по комнате, качая забинтованную руку, как ребенка. Тяготило ничегонеделание, и он погрузился в чтение. Сейчас у него в руках была «Евгения Гранде». Книга захватила его. В комнате было прохладно. Чтобы согреться, он поднялся с дивана, хотел пройти на кухню и поставить чайник, но тут зазвенел звонок. Иван открыл дверь и увидел Ремизова, с заиндевелыми бровями, в пальто с поднятым воротником. С нескрываемой радостью Иван провел его в комнату. Ремизов никогда у него не был и с любопытством осмотрелся.
— Я поставлю чайник, погреешься. — Иван хотел было идти на кухню, но Ремизов преградил путь.
— Я сейчас же обратно, мне некогда.
— Не хочешь, ну тогда рассказывай.
Они опустились на диван.
Андрей в сером спортивном пиджаке, в клетчатых серых брюках, в которых всегда ходил на работу, выглядел по-юношески молодо. Он достал пачку «Беломора». Иван взял со стола пепельницу, поставил ее возле Андрея. Не терпелось расспросить Ремизова о многом, но главное — о судьбе их письма. Но поскольку Андрей молчал, нетрудно было догадаться, что дело с места не сдвинулось. Иван не удержался и все-таки спросил о письме.
— Напрасно надеешься! — вздохнул Ремизов.
— Почему же? — сердце Ивана упало.
— Спрашиваешь? — Андрей ткнул папиросу в пепельницу и нажимом большого пальца затушил ее. — Писать им — все равно, что писать себе для личного архива. Я тебе говорил с самого начала — надо обращаться в верха, в газету. Теперь ты сам видишь. Брось либеральничать и, пока нянчишься с пальцем, продумай мой вариант. Слышишь? Я от тебя этого требую как товарищ, который…
Снова раздался звонок. Иван вышел в прихожую и, открыв дверь, к своему удивлению, увидел Лисенкова с пакетами в руках.
— Приехал проведать, вот гостинцы. — Лисенков передал Ивану пакеты, в которых были яблоки и апельсины. — От месткома, — добавил он.
— Зря это! — улыбнулся Иван. — Я же не больной, а травма пальца — ерунда.
— У нас такой порядок.
— Ну спасибо, — Иван проводил его в комнату.
Лисенков поздоровался с Ремизовым, сел на диван, обвел глазами жилище Ивана.
— А ты, я вижу, еще холостяк. У меня есть одна на примете. Хочешь, познакомлю? А что? — оживился он. — Женим!
— Благодарствую, — сказал Иван. — Как-нибудь сам женюсь.
— Пора! — засмеялся Лисенков. — Без жены-то плохо. Жены уму-разуму нас учат. А то, вишь, полез в драку… Э, друг, я тоже боролся. Сердце сломал.
— А было у тебя сердце-то? — подковырнул его Ремизов.
Лисенков зло сверкнул на него глазами, хотел что-то сказать, но промолчал.
— Я тоже был таким, как ты, — обратился он снова к Ивану. — Но обжегся, жизнь научила быть другим.
— Вряд ли, — заговорил Иван. — У меня все тело в ожогах, однако я не стал другим. Надо обжигаться не раз и не два, а всю жизнь.
— Какая же это жизнь?
— Не противная себе.
— А у меня она противная?
— Не знаю, — сказал Иван. — Тебе видней.
— Думаешь, у тебя что-нибудь выгорит? Как бы не так! Самое большое — Кочкареву дадут выговор, он пообещает исправиться. А как будешь с ним работать?
— Ты вон о чем! Как раз об этом-то я и не думаю.
— Вот и плохо.
— Плохо другое — шарахаться, петлять из стороны в сторону вроде зайца.
— Что ты ему доказываешь? — попытался остановить Ивана Ремизов. — Просто ты не такой, как он. Вот он и завидует тебе, совесть-то нет-нет да и проснется.
Короткая шея Лисенкова напряглась.
— Ты… о совести… Что я, обокрал кого?
— Ты сам себя обокрал, — дружелюбно проговорил Ремизов.
— Ладно, хватит вам! — Иван встал. — Вы у меня гости, сейчас чем-нибудь угощу…
— Нет, нет! — запротестовал Лисенков. — Я приехал в рабочее время, уже надо обратно.
— Мне тоже пора, — сказал Ремизов. — Я прибыл в обеденный перерыв посмотреть, как ты тут…
Они оба поднялись. Иван не стал их задерживать. Андрей надел свое бобриковое пальто, затянул пояс, надвинул шапку. Лисенков тоже оделся.
После ухода гостей у Ивана стало как-то пусто на душе. Вздохнув, он отправился на кухню, вскипятил чайник, Напился чаю с малиновым вареньем. Потом пошел в ванную, посмотрелся в зеркало. Надо было побриться. Думая о мастерской, он брился медленно. Тонкое лезвие безопасной бритвы скользило по розовой распаренной коже, легко срезая черную щетинку пробившихся волос.
Не успел он побриться, как снова зазвенел звонок. «Какое-то наваждение!» — подумал Иван, подходя к двери и открывая ее. В пыжиковой шапке, в теплом пальто перед ним стоял его бывший начальник цеха Рублев.
— Федор Петрович! — обрадовался Иван. — Какими судьбами? — хотел помочь ему раздеться, но Рублев отстранился, сам снял пальто, повесил шапку, пригладил тронутые сединой волосы и прошел в комнату.
— Далеко тебя занесло! — сказал он, спускаясь на диван. — Еле нашел.
Он был все в том же однобортном черном костюме, в котором Иван видел его все годы, пока работал на заводе. Под воротничком темной сорочки галстук, тоже с «производственным стажем». Иван с удовольствием оглядел крепкую коренастую фигуру Рублева, раскрасневшееся на морозе лицо с ямочками на щеках. «Ведь ему уже за пятьдесят, — подумал он. — А вон каким молодцом выглядит».
— Ты что же, перелетная птица, носа не кажешь? Разбогател? — проговорил Федор Петрович густым басом.
— Не говорите… — смутился Иван.
— Птица и та к гнездовью своему стремится, а ты, как вылетел из гнездышка — как в воду канул и пузырей не оставил. А мне за тебя, черта, что с завода отпустил, и сейчас шею мылят.
— Чище будет, — улыбнулся Иван.
— И так чистая, сколько ее мылили! Ну ладно, довольно о моей шее, поговорим о твоей. Как на новом месте-то?
— Ничего. Привыкаю.
— Ничего — пустое место! — засмеялся Рублев. — Привыкнуть трудно.
— Кому как!. Теперь на пустых местах-то вон что делают!
— Это верно… Делают, — согласился Рублев. — А я вот прирос к
