Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Что тут началось! Одни кричали: «Правильно!», другие — «Перегнул!». Якушев, щурясь, тупо повторял: «Мы плохие, один он хороший». Лиля смеялась: «Ох, молодец Сашка! Ох, люблю драки!» Глаша, не переставая, стучала карандашом по графину: «Дайте закончить! Тише!»
Наконец стихло. Саша помолчал, чуть поморщился, сдвинул брови, сказал еще тверже:
— Об Орвид и Строгановой для меня вопрос стоит по-другому. Прежде, когда у меня спрашивали номер моего комсомольского билета, я отвечал: тринадцать, сорок шесть, тринадцать, восемьдесят три. А недавно я перечитывал Островского — номер билета Павла Корчагина девятьсот шестьдесят семь. И я впервые прочел свои номер иначе: тринадцать миллионов четыреста шестьдесят одна тысяча триста восемьдесят три. Как мало было их и как много они сделали! Потому что у них каждый был действительно комсомольцем, а мы в комсомол принимаем неразборчиво.
Всех будто всколыхнуло.
— Да, не слишком разборчиво, — повторил Огнев. — Пролезают и бездельники, и карьеристы, и хулиганы. Вовлекаем таких, для которых дисциплина, обязанности, видите ли, «суета».
Алена замерла, но никто даже не глянул на нее: видимо, Саша никому ничего не рассказывал.
— Не может стена быть крепкой, если среди добрых, ладных кирпичей окажется труха! Орвид и Строганова для комсомола — труха. Пока — труха, — закончил он резко. — И вовлекать я их не буду. А комсомольцы времен Корчагина вообще половину из нас разогнали бы.
— Неверная точка зрения! — крикнул Олег.
И все опять закричали, заспорили. Глаша стучала теперь двумя карандашами — по графину и по стакану. Валя что-то говорила Соколовой. Алена ничего не слышала, но ей показалось, что Анна Григорьевна ответила, как часто отвечала студентам: «А сами не хотите?» В глазах Вали мелькнула растерянность, но она тотчас подобралась, и, когда Глаша навела наконец порядок, Валя сказала:
— Дай мне слово. Что же ты делаешь, Александр? — с тревогой и недоумением вглядываясь в его лицо, начала Валя. — Так умно говорил, и вдруг… Он, да что же ты делаешь? — с горьким упреком повторила она. — Столько знаешь, читаешь, думаешь… И вдруг наотмашь — одного, другого, третьего. Этот — такой, тот — сякой! И комсомол у тебя уже не комсомол! «Естественная атмосфера человека!» — прекрасно! Но разве так ее создают? Разве так сколачивают коллектив? Расшвырял людей… Елену назвал «трухой»! С ума сойти!.. Аленка горячая, порывистая, упрямая. Недостатков хватает, как у всех! Но она честный, чистый человек, почему «труха»? Разве можно так с людьми обращаться? Обижать ни за что?
— Он имеет основание… — вырвалось у Алены.
— Дура, молчи! — Лиля дернула ее за платье.
— Уж в твоей-то защите не нуждаюсь! — громыхнул в ответ Огнев.
Опять поднялся шум, взвились руки, слова просили Миша, Сережа, Агния, Олег.
— Дайте Валентине докончить! — стуча по графину, требовала раскрасневшаяся Глаша.
— Пусть говорят, — решила Валя. — Я потом..
— Саша — замечательный парень, отличный комсомолец и мой друг, — волнуясь, начал Миша. — Но он дико загнул. Тогда, правильно, принимали только тех, с кем можно было идти в разведку. Сейчас есть время воспитывать. И таких, как Алена, нужно принимать. Сегодня я с ней, пожалуй, не рискнул бы в разведку… Но Алена может стать надежным товарищем.
Алена почти перестала понимать, о чем говорят. В ней бурлило отчаянное желание выложить все, освободиться от мутного, трусливого ощущения.
Она то и дело слышала свое имя, ловила слова:
— …в общем, конечно, хорошая, потому и берет зло.
Потом говорила Агния:
— Мы ее любим, но и Сашу тоже любим. И пока Огнев гораздо больше вносит в жизнь курса…
Потом поднялась побледневшая, усталая Глаша:
— Братцы, время позднее. Завтра же рано вставать. Основное ясно, а договорим в следующий раз. Кстати, отчитываются Алена и Лиля. Если нет возражений…
— Позвольте мне? — попросила Соколова. — Дорогие мои, — сказала она. — Собрание полезное. Процесс воспитания — неизбежно борьба. Следовательно, — и конфликты. И нечего их бояться. Сашины завихрения меня не тревожат, они не от плохого, а от горячности. С дороги мы не собьемся. Спокойной ночи.
Когда расходились, Валя остановила Алену:
— Подавай заявление. Хватит болтаться.
Жизнь курса стала будто бы налаживаться. Алена чувствовала, что отношение к ней смягчилось, ее словно старались успокоить, оставляли без внимания ее взрывы.
Накануне отчета вечером она побежала к Лиле, чтобы окончательно решить, как себя держать.
Но ни о чем поговорить не удалось: очередное исчезновение Гартинского будто выключило из Лилиного сознания все, что не касалось его. Она металась, как в горячке, то желала ему самой страшной кары, то прощала все. Алена, не зная, чем образумить ее, разозлясь, воскликнула:
— Куда у тебя самолюбие делось?
— А на что мне оно, самолюбие? Жить не могу — какое уж самолюбие, — шепотом, чтобы не привлечь внимания своих любопытных хозяев, возражала Лиля. — Вот отец из самолюбия женился на этой своей… А что получилось хорошего? Кому счастье? — Схватив Алену за руку своими горячими, как у больной, руками, торопливо, будто боясь недосказать, в первый раз заговорила Лиля о своих родных. — Плюнул бы тогда на самолюбие и увез маму… нас… А теперь мучается со своей курицей! И мама… Мама! — жалобно позвала она, зажмурилась и с горькой злобой прошептала: — Даже ко мне ревнует отчима! — Вдруг она закрыла лицо и простонала: — Куда мне оно — самолюбие?
Алена, ошеломленная, не сразу нашлась.
— Так это же совсем другое! Это совсем другое! — повторяла она. — Гордости у тебя нет. Нельзя любить подлеца!
— Нельзя, нельзя, нельзя, — монотонно пробормотала Лиля и вдруг жалобно попросила: — Пойдем к театру, только бы узнать…
Алена не смогла ее отговорить, а отпустить одну в таком состоянии побоялась.
Шел последний акт «Коварства и любви». В широкий коридор сквозь неплотно закрытую дверь из зала донесся бархатный голос Фердинанда — Гартинского: «Женщина, женщина! Какими глазами глядишь ты сейчас на меня?» Лилино лицо, за минуту до этого точно судорогой сведенное, мгновенно смягчилось. Алена вскипела — до каких же пор Лилька будет унижаться и втягивать ее в свои нелепые поступки? Зачем, как дуры, тащились по слякоти?
— Пошли! Слышишь? — зашипела Алена. — Долго ты еще будешь пресмыкаться перед этим?..
— Иди. Не злись, Ленуха. Мне необходимо только сказать ему… Иди…
Алена, стараясь не слишком развлекать скучающих гардеробщиц, незаметно тащила Лильку к двери, говорила ей самые обидные слова, однако ничего не добилась. Лиля осталась поджидать Гартинского.
Мокрый снег залеплял лицо. Грязная каша хлюпала под ногами, и Алене казалось, что белые мухи кружатся в голове, разрывая и обволакивая усталые мысли.
Яснее ясного — Гартинский заслонил Лильке весь белый свет. О чем Соколова говорила с ней вчера после репетиции? Лилька иронически сообщила: «Беспокоится о моем здоровье» — наврала, конечно. Что же с ней делать, как ее вытащить? Нет, как могла Лилька с ее жесткостью, недоверием, презрением к людям вот так полюбить — без оглядки, по-собачьи, безропотно? И как вообще полюбить подлеца? Знает же, что подлец! Или нарочно говорит, а сама верит ему? Все у нее вкривь и вкось. Ох, что же делать? При мысли о Гартинском Алену разбирало бешенство. Исхлестать бы в кровь эту отвратительно красивую, самодовольную рожу. Что ему нужно от Лильки? Ведь не любит ничуточки. Зачем он ее мучает? Кто бы помог, научил, что делать? Лилькины хозяйки — тут и думать нечего! Они, видимо, только догадываются, а уж лезут как мухи на сахар, хлебом их те корми — дай посудачить. До чего ж опять не вовремя уехал в командировку Глеб, ох, до чего не вовремя!
Алена вспомнила это ощущение покоя и свободы, неизменно возникавшее, когда рядом был Глеб. Ох, если бы, если бы! Она не знала, чем помог бы ей Глеб в сложных перипетиях этого месяца, но была уверена, что помог бы. Ну, просто тем, что рассказала бы ему все. Почему так? Почему с Глебом легко, как ни с кем другим, и можно выложить ему все!
«Зау́тра казнь. Но без боязни он мыслит об ужасной казни» — эти строчки всю ночь назойливо лезли в голову. Алена встала измученная, но спокойная, как бывает спокоен человек, когда ему уже ясно, что беда неотвратима и бороться бесполезно.
Звонок возвестил начало занятий. Лили не было — проспала или опять грипп? Алена не встревожилась: лишь бы отчет не откладывали. Когда лекция кончилась, Глаша сказала:
— Что с Лилей? Позвони, пожалуйста, выясни.
Алена с неохотой спустилась к автомату.
— Вас слушают! — со свойственным ей драматизмом в голосе произнесла Полина Семеновна.
— Здравствуйте, — только и успела сказать Лена, как в трубке заклокотал от слез голос Полины Семеновны:
