Аркадий Львов - Двор. Книга 3
Одесситы, которые в первые дни марта оказались в Тбилиси, когда там отмечали третью годовщину со дня смерти Сталина, привезли оттуда известие, что молодые грузины собрались на митинг у памятника Сталина, начались беспорядки, секретарь ЦК Мжаванадзе, сам грузин, вызвал войска, сотни людей были ранены и убиты. Раненых укрывали друзья и родственники, трупы убитых грузили на машины и развозили по моргам городских больниц.
На Привозе, где грузины имели свои места и продавали свежие овощи и фрукты, с одесситами были всегда самые хорошие отношения, хотя домохозяйки постоянно завидовали, что эти кацо и генацвали из своих мандарин, персиков и помидоров могут построить себе дома как в сказке. Грузины весело отвечали, что в самом деле могут построить за этот счет дома, как в русской сказке, на курьих ножках, без окон, без дверей, но в таких домах только русские могут жить, грузин не поселится ни за какие деньги.
В мартовские дни, почти до конца месяца, грузин на рынке было гораздо меньше, чем обычно, иногда буквально единицы, сами о себе говорили, что мингрелы и аджарцы, покупатели выражали сочувствие по поводу кровавых событий в Тбилиси, тут как тут оказывались рядом какие-то шустрые ребята, приценивались к овощам и фруктам, но не было случая, чтобы что-нибудь купили.
Аня Котляр раз в неделю делала базар на себя и на Адю, случайно встретила на Привозе Лялю Орлову, которая делала базар на одного человека, на саму себя, поделились своими впечатлениями и чувствами, оказалось, что у обеих, хотя в городе идет нормальная, как обычно, жизнь, на душе не проходит какая-то тревога, вроде что-то вот-вот должно случиться или уже случилось, а люди просто не замечают и остаются в неведении.
Аня еще немного задержалась в овощных и фруктовых рядах, чтобы найти для Ади грузинские персики, помидоры, которые он очень любит, а Ляля уже сделала покупки и пошла в сторону вокзала, где останавливается второй трамвай, чтоб побыстрее вернуться домой, где в этот день она затеяла у себя генеральную уборку.
Задняя площадка, как всегда, была плотно забита, хотя внутри вагона, между рядами сидений, можно было свободно, без толкотни, продвинуться вперед. В этот раз было даже свободнее, чем обычно, пассажиры сами старались расступиться, чтобы дать дорогу Жоре-профессору, который декламировал свои новые стихи на темы дня:
И вертухай, и заключенныйПохожи оба на людей:Простим невинно осужденныхИ заодно простим их палачей.
Пассажиры, хотя это было бы к месту где-нибудь в клубе или театре, а не в трамвае, стали аплодировать, с задней площадки послышался веселый голос:
— Давай, Жорик, давай: Микита заплатит тебе гонорар, получишь пожизненную пенсию и койку, чтоб было где свободно протянуть ноги!
Ляля сошла на остановке возле Успенской церкви и по дороге повторяла вслух Жорины стихи, чтоб не забыть и можно было дома записать на бумаге, показать Малой и Бирюку.
Клава Ивановна, когда услышала трамвайные Жорины стихи, сказала, пусть Орлова немедленно выбросит их из головы, как будто никогда не слыхала. Ляля не могла твердо обещать, потому что стихи уже хорошо запомнились и сами держались в памяти.
Бирюк, наконец, немного освободился на своей фабрике и через дворничку Лебедеву передал Орловой, что на этой неделе можно будет встретиться и обсудить дворовые дела.
На этой неделе, хотя намечали, не получилось, пришлось перенести на следующую неделю, на апрель месяц. Прошел слух, что на больших заводах — Январского восстания, Октябрьской революции, Кирова, Дзержинского и других — членам партии, наряду с ними были допущены и отдельные представители беспартийного актива, читали при закрытых дверях доклад Хрущева про Сталина на XX съезде. Говорили, что некоторые, особенно из числа женщин, не выдерживали, открыто плакали и были даже случаи истерики, когда доходили до тех мест, где речь шла о видных коммунистах, которых следователи подвергали непереносимым издевательствам и пыткам, потом расстреливали, а теперь выяснилось, что они ни в чем не были виноваты.
Марина, когда Андрей Петрович в общих словах пересказал ей секретный доклад Хрущева, который в полном объеме, специально для секретарей заводских и фабричных парторганизаций, читали в обкоме партии, некоторое время сидела неподвижно, как будто нашел столбняк, потом, хотя никак нельзя было ожидать, вдруг засмеялась и произнесла гортанным, вроде не своим, голосом:
— Ну что, товарищ майор: за что боролись, на то и напоролись. Теперь поди расскажи Малой, расскажи нашим бабонькам во дворе. Полковника Ланду пригласи, пусть поделится воспоминаниями. А вернется из лагеря старший Лапидис — и ему будет чего досказать. Ах, Андрюша, смотришь на меня, такая-сякая, а мне кричать, понимаешь, кричать хочется!
Марина обхватила себя руками, заплакала, кулаками вытерла слезы, сама про себя сказала, чего-то мамзеля разнюнилась, вспомнила слова из сказки Андерсена, которые повторяла Зиночке, когда дочь сильно переживала за героев: «Позолота сотрется — свиная кожа остается!»
На следующий день Бирюк встретился с Малой, она позвала Орлову к себе, за чашкой чаю, найдется и немножко вишневки, можно будет втроем обсудить, как лучше провести вечер вопросов и ответов по итогам XX съезда, чтоб у людей не оставалось впечатления, что стараются обойти острые углы.
— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — я уверена, все наши соседи уже знают про культ личности и доклад Хрущева больше, чем сам Хрущев и делегаты съезда.
Андрей Петрович засмеялся, он лично слышит впервые, но готов согласиться, что Малая знает ситуацию не хуже, чем знают в сером доме на улице Бебеля и на Куликовом поле, где обком и горком.
— Бирюк, — Клава Ивановна налила вишневку в рюмки, — ты сказал правду больше, чем сам рассчитывал: если бы Малую спросили, как надо, такого, как мы имеем сегодня, когда у людей за один вечер отняли то, что собирали и копили тридцать лет, такого бы не было. Запомни слова старухи Малой, ты еще не раз будешь возвращаться. Люди должны понимать: Сталин — это Сталин. Орлова, ты предупредила всех, чтоб собрались, или придется звать в последний момент?
Ляля ответила, что звать не придется: люди сами спрашивают каждый день, до каких пор будут переносить и откладывать. Собраться можно будет в коридоре, на втором этаже, где мраморная лестница и окна смотрят во двор. Места хватит на всех, хоть на двести человек. Наверняка придут из других дворов тоже: люди знают Андрея Петровича и хотят лично послушать.
Ляля оказалась права: пришли соседи и жильцы из других дворов, и в коридоре набилось столько людей, что многим пришлось стоять.
Андрей Петрович поблагодарил присутствующих за активное участие в общественной жизни двора и всего домохозяйства и выразил уверенность, что уже в самом этом факте кроется залог того, что мы идем в правильном направлении.
Ляля захлопала первая, некоторые поддержали, но большинство явно не одобряло, потому что пришли не для того, чтобы аплодировать, а для того, что поговорить о том, что волнует сегодня каждого.
Андрей Петрович сказал, что хорошо понимает и тех, у кого сами вырвались аплодисменты, и тех, кто воздержался, потому что у всех ныне одна забота: XX съезд осудил культ личности, который имел место в последние годы, включая XIX съезд партии и несколько месяцев после, вплоть до марта 1953 года. Теперь партия мобилизует народ и страну на полное преодоление и устранение всех последствий культа личности. Сохраняя все великие достижения минувших десятилетий социалистического строительства, каких не знала история человечества, мы продолжим и умножим их, идя дорогой, начертанной великим Лениным.
Андрей Петрович остановился, внимательно посмотрел людям в глаза, переводя взгляд с одного лица на другое, невольно задержался на девушке в очках, которая стояла у окна рядом с парнем, тоже в очках, было впечатление, она хочет задать вопрос, но оказалось, вопрос у парня: как могло получиться, что два десятилетия — в тридцатые, сороковые и начале пятидесятых годов — партия не замечала, что в стране культ личности, культ Сталина, по приказу которого убивали честных коммунистов и командиров Красной Армии?
— Я не спрашиваю вашего имени, — сказал Андрей Петрович, — а вот попробовали бы вы в те годы, в годы ежовщины, в годы Берии, задать такой вопрос. Знаете, где бы вы сейчас были?
— Знаю, — ответил парень, — вот потому и спрашиваю: кто поставил Ежова, кто поставил Берию и почему столько лет не замечали?
— Не надо передергивать факты, — с укором произнес Бирюк, — не надо: Сталин, когда вскрыли злоупотребления, расстрелял Ежова.
— И поставил Берию, — с ходу продолжил парень, — а расстрелять его досталось наследникам Сталина, до пятьдесят третьего года его соратникам и партийным камерадам, которые знали, что НКВД применяет методы физического воздействия, то есть пытки.
