Борис Бондаренко - Пирамида

— А чего же он тогда хочет?

— Чего он хочет, я не знаю, — задумчиво сказал Дмитрий. — А вот чего он не хочет, я догадываюсь.

— Чего?

— Он не хочет, чтобы его работа хоть как-то соприкасалась с проблемами несохранения комбинированной четности.

— Ты уверен?

— Уверенным тут быть трудно. Но уж очень факты… один к одному подходят. Надо еще помыслить, узнать кое-что.

— Все-таки странно… Подвернулась такая блестящая возможность заняться настоящей работой — и он сам отказывается от нее.

— Ты же сам говоришь: все мы люди, все мы человеки…

— Знаешь, что меня смущает? Ведь работа Шумилова идет уже четвертый год, неужели никто ничего не заметил?

— Ну, тут удивляться нечему. По сравнению с остальными его работа не слишком-то значительная, никому до нее дела нет, у всех своих забот хватает. Да еще учти, что никакого криминала в его действиях нет. Он волен по-своему интерпретировать те или иные факты.

— Ты думаешь, и Дубровин ничего не заметил?

— Наверно, нет. Он давно не следит за его работой.

— А Жанне ты говорил?

— Нет, но она, кажется, и сама догадывается, что не все чисто.

— Что же нам теперь делать?

— Посмотрим, — неопределенно сказал Дмитрий. — У нас еще слишком мало фактов, чтобы предпринимать что-то конкретное.

— Но Дубровину-то надо сказать?

— Зачем? Во-первых, и говорить-то почти нечего. Пока что все это наши домыслы. А потом — до каких пор он будет нянчиться с нами? Неплохо было бы самим разобраться во всем.

— Ну, смотри, — сказал Ольф и вдруг засмеялся.

— Ты что? — удивился Дмитрий.

— Да так, вспомнил кое-что… Кто бы мог подумать, что спустя три года мы опять столкнемся с несохранением комбинированной четности. Ты, случаем, не видишь в этом указующего перста судьбы?

— Пока нет, — улыбнулся Дмитрий, — но думал, кстати, я об этом и раньше.

— Да? Смотри-ка, а я напрочь выбросил из головы…

Ольф совсем развеселился, встал и заходил по комнате.

— А ты, я смотрю, тоже хорош. Обзывал меня сыщиком, а сам все вынюхивал, как бы своего ближнего подсидеть.

— Ничего я не вынюхивал. Почти все эти данные мне Жанна сообщила.

— Кстати, что она за человек?

— По-моему, очень хороший.

— Ты собираешься рассказать ей?

— Со временем.

— И не боишься, что она донесет Шумилову о нашей подрывной деятельности?

— Ну, во-первых, Шумилову рано или поздно придется рассказать. Я не собираюсь действовать исподтишка.

Ольф остановился:

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— А если он просто-напросто вышвырнет нас из лаборатории?

— Не исключено, конечно. Но мне почему-то кажется, что он не сделает этого.

— Почему? Он же имеет полное право на это. Ему нужны люди, работающие на него, а не против него.

— И это верно, — спокойно согласился Дмитрий. — И все-таки сказать придется.

Ольф покачал головой и ничего не ответил. Потом вспомнил:

— А ведь работа Шумилова — тема кандидатской диссертации Жанны. Тебя и это не смущает?

— Нет, — сказал Дмитрий.

Дмитрий все рассказал Жанне недели через две. Он сухо, безо всяких эмоций изложил факты и свои соображения. Жанна как будто не удивилась, молча выслушала его и спросила:

— Ты уже говорил кому-нибудь об этом?

— Пока нет.

— А почему ты именно мне рассказываешь?

— Потому что нам понадобится твоя помощь.

— Нам? — подняла брови Жанна.

— Да. Мне и Ольфу.

— А-а… — безразлично сказала Жанна.

— Тебе не устраивает такая комбинация?

Жанна пожала плечами:

— Почему? Мне все равно.

— А что ты думаешь об этом? — Он показал на выкладки.

— Пока ничего. Так сразу тут не разберешься. Надо подумать.

— Для тебя это неожиданность?

Жанна как-то странно взглянула на него и не ответила.

— Мне казалось, — осторожно начал Дмитрий, — что ты и сама кое о чем догадывалась. То есть тебя не совсем устраивало общее направление работы.

— Допустим, — сухо сказала Жанна. — Ну, а какую же помощь вы хотите от меня получить?

— Если наши соображения покажутся тебе достаточно вескими… — Дмитрий замялся, подыскивая слова.

— Ну, и что дальше? — спросила Жанна, не глядя на него.

— То мы могли бы вместе поработать в этом направлении.

— Каким образом? План работы лаборатории утвержден Ученым советом.

— Планы в научных исследованиях нарушаются часто. Это все-таки не поточное производство.

— А как вы думаете изменить план Николая Владимировича?

— Разумеется, рассказать ему обо всем, попытаться убедить его.

— И я должна помочь вам в этом, — медленно сказала Жанна.

— Ну да, — простодушно сказал Дмитрий. — И в этом тоже.

— И где я должна это сделать — в постели?

Дмитрий даже передернулся от неожиданности и покраснел, только сейчас до него дошло, почему у Жанны такое напряженное лицо.

— Жанка, да ты что? — растерянно спросил он. — Ты серьезно?

Она испытующе посмотрела на него, но тут же с облегчением вздохнула и сердито сказала:

— Вот святая простота… Да ты сам посуди. Ты что, не знаешь, что я живу с ним?

— Слышал кое-что, — растерянно пробормотал Дмитрий.

— И правильно слышал! — отрезала Жанна. — А теперь вообрази себя на моем месте. И ты с невозмутимым видом предлагаешь мне выступить против него?

— А что тут такого?

Жанна засмеялась:

— Да ты и в самом деле не от мира сего… Вообрази, что Ася вдруг преподнесла бы тебе такой сюрприз.

Дмитрий удивленно посмотрел на нее и сконфуженно сказал:

— Айв самом деле приятного мало. Но ты же все-таки не жена, — попробовал вывернуться он.

Жанна вздохнула:

— И это верно… Да от этого ведь не легче.

Она задумалась.

— А если я все-таки не соглашусь, несмотря на все ваши веские соображения?

— Почему наши? В конце концов, истина — вещь объективная и безличная.

— Брось ты мне мораль читать, — рассердилась Жанна. — Все это я и без тебя знаю. Что из того, что вы правы? Ну и занимайтесь себе на здоровье этой объективной истиной, я-то почему должна?

— Потому что ты умная женщина.

— Спасибо, — иронически наклонила голову Жанна.

— Да я серьезно.

— Но все-таки почему ты именно меня выбрал для этой цели?

— Да потому, что ты действительно умная женщина, отличный человек, и мне хочется, чтобы мы работали вместе. Да я, кстати, намерен и еще кое-кого перетянуть на нашу сторону с твоей помощью. Ты же знаешь всех лучше меня.

— Ну хорошо, — сказала Жанна, явно довольная его словами. — А если Николай Владимирович не согласится с вами?

— Наверно, так и будет.

— И что тогда?

— Откуда я знаю. Посмотрим, обсудим вместе, решим.

— Ты и меня имеешь в виду?

— Конечно.

Жанна повела головой:

— А ты нахал, Димка. Я ведь еще ничего не сказала.

— А куда ты денешься? Я ведь вижу, что тебе хочется по-настоящему работать, а не только винтиками заниматься.

— Ладно, я подумаю, — сказала Жанна.

— Думай, — разрешил Дмитрий.

Через два дня Жанна сказала:

— Я согласна.

И они стали работать втроем.

Четвертым стал Валерий Мелентьев. Он работал тогда в Москве и впервые появился в Долинске недели через две после разговора Дмитрия с Жанной — и сначала не понравился им своей шумной развязностью, самоуверенностью и хвастливостью. На их взгляд, он слишком часто крутил в руках ключи от собственной машины, слишком много рассказывал об Америке, где полгода был на стажировке, и о Париже, где провел две недели, и не всегда кстати вставлял в свою речь английские и французские слова. Но работать он умел великолепно, что они признали с первого же дня, а в их глазах это достоинство с лихвой искупало его недостатки. Работа Мелентьева была тесно связана с только что закончившейся работой Дмитрия и Ольфа, и Валерий ежедневно бывал в их лаборатории, сыпал шуточками, посмеивался, сколачивал компании и водил их в буфет пить пиво и сразу стал решительно своим человеком. Работал он не больше трех-четырех часов в день — из-за неизлечимой, хронической лени, как объяснил он сам, посмеиваясь. Но и за четыре часа он успевал сделать столько, что иному понадобилась бы для этого неделя. Он любил повторять изречение Эйнштейна: «Я могу по пальцам пересчитать дни, когда мне приходили в голову по-настоящему ценные мысли» — и утверждал, что главное в любой работе — выделить эту ценную мысль, если, конечно, она имеется. И делал он это великолепно. Интуиция у него была просто феноменальная — он мгновенно схватывал суть дела и не обращал внимания на детали, они его просто не интересовали. Работая, он сразу становился очень серьезным, даже лицо у него преображалось — делалось строгим, сосредоточенным. В свои неполные тридцать лет Мелентьев опубликовал уже больше десятка работ, посвященных самым различным проблемам теоретической физики, и три или четыре из этих работ были признаны довольно значительными. Он блестяще владел самым совершенным математическим аппаратом, и создавалось впечатление, что ему решительно все равно, чем заниматься, лишь бы проблема была интересной и сложной. Дмитрий как-то сказал ему об этом, и Валерий охотно согласился: