Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Филипп. Если не союзные — не дадут.
Резкий звонок. Филипп идет открывать, возвращается.
Там… там… Мария Николаевна… Катя. Маша?!
Катя идет вперед, протягивает руки, плачет, останавливается, закрывает лицо руками, потом отнимает их. Перед ней красноармеец, лет девятнадцати, мальчик на длинных ногах, он тащит за собой мешок. Входит Голицын, останавливается у двери.
Красноармеец. Здравствуйте! Катя. Боже мой, Маша!..
Красноармеец. Тут Мария Николаевна из продуктов кое-что прислали.
Катя. Где же она?.. Она с вами?
Красноармеец. Мария Николаевна в дивизии, сейчас все на местах… Из вещей тут кое-что есть — сапоги…
Катя. Она не приехала с вами?
Красноармеец. Там бои, товарищи, идут, — как можно?
Катя. Мы телеграммы посылали, письма…
Красноармеец. Что ни посылайте — все равно… Части день и ночь в движении.
Катя. Вы увидите ее?
Красноармеец. Как же не увидеть?.. Если передать что-нибудь…
Катя. Да, передайте ей, пожалуйста… Передайте, что отец ее умирает и мы не надеемся его спасти. Передайте, что, умирая, он звал ее… Сестра ее Люка не живет с нами больше — она арестована. Скажите, что мы желаем счастья Марии Николаевне, желаем, чтобы она не думала о тех днях и часах, когда ее не было с нами…
Красноармеец озирается, отступает. Шатаясь, выходит из своей комнаты Муковнин. Глаза его блуждают, волосы поднялись, он улыбается.
Муковнин. Вот, Маша, тебя не было, и я не хворал, все время был молодцом, Маша… (Видит красноармейца.) Кто это? (Повторяет громче.) Кто это?.. Кто это?.. (Падает.)
Нефедовна (опускается на колени рядом с Муковниным). Ну что, Коля, уходишь?.. Не ждешь няньку…
Старик хрипит. Агония.
Картина восьмая
Полдень. Ослепительный свет. В окне облитые солнцем колонны Эрмитажа, угол Зимнего дворца. Пустая зала Муковниных. В глубине натирают паркет Андрей и подмастерье Кузьма, толстомордый парень. Агаша кричит в окно.
Агаша. Нюшка, проклятущая, не давай дитю об стенку мазаться!.. Куда глаза подевала? Сидишь, что ли, на глазах?.. Выросла — небо прободаешь, а толку все то же… Тихон, слышь, Тихон, зачем у тебя сарай растворенный? Замкни сарай-то… Егоровна, здравствуй! Я у тебя сольцы до первого не достану?.. Первого разживусь по купону — отдам. Девка моя зайдет, насыпь ей в пузырек, до первого… Тихон, слышь, Тихон, у Новосельцевых был? Когда они съезжают?
Голос Тихона. Съезжать, говорят, некуда.
Агаша. Жить умели — умейте и съезжать… До воскресенья дай им срок, а после воскресенья у нас с ними серьез будет, так и скажи… Нюшка, проклятущая, гляди, дите себе в нос землю пихает!.. Бери дите наверх, марш домой, окна мыть!.. (Полотеру.) Ну как, мастер, действуешь?
Андрей. Прикладываем труды.
Агаша. Не больно прикладываешь… Углы все пооставляли.
Андрей. Это какие углы?
Агаша. Да все четыре — и пол у тебя рыжий. Разве он должен быть рыжий?.. Не тот колер совсем.
Андрей. Материал теперь не тот, хозяйка.
Агаша. Сам хитришь и малого учишь… За деньгами небось аккуратно придешь.
Андрей. А я тебе, Аграфена, то отвечу, что ты врагу своему закажешь впервой после революции полы чистить… Тут за революцию грязи на три вершка наросло, рубанком не отстругаешь. Мне за это медаль нацепить, за то, что я после революции полы чищу, а ты лаешься…
В глубине проходят Сушкин и Катя в трауре.
Сушкин. Единственно как фанатик мебельной отрасли покупаю, единственно по охоте моей, что не могу мимо античной вещи пройти, — я за античную вещь болею. Громоздкую вещь в настоящий момент покупать — это камень на шею, с ним тонуть, Катерина Вячеславна… Вот сделаешь сегодняшний день покупку — мечтаешь, а завтра ты страдалец куда бы рассовать.
Катя. Вы забываете, Аристарх Петрович, что здесь ни одной простой вещи нет. Мебель эту сто лет назад Строгановы из Парижа выписывали.
Сушкин. Оттого миллиард двести и даю.
Катя. Что значит теперь этот миллиард, если на хлеб перевести?
Сушкин. А вы не на хлеб, а на мою ненормальность переведите, что я как охотник покупаю. С громоздкой вещью в настоящий момент остаться — ведь это я у них первый кандидат буду… (Меняя тон.) Тут у меня и молодежь приготовлена… (Кричит вниз.) Ребятежь, подхватывайся, веревки с собой тащи!..
Агаша (выступает вперед). Это куда подхватываться?
Сушкин. С кем имею честь-удовольствие?..
Катя. Это наша смотрительница двора, Аристарх Петрович.
Агаша. Ну, хоть дворничиха.
Сушкин. Очень приятно. Теперь, значит, такой разговор: вы нам, как говорится, поможете мебель снести, мы обоюдно вам поможем.
Агаша. Не получится у вас, гражданин.
Сушкин. Что именно у нас не получится?
Агаша. Тут переселенные люди будут, из подвала…
Сушкин. Это нам, конечно, интересно знать, что переселенные…
Агаша. Мебель-то где они возьмут?
Сушкин. А вот это нам, гражданка, совершенно неинтересно знать.
Катя. Агаша, Мария Николаевна поручила мне продать…
Сушкин. Прошу прощения, гражданка, мебель-то ваша?
Агаша. Мебель не моя, да и не твоя тоже.
Сушкин. На это первично отвечу, что мы с вами над одной ямкой не сидели, а вторично я вам скажу, что вы в настоящий момент, гражданка, неприятность себе наживаете.
Агаша. Ордер принесешь — я мебель выпущу.
Катя. Агаша, мебель принадлежит Марии Николаевне, ты же знаешь…
Агаша. Я что знала, барышня, то забыла, переучиваюсь теперь.
Сушкин. Гляди, баба, нарвешься! Агаша. Не ругайся, выгоню… Катя. Уйдемте, Аристарх Петрович. Сушкин. Превышение власти, баба, делаешь. Агаша. Ордер принеси — выпущу. Сушкин. В другом месте поговорим. Агаша. Хочь на Гороховой. Катя. Уйдемте, Аристарх Петрович… Сушкин. Я уйду, да вернусь, — не один вернусь, с людями.
Агаша. Нехорошо делаете, барышня.
Уходят. Андрей и Кузьма кончают натирать, собирают свой снаряд.
Кузьма. Умыла как следует.
Андрей. Колкая дамочка.
Кузьма. Она и при генерале была?
Андрей. При генерале она низко ходила, головы не высовывала.
Кузьма. Генерал-то дрался небось?
Андрей. Зачем дрался? Совершенно он не дрался. Ты к нему придешь — он с тобой за ручку возьмется, поздоровкается… Его и народ любил.
Кузьма. Как это так — народ генерала любил?
Андрей. По дурости нашей — любили… Он вреда больше положенного не делал. Сам себе дрова колол.
Кузьма. Старый был?
Андрей. Особо старый не был.
Кузьма. А помер…
Андрей. Помирает, брат Кузьма, не зрелый, а поспелый. Значит, поспел.
Входят Агаша, рабочий Сафонов, костлявый молчаливый парень, и беременная жена его Елена, длинная, с маленьким светлым лицом, молодая женщина лет двадцати, не более, она в последних днях. Все нагружены домашним скарбом, тащут с собой табуретки, матрацы, примус.
Погоди, погоди, дай подстелю…
Агаша. Входи, Сафонов, не бойся. Тут тебе и помещаться.
Елена. Нам бы другого чего-нибудь, похуже…
Агаша. Привыкай к хорошему.
Андрей. Плевое дело — к хорошему привыкнуть.
Агаша. Налево кухня, там ванная — мыться… Пойдем, хозяин, остальное притащим… Ты сиди, Елена, не ходи — выкинешь, пожалуй.
Агаша и Сафонов уходят. Андрей собирает свои пожитки — щетки, ведра, Елена садится на табуретку.
Андрей. С новосельем, значит?
Елена. Вроде неудобно помещение, велико…
Андрей. Когда рассыпаться тебе?
Елена. Завтра пойду.
Андрей. Очень просто. На Мойку, что ли, во дворец?
Елена. На Мойку.
Андрей. Дворец этот — нонче называется матери и ребенка, — его в прежнее время царица для пастуха построила, теперь там бабы опрастываются. Все по порядку, очень просто.
Елена. Завтра идти. То боюсь, дядя Андрей, а то ничего.
Андрей. Бояться тут нечего: родишь — не чихнешь. Проработает тебе все жилы, разделаешься, опосля этого себя не узнаешь.
