Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать
И все же один раз пришлось остановиться. Дыша как скаковая лошадь, схватившись за бок, она прислонилась спиной к чьему-то заборчику у дороги и в изнеможении закрыла глаза.
— Что будет!.. — немного отдышавшись, сказала она и тихо засмеялась. — Он меня убьет. Сколько там времени?
— Уже двенадцать...
— Убьет... Дай мне сигарету.
Она прикурила, но, сделав две-три затяжки, бросила окурок в грязь.
— Слушай, парень, — сказала она, — не в службу, а в дружбу, сбегай к переезду, там афиша висит, глянь,-какое сегодня кино...
— Да я и так знаю, — сказал Вадик. — «За лебединой стаей облаков». Какой-то старый фильм.
— О чем он?
— Не знаю. Наверное, про любовь.
Она кивнула:
— Ладно, сочиним... Ну что, побежали?
В реденьком молодом соснячке, вплотную примыкавшем к Лесной улице, они пошли шагом. Виктория как-то странно успокоилась или смирилась, она уже не торопила Вадика, ступала на цыпочках, приложив к губам палец, и вид имела напроказившей девчонки.
— Тс-с! — то и дело хватала она Вадика за рукав. — Чего доброго, еще засаду устроит! Он у меня отчаянный, — десантник!
— Вы очень боитесь?
— А как же!
— Вы в случае чего — зовите. Мы тут рядом. Она в темноте беззвучно рассмеялась:
— Ой, не могу! Что же ты думаешь, он меня бить будет? Нет. Он мухи не обидит. Конечно, покричит. Но сердце у него мягкое. Как валенок...
— Вы не любите его?
Она помолчала. Всматриваясь в темневший за дорогой притаившийся дом Витковских, расстегнула сумку и вытряхнула из нее на землю туфли. Насмешливо покосилась на Вадика.
— Вы не любите его!.. Любовь растаяла в тумане льдинкою... Помнишь, такая песенка была? Ободзинский пел. Или еще кто-то. Неважно. Осенний свет пробил листву, над нами листья летят в синеву... Чувствительная была песенка. Мы и познакомились под нее, на танцах. И, когда поженились, без конца крутили эту пластинку. Такая любовь была — Ромео и Джульетта! Господи, уже десять лет прошло! Куда все девалось? Ты не знаешь, куда все девается?
Вадик этого еще не знал. Он сходил на разведку и, вернувшись, доложил:
— Путь свободен. Он в доме. Дверь заперта.
— Еще не пустит, — усмехнулась она. — Вот влипла так влипла. Ладно, дальше я пойду одна. Спасибо тебе. Представляешь, я бы приперлась часа в два, да еще с этим охламоном? Кошмар!
Она отжала мокрые волосы, причесалась — Вадик держал сумку, — потом, опираясь на его плечо, надела туфли.
— Ну как, сойдет?
— Сойдет.
— Ну ладно. Эх, была не была! Вперед! — бодро скомандовала она себе и решительно двинулась через дорогу.
Прячась за деревьями, Вадик видел, как она осторожно открыла калитку и на цыпочках перебежала двор. Она достала ключ, но, как и предполагала, Гурский заперся изнутри на задвижку. Тогда она деликатно постучала. Он и не подумал открывать. Она постучала снова, уже громче и требовательней, но с тем же результатом. Немного подождав, она обошла угол дома и стала стучать в единственное освещенное окно. Она стучала, стучала, молча, упорно. Вадик ждал. И вскоре он стал различать в ее стуке вполне определенный четкий ритм, какая-то мелодия слышалась ему. Он даже попробовал подобрать слова той самой песенки про растаявшую любовь, которую напела ему Виктория. Уже не надеясь достучаться, женщина устало отвернулась от окна, за которым маячила из угла в угол мужская тень, и все-таки упорно выбивала — та-та, та-та-та-та... Словно это был старый условный знак, утративший силу пароль любви, звучавший теперь призывом к разуму и милосердию.
Потом она вернулась на крыльцо и стала ждать.
А дождь все шуршал и шуршал по железной крыше, мерно журчала стекавшая по желобам вода. Вадик не дышал в своем укрытии. Наконец дверь распахнулась, и Виктория, помедлив, вошла в дом.
На другой день во дворе у Витковских до самого полудня не было замечено никакого движения. Правда, и другие дачники сидели по домам. С утра сеял все тот же нудный, тихий дождь, тучи ползли над самой головой, и ни о каком пляже не могло быть речи. И все же, когда тучи кое-где разошлись, выглянуло солнце и Виктория, живая и невредимая, выйдя из дома, повесила на веревку свое мокрое платье и комбинацию, тетя Тама с облегчением вздохнула.
Потом появился и сам глава семейства. Даже не глянув в сторону жены, поджав: губы, он подождал детей, непонятно по какому случаю нарядных, в белых гольфах, и вся троица, взявшись за руки, отправилась в центр.
Часа через два они вернулись, с мороженым, нагруженные свертками, кульками и сплоченные, как древняя фаланга. Девочка торжественно несла огромного дорогого медвежонка, у мальчика торчало за спиной новенькое двуствольное ружье. Компания, демонстрируя единство, чинно проследовала в дом, а немного погодя там начался сущий тарарам.
Вскоре хлопнула дверь, и Виктория, выскочив за калитку, пошла куда глаза глядят. Гурский, без пиджака, выбежал вслед за ней, догнал и грудью загородил дорогу. Она, держась на расстоянии, попробовала его обойти, в одну, в другую сторону. Но он, растопырив руки и ничего не говоря при этом, как непослушную козу или курицу, стал загонять ее во двор. Она и не очень противилась, нагнув голову, шла впереди него и, сдвинув брови, улыбалась. От возбуждения он весь дрожал, суетился, волосы торчком стояли на голове, и тут впервые стало заметно, что он намного старше своей жены.
Закрыв за Викторией калитку — для верности замотав ее проволокой, подергал, — немного подождал и снова куда-то ушел. Он несколько раз приходил и уходил, подолгу стоял на дороге перед домом, словно решая, куда бы ему еще сходить.
Тетя Тама вся извелась, сгорая от любопытства. Наконец во дворе послышались его шаги.
— Можно?
Сдержанно поздоровавшись с тетей Тамой и Галиной, он присел к столу, выложил пачку сигарет, спички.
— Можно я буду курить?
— Курите, курите.
Тетя Тама поспешно пододвинула ему пепельницу.
Он держался солидно и даже слегка высокомерно, как и подобает человеку, только что пережившему драму. Пыхтел сигаретой — он не умел курить — и скорбно молчал, ибо пережитая драма дает это право человеку — не начинать первым разговор.
— Ну как, нашлась вчера ваша жена? — не выдержав, первая бодренько спросила тетя Тама.
— Нашлась...
— Ну вот, а вы переживали. Она, наверное, в кино была?
Тетя Тама уже все знала от Вадика и теперь гнула, как ей казалось, вполне безопасную версию о кино.
Гурский помолчал и с непонятным выражением кивнул:
— Ага. Она мне тоже так сказала. Что была в кино...
Что-то тут было неладно.
— Но дело в том, Тамара Николаевна, что никакого кино вчера не было...
В наступившей тишине он медленно извлек из заднего кармана сложенную вчетверо афишу и как вещественное доказательство развернул ее на столе.
— Вот здесь говорится, — афиша была на литовском языке, — что девятичасовой сеанс отменяется по техническим причинам. Мне об этом еще вчера сказали, когда я по дворам бегал. Вот вам и кино... — Он аккуратно сложил афишу и снова спрятал ее в карман. — А она мне до двух часов ночи содержание рассказывала...
— Что вы говорите! — только и сказала тетя Тама. А про себя подумала: так не повезло бабе...
— То и говорю. Так что мы сегодня уезжаем. Я уже машину вызвал.
— Такси?
— Нет, из Вильнюса пришлют. Я позвонил министру, сами понимаете.
— А кем вы все-таки работаете? — слегка оробев, спросила тетя Тама..
— Я шофер. Министра вожу, — просто пояснил он. — Хотя у меня и среднетехническое образование.
— Ясно. А может, вам и не надо уезжать? — сказала тетя Тама. — Сейчас самое время настает, грибы пойдут, картошка молодая.
— Спасибо! А что же я ее. — тут оставлю? Пусть в городе сидит, бензином дышит. Раз вести себя не умеет. Детей, конечно, жалко. Здесь хорошо: и лес, и речка, и молоко свежее. Они даже поправились, вы заметили?
Он вздохнул. Спрятал сигареты и собрался идти. Его было жаль, но у тети Тамы, грешным делом, вертелось на языке спросить, о чем все-таки рассказывала ему ночью Виктория, какое содержание и насколько развита у нее фантазия... Она сдержалась. Зато не выдержала Галина.
— А в городе ваша жена... — вкрадчиво начала она.
Он понял.
— Нет, в городе она ведет себя нормально. Вы не подумайте, в общем мы неплохо живем. Это здесь контроля нет. Больше вопросов не будет?
— А вам не кажется, что вы похожи на страуса?
— Нет, — сказал он. — Вы думаете, я специально нагрянул? Все подстроил? Нет. Просто — интуиция. Она сама говорит, что что-то такое чувствовала, — не без гордости усмехнулся он. — Ничего. Я — терпеливый. Семейная жизнь, как война, без потерь не бывает.
— Но разве можно так жить?
— Выходит — можно.
— А зачем?
Он не знал зачем. Как-то ему это не приходило в голову. Он пожал плечами и, уже стоя на пороге, задумчиво посмотрел на Галину....
— Знаете что, давайте я вас все-таки познакомлю с Реутом?
Он ушел, пообещав, что, может, зайдет еще попрощаться. Машины долго не было. Он неприкаянно кружил по двору, нервничал, но в дом не заходил. Потом все же решил взглянуть, как там собирались в дорогу, и сейчас же оттуда донесся его крик:
